В двух шагах от рая

Андреева ни на минуту не сомневалась в своей причастности к новому витку в медленно и неуверенно разворачивающемся романе. Она ничего не знала о том, что не только ей есть, что скрывать. Юлия также умолчала о том, что между ними произошел разговор, дающий Льву надежду. Недомолвки не знают одиночества: одна порождает другую, цепь становится все длиннее. И вот происходит некое перерождение — возникает первая ложь, за ней размеренно следует вторая — это уже нечто совершенно другое. Самая невинная ложь может сыграть роковую роль. Нужно всегда быть готовым к тому, что рано или поздно правда окажется на поверхности, и тогда придется снова выкручиваться. Однажды созданную цепь трудно разорвать…
Щеголева покачала головой. Она чувствовала раздражение — события субботнего вечера не покидали ее. Все вышло из-под контроля, и рассказывать об этом Юлия никому не собиралась. Нет, она не оказалась в постели Рогозина, хотя успела испытать на себе крепость и сладость его объятий и поцелуев. Она не могла понять, как ему удалось так быстро расположить ее к себе? Уже через несколько минут общения она поняла, что ошибалась, считая этого молодого мужчину избалованным франтом.
Началось с того, что в оговоренное время к ее подъезду подъехал белоснежный лимузин. Раздался телефонный звонок:
— Алло, — она продолжала выглядывать из окна кухни на сверкающий автомобиль, замечая, как он приковывает к себе взгляды любопытных прохожих.
— Добрый вечер, Юлия, — голос Рогозина звучал доверительно-страстно.
— Добрый вечер, Дима.
— Машина ждет.
— А вы?
— Конечно, — усмехнулся Дмитрий. — Вы не передумали?
— Нет. Я готова, сейчас спущусь.
Юлия почувствовала, что не может перешагнуть порог собственной квартиры, где она ощущала себя в безопасности и еще пару минут назад считала, что выглядит роскошно. Но сейчас она была уверена, что похожа на кухарку, впервые сменившую привычный передник на жалкое подобие вечернего наряда. Стуча каблуками, Щеголева подбежала к зеркалу. Она стала смотреть на себя придирчиво, даже с излишней долей критики. Пожалуй, она сделала все, что могла, для того чтобы выглядеть достойно. Она надела строгое черное платье с высоким воротом, подчеркивающим ее длинную шею, набор из жемчуга, привезенный Щеголевым из Штатов пару лет назад — россыпи нежно-розового жемчуга спускались каскадами от шеи до груди, в ушах застыли две очаровательные капли, а на руке — браслет. Совсем немного косметики, только губы выделены и подчеркнуто увеличены контурным карандашом. Высокие лакированные сапоги на шпильках и подбитый мехом соболя длинный плащ — последние дни марта были отчаянно холодными, но надевать шубу Юлии уже не хотелось. Шуба — атрибут зимы, а Щеголева давно жила ожиданием проявлений следующего времени года. Почему-то она решила, что этот плащ цвета сгущенного молока подстегнет весну к более решительному наступлению. Юлия ждала его проявления, ждала, с тоской взирая на покрытые снегом тротуары, ветви деревьев. Совсем скоро все изменится, наверное, ожидание этих перемен согревало душу, бередило, но как-то мягко, без хаоса.
Юлия встряхнулась — о чем она думает, когда под окнами стоит этот длиннющий лимузин! Нужно выйти, выдержав небольшую паузу, оставляя за собой право опаздывать. Она не должна выскочить из подъезда со сбивающимся дыханием — только медленно, царственно, без восторга взирая на картину, которая откроется ее взору. Но чем яснее Щеголева представляла, как должна себя вести, тем меньше в ней оставалось уверенности и желания покидать квартиру. Полдня готовившаяся к свиданию, Юля почувствовала, что напрасно все это затеяла. Быстрым движением она сняла плащ и заменила его жакетом из голубой норки. Снова критически осмотрела себя в зеркале. А в голове, словно стук дятла, монотонно и без передышки повторялся вопрос: «Зачем я это делаю?» И ответ как будто был где-то на поверхности, но ускользал. Уже стоя у порога, взяв в руки маленькую изящную сумочку, она теребила ее, думая о том, что бы сказал Щеголев, узнав о ее приключении? Поступки, которые она совершала, были явно лишены последовательности. Сначала она грубо отталкивает Льва, обратившегося к ней за помощью, потом, мучимая жалостью и чувством вины, — протягивает руку, делает тонкие намеки на возможность примирения, а сама при этом соглашается на свидание с Рогозиным. Наташе и Наде она говорит только о том, что собралась немного развеяться, а о тонкой ниточке, которая протянулася между ней и Щеголевым, сознательно умолчала. Сработала привычка оглядываться на то, что скажут, как оценят. Но не это беспокоило ее в последнюю минуту перед выходом к томящемуся около лимузина Рогозину.
