Каждые сто лет. Роман с дневником
– Да, конечно. Да. Я буду ждать тебя через полчаса на остановке у «Буревестника».
Папа не знал, что я всё слышала, он просто сказал, что у нас закончился хлеб и он сходит в магазин. И запретил мне выходить из дому. А сам взял какой-то пакет из шкафа, надел чистую рубашку и ушёл встречаться с Танечкой.
Я даже минуты не раздумывала, закрыла дверь ключом и тоже пошла к «Буревестнику» дворами, мимо гаражей. Я умею быть совсем незаметной, и даже знакомые часто не узнают меня на улицах. Шла немного сгорбившись, специально засунув руки в карманы летних штанов – обычно я так не хожу. Прямо на ходу приподняла волосы заколками, и теперь меня точно никто не узнает: все привыкли видеть меня с двумя косами, которые я потом связываю в одну. Заколки мне подарила Ира, они белые и блестящие, и, если их долго носить, болит голова.
Папа стоял на остановке и выглядывал трамвай с таким нетерпением, что мне стало его почему-то ужасно жалко. Со стороны папа выглядел совсем чужим, но был при этом моим родным папой, и я с трудом удержалась от того, чтобы к нему подойти. Спряталась за остановкой, и тут как раз пришёл 26-й трамвай. Значит, Танечка живёт совсем недалеко от нас.
Из первого вагона выпрыгнула девочка – очень хорошенькая и высокая, постарше меня. С виду – ровесница Димки. Она бросилась к папе, и он так крепко обнял её, что у меня внутри сильно вспыхнуло, как бывает, если что-то испугало, но страх докатывается не сразу, а накрывает через минуту. Папа обнимал Танечку и при этом озирался по сторонам, как будто боялся, что их кто-то увидит. Они сели на остановке под козырёк, и я, к сожалению, не могла услышать, о чём они разговаривают, но, кажется, Танечка о чём-то просила папу, и он в конце концов достал кошелёк и вынул оттуда три рубля. И отдал их Танечке. Она сразу стала улыбаться и напомнила мне Димку, у неё были такие же точно ямочки на щеках. Потом папа поцеловал её в одну из этих щёк с ямочками, и они перешли на другую остановку, где трамвай идёт в обратную сторону.
А я пошла домой. И прямо на ходу заплетала себе косы.
Через месяц
Начинаю новую тетрадь своего дневника. Она очень красивая и такая чистая, что хочется записывать сюда только хорошее. Или хотя бы умное, интересное для моих будущих детей… Может, спустя сто лет моя внучка или правнучка тоже случайно найдёт эти тетрадки и будет читать их втайне от всех, а потом начнёт вести свой дневник, подражая бабушке, и так будет продолжаться вечно, каждые сто лет!
Думаю, что моим потомкам будет интересно узнать, что маньяка поймали.
Первым об этом услышал Димка от Серёжи Сиверцева. Тот сказал, что это тот самый Валерий, который жил с Ольгой на одной лестничной клетке. Он попал под подозрение, потому что в это же самое время, когда Ольга пропала, отсутствовал на работе. Его мать, конечно, считает, что это неправда, но ведь так рассуждала бы любая мать! Когда Валерия арестовали, её не было дома, и она заявила о его пропаже – думала, что на сына тоже напал маньяк, а он сам и оказался маньяк!
Мне не слишком жалко эту тётю Дусю, потому что преступник должен быть наказан, и, даже если Валерия расстреляют, это будет справедливо. Правда, я вспомнила, как однажды весной Валерий делал нам с Димкой кораблики из бумаги, но, может, он таким способом хотел втереться к нам в доверие? Кораблики были, кстати, довольно красивые. Даже не кораблики, а пароходики с трубами. Валерий работает – то есть работал – чертёжником, и чёрные следы на Ольгиной кофточке стали подтверждением его вины. Теперь у Валерия возьмут разные анализы и будут его допрашивать. Очень надеюсь, что его расстреляют. Следствие не может ошибиться – только не в Советском Союзе!
Ольгина мать подошла ко мне на улице и спросила: не хочу ли я взять что-то на память о её дочери? Я сказала, что не знаю, и она велела ждать её на улице, а потом принесла оставшиеся колечки «недельки», их было шесть. Я взяла их и положила в открыточную шкатулку вместе с красным кольцом Таракановой.
