Самоубийство Земли

— Дорогая, — банально ответил Безголовый и банально притянул Мальвинину к себе.
Но Мальвинина банально отодвинулась — ей и вправду было не до этого. Она обиженно скривила губы и томно произнесла:
— Отчего же ты не хочешь, чтобы я всегда была рядом с тобой? Я могла бы жить во Дворце, считалась бы служанкой, или, я не знаю, кухаркой, лакейкой… Да какая разница, кем считаться, лишь бы жить во Дворце! — Она провела пальцем по безволосой груди Безголового. — Здесь такие широкие коридоры, столько комнат, вообще так много интересного…
Настал черед отодвигаться Безголовому.
— Ты же знаешь — это невозможно, — вздохнул он.
— Ну почему? Почему? — Мальвинина даже руками всплеснула, чтобы получше выказать свое непонимание. — Наоборот, это было бы очень демократично: у тебя во Дворце — плюшевая. Ты бы всем показал… показал бы всем, что… Не притворяйся! Ты прекрасно понимаешь, чтобы ты всем показал! Все бы увидели, какой ты хороший, добрый. Разве тебе не хочется, чтобы тебя любили и твои солдаты и мы, простые плюшевые?
— Любить надо в постели, в государстве надо властвовать, — пошутил Безголовый и расхохотался собственной шутке.
Но Мальвинина его радости не поддержала.
Надо сказать, Безголовый не привык, чтобы его о чем-нибудь просили, не был натренирован в искусстве вежливого отказа, и поэтому просьбы Мальвининой его сильно раздражали. Он хотел бы перевести разговор на какие-нибудь более безопасные рельсы, но Мальвинина уже пододвинулась к нему, и он почувствовал прикосновение ее огромной груди.
— Ну, пожалуйста, — попросила она. — Что тебе стоит? Разве для Великого Командира есть что-нибудь невозможное? Можно я останусь?
— Нет, — произнес Безголовый твердо.
— И я никогда не буду жить во Дворце? — В глазах Мальвининой застыли слезы, что предвещало начало истерики.
Стало ясно: скандала сегодня не избежать, и Безголовый почувствовал, что сдается, к тому же он понял, что устал и хочет спать.
— Нет, — повторил он совершенно спокойно. — Во Дворце ты жить не будешь никогда. И вообще, если бы кто-нибудь узнал, что во Дворец — ко мне! — приходит плюшевая, это бы сильно подорвало мою репутацию.
Мальвинина гордо поднялась с постели и начала одеваться.
— Не уходи, — банально попросил Безголовый.
— Думать, кроме тебя и мужиков больше нет в нашей Великой Стране? — банально спросила Мальвинина. — Если хочешь знать, меня есть, кому любить.
Это прозвучало настолько не изящно, что Безголовый даже решил не провожать Мальвинину.
«Все равно она никуда не денется, — справедливо подумал Великий Командир. — Вернется».
Мальвинина выскочила из его комнаты, хлопнув дверью.
От удара захлопнулось потайное окошко, находящееся над покоями Великого Командира.
Около этого окошка давно уже сидел Безрукий и внимательно наблюдал за происходящим внизу.
Да, повторим мы, ибо нельзя это не повторить: нужно быть особенно внимательным, когда берешься утверждать, будто все честно спали.
Безрукий снова открыл окошко, убедился, что Великий Командир действительно уснул, подумал: «Как же мне все это надоело! Кончить бы все это одним махом! Кончить-то не трудно, да вот что начать?» и пошел в свою комнату ждать доносчика.
Безрукий знал, что сегодня «Тайный Совет по предотвращению» должен принять очень важное решение. Он даже догадывался, какое именно. Но пока лишь догадывался. Приход доносчика должен был превратить догадку в знание.
5
А в доме Медведкина, между тем, заседание продолжалось.
— Какие мнения, друзья, по обсуждаемому вопросу? — грозно спросил Медведкин.
Наступила тишина. И тогда снова стал отчетливо слышен легкий храп Пупсова.
— Друг Пупсов! — крикнул Медведкин.
Пупсов, не открывая глаз, но совершенно уверенно, произнес:
— Именно поэтому данное решение по данному вопросу в данной ситуации я считаю наиболее правильным и, безусловно, целесообразным. Предлагаю голосовать.
— Точка зрения понятна, — сказал после некоторой паузы Медведкин. — Но хотелось бы сказать другу Пупсову: сейчас все устали, вся страна, однако есть такие исторические моменты в нашей истории, когда мы не вправе сидеть сложа руки или, например, спать…
 