Стоп, кажется, зацепилась. Юлия даже покраснела, так неожиданно пришел ответ, явно все это время искавший выход к каналам восприятия. Щеголевой не понравилось то, что она ощутила, получив доказательство того, что она, в сущности, ничем не отличается от тысяч брошенных, обманутых женщин. Да, она не прислушивалась к тому, что говорили о новой спутнице Льва, — это было ниже ее достоинства. К тому же ей было легче думать, что муж нашел ей достойную замену, чем разочароваться в его выборе и в нем самом окончательно и бесповоротно. Да, она не произнесла о Щеголеве ни единого дурного слова. Она чувствовала, что физически не может относиться к нему как к больно ранившему ее человеку. Лев не стал для нее чужим даже в мыслях. Она просто какое-то время жила одна, набираясь нового опыта, в котором ей приходилось решать все самой. Это состояние полной свободы не согревало Юлию. Она отвлекалась на походы с подругами в музеи, кинотеатры, на выставки, но внешняя уверенность и спокойствие всегда скрывали внутреннюю работу. Юлия тяжело, беспрерывно трудилась над созданием этого образа женщины, достойно вышедшей из кризиса. Она не могла позволить себе затянувшуюся депрессию, истерики, заламывания рук. Она прежде всего доказывала, что достаточно сильна и не собьется на пресное существование в тени прошлого, где она была женой Щеголева.
Вот тут-то и заключалась ловушка, которую Юлия сама себе устроила. С ноября прошлого года она была свободной женщиной. У нее лежала копия свидетельства о разводе, которая первое время постоянно попадалась ей на глаза всякий раз, когда Щеголева открывала секретер. Но в душе она так и осталась женщиной, верной единственному мужчине. И хотя в первый момент осознания предательства она сказала себе, что ему больше нет места в ее сердце, жизнь доказывала обратное. Ей не хотелось думать о нем плохо, ей не хотелось мгновенно начать флиртовать, обращать на себя внимание, а то, что она была женщиной эффектной и не по годам моложавой, Юлия знала. Пожалуй, если бы не настойчивость Андреевой, она бы никогда не попала в салон Рогозина. Она бы ни за что не решилась на ужин с ним буквально в первый день знакомства. Она не давала ему ни малейшего повода надеяться на продолжение, ведь подсознательно она по-прежнему хранила верность мужу. Мужу, который словно растворился в огромном городе, жил где-то с другой женщиной и наверняка не вдавался в раздумья о моральной стороне происходящего. А вот Юлия, сама того не желая, размышляла об этом. Вернее ее воспаленное воображение играло с ней, постоянно возвращая ее в прошлое. Оно постоянно напоминало, что она провела двадцать лет со Щеголевым, и то, что она осталась без него на какое-то время, ничего не меняло.
И вдруг наступил момент, когда Юлия разрешила себе сделать необычный шаг. Шаг женщины, которая хочет снова почувствовать себя не столько заботящейся, сколько принимающей неограниченные порции внимания. Внутренний голос умолк, словно желая узнать, к чему приведет подобная непростительная вольность. К тому же Дмитрий вел себя странно: то не выпускал ее из вида, был настойчив и убедителен. То почему-то исчез — не звонил, не искал встреч. Юлия решила, что молодому мужчине представился шанс более интересно проводить время, и стала забывать о нем. При этом она не обижалась, не пыталась разобраться в забвении. Напротив, она испытывала чувство благодарности к Рогозину, позволившему ей снова ощутить себя женщиной, способной вызвать восхищение, пусть даже кратковременное. Но Дмитрий снова дал о себе знать. Снова красиво, вкрадчиво произносил явно заранее заготовленные фразы, и она позволила уговорить себя.