Сказ о Владе-Вороне (СИ)
Впрочем, Финист этого правила или не знал, или не считал нужным принимать во внимание.
— Ворог, черный ворог, — протянул он.
— Зачем так кличешь? Вроде бы я не делал тебе ничего плохого.
«Пока», — добавил про себя Влад.
— Ты величайшее зло освободил, — вздернув к небу курносый нос, заявил Финист. — Знай, теперь враг ты мне.
— В таком случае предлагаю решить дело здесь и сейчас, — ответил Влад. Он не видел смысла тянуть, а кроме того, не любил задир. Не забылись еще те времена, когда в светловолосом Киеве его кто только не попрекал черной мастью.
— Здесь? В Нави, что ли? — Финист покачал головой, презрительно скривившись. — На земле твоего добродетеля и заступника? Нет уж. Просто знай, не буду я ни твоим другом, ни защитником, а коли появишься на пороге терема, бить стану не жалеючи!
— Если и появлюсь я у тебя на пороге, то с вестью. Будешь сам перед правянами или Кощеем ответ держать. Ну и бить я себя не позволю, петух пестрый.
Ожег его Финист яростным взглядом, шагнул уже было, да ратиться все же не стал, обернулся соколом и был таков.
— Неужто с Финистом поцапался? — фыркал Кощей, снимая соколиное перо с плеча Влада.
— Познакомился…
— Бились?
— Поговорили, — вздохнул Влад, но, видя, что отделаться от расспросов так легко не получится, пояснил: — Сказал не появляться на пороге его терема и никогда не просить о помощи.
— Поскольку величайшее зло из-за тебя свободу обрело, — дополнил рассказ Кощей.
— Ты не зло!
— Для тебя, возможно, но далеко не для всех, — сказал Кощей, задумавшись, и вдруг молвил: — Это плохо.
— Что?..
— Финист тебе в помощи отказал, а значит, и прочие Сирины да Алконосты к себе не примут, — пояснил он, нахмурившись, в глазах мелькнула даже не тревога, а страх.
— Плевать я хотел на них всех вместе взятых с их понятиями о добре и зле! — ответил Влад уверенно. — Как ты себя чувствуешь?
Кощей усмехнулся:
— Пока нехорошо, птица моя. Не улетишь.
Владу и самому улетать не хотелось, но и видеть Кощея с постели не встающим, совсем не нравилось. И бледность в синеву, и седину в волосах — тоже. А как помочь, не знал.
Все время Кощей проводил у себя в комнатах. Всегда подвластное тело не слушалось, а на предложения помощи или отвечал односложно, поджимая губы, или язвил и шипел почище гадюки. Влад не обижался, понимал, что трудно ему, непривычно, выспрашивал о целебных отварах, неустанно летал к Яге за снадобьями, даже пытался варить сам, но, поднятый на смех, опустил руки и решил оставить волшбу до лучших времен: когда учитель появится, а не просто книги, в которых рецепты пусть и описаны, но без подробностей. И учитель неожиданно появился.
Глава 13
В ту ночь, когда Влада разбудила острая тревога, он первым делом к Кощею поспешил, ворвался в покои, даже не постучав, о порог запнулся, чуть шишку не набил, шуму наделал — мертвого поднять можно.
— Перо зовет, — объяснил Кощей, открыв один глаз и оглядев взъерошенного, задыхающегося от быстрого бега Влада. — Сам отдал, тебе и расхлебывать, — и на другой бок перевернулся, молвив уже сквозь дрему: — Теперь понял, почему перья раздавать не след? Мороки больно много.
Делать нечего. Пришлось оборачиваться и лететь на зов. Крылья сами донесли до Киева и дальше. Внизу мелькнул лес, поля, высокий крутой берег… и дымный столб, ровно поднимавшийся к небесному куполу.
Селение алым пламенем пылало. В дыму мелькали тени, раздавались крики и звон клинков — не разобрать, кто с кем дрался и кому помогать. Впрочем, Владу и не пришлось, поскольку у алтаря в виде камня и идола с изображением Перуна стоял Златоуст, перо перед ним в воздухе висело и переливалось всеми цветами радуги.
Влад аж засмотрелся, едва не проморгав, когда к волхву лиходей с мечом подскочил, замахнулся на безоружного. Вмиг Влад человеком обернулся и клинок на клинок принял. Ждал боя, а того не произошло. Упал разбойник, на зад сел и принялся истово креститься, судорожно шепча молитвы чужому богу пополам с древним «Чур меня, чур».
— Предатель и гниль, сволочь поганая, падаль! — грудь сперло от жгучей ярости. Не столько важным было, что глупец византийской дряни поддался, сколько то, что хотел убить безоружного. Златоуст, конечно, умел постоять за себя, но то — дело десятое. Ублюдок ведь поднял бы руку и на старика беспомощного, и на ребенка, и на женщину, отпор дать не способную.
Разбойник меч выронил, взвыл какие-то песнопения на языке чужом.
«Убивать такого, как в дерьмо наступить, — подумал Влад с досадой, — противно, брезгливо и гадостно. Но и прощать нельзя».
— УБИРАЙСЯ! Будь проклят! Не ходить тебе долго по земле-матушке! — Влад и сам не понял, откуда взялась в голосе такая мощь. Лиходей попятился, руками и ногами по земле перебирая. Остальные, даже кто далеко стоял, дрогнули, мечи опустили в замешательстве и чуть ли не с ужасом смотрели на Влада. Над головой тучи собрались, грянул гром и пролился ливень не как из ведра, а как из десятка. Дышать невозможно стало, но, излившись и пламя затушив, вода небесная быстро иссякла. Разошлись тучи, очистив небосклон.
Тут-то к разбойнику и подскочила девица в обгорелом сарафане и пока тот глаза лупил, ударила топором по темечку, выкрикнув:
— Будь проклят пес смердящий!
Оглянулась она на Влада, криво усмехнулась и к прочим разбойникам направилась: без страха, удобнее топор перехватив. В том, что зарубит ворогов и сомневаться не приходилось: веяло от нее священной ненавистью, которую так жаждали пришлые проповедники изничтожить, оклеветать, да не получится. Потому что на Руси всякая погань, законы неписанные преступающая, иного недостойна и непременно поплатится раньше, чем окажется пред Вием в Нави.
Волхв Златоуст за спиной шумно выдохнул, хотел что-то сказать, да Влад его опередил.
— Перо храни и дальше, — велел он, перехватил меч поудобнее и пошел рубить нечисть поганую в людских обличьях.
Именно этого боя ему и не хватало, чтобы всю ярость, на смирении замешанную, наконец выплеснуть. Не жалел он лиходеев, хотя, если бы постарался, признал бы в них знакомых, часто в тереме князя киевского виденных. Не его то уже был город, не Влада. Предал князь и веру предков, и силу своей земли, пошедшие за ним люди — и того хуже: самих себя за блага изничтожили. Рубил их Влад и чувствовал лишь удовлетворение. Не дело нападать на безоружных, никакой беды не сделавших, — за то поделом и расплата будет. Однако при этом понимал: коли враг на Русь нападет, ему безразлично станет, какому чужому богу люди молятся и как мыслят-заблуждаются. Пусть для них Влад — птица черная, злокозненная. Ему то неважно. Прилетит он на защиту Руси, чтобы точно так же врагов бить, как сейчас дружинников киевских. Потому что свои, и кровь в их жилах — не водица…