Таракановой всё ещё нет. Через неделю мы с Димкой уезжаем в Орск вместе с мамой. А папа будет, наверное, гулять в это время с Танечкой…
Я очень хочу рассказать обо всём этом кому-нибудь, но не решаюсь довериться никому, кроме дневника. И Ксенички – я обо всём рассказываю ей перед сном, в мыслях, и она в такие минуты как будто бы сидит со мной рядом. Я даже чувствую на своей щеке её дыхание…
Октябрь 1982 г.
Из Орска мы вернулись, как всегда, в начале августа и ездили потом ещё в Шиловский дом отдыха. По вечерам там были танцы, и папа танцевал с мамой вальс, это выглядело немного странно, к тому же сабо у мамы всё время спадывали с ног.
Валерий после долгих допросов во всём признался: даже в том, что убил ту девочку Катю – задушил пионерским галстуком. Расстреляли Валерия в конце сентября. Так рассказал Серёжа Сиверцев. Тётя Дуся переехала, обменяла квартиру на другой город, где никто не знает про её позор. А Тараканова появилась только в самом конце лета, очень загорелая, в каких-то широких красных брюках. У неё теперь новые подруги – Злата Овечкина из девятого (!) класса и Марина Купцова из двенадцатого дома. Они ходят повсюду втроём.
Ну и к нам она тоже, конечно, приходит – и чуть ли не сразу идёт в комнату Димки. Со мной едва здоровается, как будто я здесь какая-то соседка!
Я один раз не выдержала и сказала Ире:
– Это мой брат, а не твой…
Не подобрала, что сказать: «хахаль», «друг», «парень», – просто хмыкнула вместо этого слова. А Ира посмотрела мимо меня и закрыла прямо перед моим носом дверь в Димкину комнату.
Димка стал уже очень взрослый, у него на руках и на ногах растут большие волосы и над губами усики, а губы как будто немножко всегда улыбаются. И мне сложно поверить, что это тот самый Димка, с которым мы читали одну книгу, лёжа на животах… Мне кажется, что тот, прежний, Димка куда-то уехал – в Орск, например – и живёт там всё так же, не меняясь, а этот чужой парень занял его место.
Месяц назад мама сказала, что Димке нужно больше пространства, поэтому мне придётся переехать вместе с моим столом и диваном в гостиную. Я сначала возмутилась, а потом подумала, что будет неплохо жить поближе к телевизору. И сейчас я действительно здесь живу, а в нашей бывшей детской сделали ремонт: наклеили новые обои и покрасили полы.
– Это тебе, Дмитрий, до двадцати пяти лет! – сказал папа.
Димка хотел сделать изнутри замок, но родители не разрешили.
На прошлой неделе у нас был с классом культпоход в Картинную галерею на улице Вайнера. Там много картин, есть и скульптуры. Меня больше всего поразила «Княжна Тараканова» художника Флавицкого – все наши мальчики, конечно, хохотали над этим совпадением, но Ира, как говорится, и бровью не повела.
– Это моя прабабушка, – заявила она.
Марина Валентиновна, наша классная руководительница, позвала экскурсовода, и та сказала, что фамилия у княжны была другая. Не Тараканова.
– Как это? – не поняла Ира. Она иногда не понимает самых простых вещей.
Экскурсовод (немного старенькая, с седыми волосами) стала рассказывать историю красивой княжны с портрета. На самом деле её звали Елизавета Владимирская, и она была самозванка. Она хотела стать царицей, и Екатерина II этого, конечно, не стерпела, посадила Елизавету в Петропавловскую крепость, а тут как раз случилось наводнение. Нева вышла из берегов, как Екатерина II вышла из терпения, и бедная княжна утонула в своей камере. Воды на картине очень много, и я, когда смотрела на неё, вдруг почувствовала такой особенный запах, какой бывает в затопленных подвалах весной. Я даже вдруг ощутила себя на месте этой бедной девушки, представила, как тяжелеет с каждой минутой платье и дышать всё труднее. Как ни задирай голову, вода всё выше и выше, вот уже дохлые мыши плавают рядом, и никто не спасёт, не придёт на помощь…
Все уже давно ушли к другим картинам, а я всё смотрела и смотрела на несчастную княжну Тараканову…