— А кто спит, кто спит? — возмутился Пупсов. — Может, я сказал чего не так? Оспорьте меня. Поправьте. Я готов выслушать любую точку зрения. Это будет справедливо с точки зрения сегодняшнего понимания правды. Однако на данный момент мой взгляд мне кажется единственно верным.
— Прошу слова, — громко сказал Зайцев, и, не дожидаясь разрешения, продолжил. — Здесь кое-кто предлагает половинчатые меры. Ну уберем мы Хранителя Света, ну заменим его своим человеком. И что? Несправедливость-то останется?
— Но когда мы зажжем Великий Свет — это послужит лишь сигналом ко всеобщему восстанию, — робко возразил Собакин-большой.
А Собакин-маленький, оторвавшись от ведения протокола, добавил:
— Это не финал, а очередное начало нашей борьбы.
— Не согласен! — Вскочил со своего места Зайцев. — Только террор спасет страну! Только террор даст ей искомое благополучие и истинность. Тут кое-кто говорил, что при терроре кое-кто погибнет…
— Я говорил, — перебил Собакин-маленький. — И что?
— А то, — не унимался Зайцев. — Что нас больше волнует: отдельные жизни или настоящая жизнь Великой Страны? Да я сам первым готов бросить свою судьбу в огонь общего дела. Покажите мне только, где этот огонь горит!
Спор, наверное, продолжался бы еще: плюшевые любили спорить, подобная манера беседы казалась им наиболее интересной, — но тут раздался томный голос Матрешиной:
— А Петрушин не слушает.
— Друг Петрушин, — призвал Медведкин. — Что ж это вы? Не слушаете… Нехорошо. А хотелось бы знать вашу позицию по обсуждаемому вопросу.
Все члены Тайного Совета одновременно повернули головы в сторону Петрушина.
Петрушин стушевался. Он терпеть не мог, когда на него смотрело сразу столько глаз.
— Я не знаю… — тихо сказал он.
— То есть, у друга Петрушина нет позиции по обсуждаемому вопросу? Так надо понимать? — В голосе Медведкина явно прослушивался металл.
— А у него ничего нет, даже позиции, — хмыкнула Матрешина.
— Понимаете, — Петрушин с печалью заметил извиняющиеся нотки в своем голосе, но поделать с ними уже ничего не мог. — Тут такое дело. Мысли ведь приходят из жизни и в нее же уходят. Вот так.
Медведкин внимательно смотрел на Петрушина, ожидая, очевидно, продолжения.
Но его не последовало — Петрушин молчал и глядел себе под ноги.
И тогда Медведкин произнес:
— Предлагаю это мнение занести в протокол.
Собакин-маленький тихо попросил:
— Друг Петрушин, вы не могли бы повторить вашу мысль?
— Да чего там, — Петрушин улыбнулся. — Я — за.
— За что? — угрожающе спросил Крокодилий. — Я вообще не понимаю… Как-то же надо же все-таки как-то… Ведь здесь у нас не… Я извиняюсь, конечно… Как-то же все-таки необходимо…
Крокодилин, по привычке, оборвал фразу на полуслове.
— Ну чего вы там решили? — Замялся Петрушин. — Свет там чего-то… Восстание… Я не против. Живем-то, действительно, плохо, как-то не по-настоящему живем. Скучно.
— Предлагаю голосовать. Другие предложения есть? — Медведкин умел задавать этот вопрос таким тоном, что становилось совершенно ясно: других предложений быть не может. — Кто за?
Плюшевые так любили голосовать, что никогда не спрашивали, за что именно голосуют и всегда радостно поднимали руки вверх.
— А у друга Пупсова, может быть, какая-нибудь другая позиция? — прищурился Медведкин, заметив, что Пупсов снова уснув, не голосует.
 
— Я против поспешных решений, — твердо сказал Пупсов. — И в этом, если угодно, моя позиция. Состоит. Я считаю, что именно поспешные решения довели нашу страну до того, до чего она дошла сегодня, но я обеими руками поддерживаю то, о чем было сказано здесь, потому что, как я уже отмечал, в данной ситуации данное решение по данному вопросу мне представляется наиболее отдающим справедливостью.