В двух шагах от рая

Эх, не знает она, что этот удел ему заказан. Закрылась душа ото всего, отгородилась и посматривает настороженно. Разве так может что-то получиться? Вот и со Щеголевой — разобраться бы в себе, ожиданиях от встреч с ней. Что ему нужно? Все и ничего. Рогозин вдруг решил, что первейшая задача — соблазнить эту женщину, заставить ее желать его так же страстно, как он ее. Это докажет неоспоримость и верность его выбоpa. Она не сможет лгать. И тогда он поверит, откроет ей свою душу. Покажет себя таким, каким его знала только одна женщина. Рогозин сказал себе, что приложит к этому все силы. Ему нужно осознавать, что кто-то безумно любит его, желает заботиться. Это должно быть на уровне самоотречения: все свои желания побоку — существуют только его потребности, только желание служить и предугадывать. Только одна женщина умела делать это достойно, без самоуничижения — мама. Она так и светилась от счастья, когда могла быть ему полезной, когда без слов понимала, в чем он нуждался. Ее не нужно было ни о чем просить — она знала все его желания, мечты. Она просто гладила его теплой ладонью по густым волосам, целовала в макушку, и от этого на душе воцарялся такой покой, благодать. Воспоминания детства и юности укладывались в немногочисленные, но очень глубокие впечатления от незабываемых минут полного единения. Вот уже много лет он пытается снова ощутить это состояние, но тщетно.
Потеряв единственного человека, который безоговорочно верил в него, Рогозин только внешне оставался спокойным и уравновешенным. Его исправно работающий организм словно лишился стержня, опоры, и все поиски найти ее оканчивались неудачей. Друзей-мужчин у него, пожалуй, не было. Женщины, искавшие его расположения, рано или поздно наталкивались на подозрительность и непонимание. Он позволял себе грубые выходки, словно проверяя их на прочность. Они терпели, прощали и становились еще менее интересными. В один прекрасный момент Рогозин решил, что должен побыть один. Период отшельничества, во время которого Дмитрий приковывал к себе еще больше внимания, кажется, подходил к концу. Одиночество, в которое он добровольно ввергал себя, делало его своим заложником. А Рогозин не переносил, когда обстоятельства начинали диктовать свою волю. Он выше обстоятельств — это аксиома, которую Дмитрий ввел, чтобы быть хозяином своей судьбы. Он всегда был уверен в своем предназначении. Пока оно теряет свои яркие краски перед проблемами чисто житейского плана. Все-таки Рогозин оставался мужчиной. Красивым, молодым, энергичным, подсознательно ищущим любви. Это природное, и ничего не поделаешь. Какие маски ни надевай, а то, что внутри, будет требовать своего. И сейчас задача Рогозина была не из простых — завоевать сердце женщины, которая и не помышляет о любви. Вернее, делает вид, что далека от мыслей о ней. И уж точно — не связывает понятие любви и счастья с ним, совершенно незнакомым мужчиной, неожиданно возникшим на ее горизонте. Значит, — он станет ближе. Он покорит, заворожит ее. Ему нужно увидеть в ее глазах сияние любви. С ней это было? Наверняка. Что ж, несправедливо, если он не ощутит подобного. Он должен почувствовать это состояние невесомости, способности парить над землей, обстоятельствами. И она подарит все это ему, подарит рай на земле, потому что женщина с глазами его матери не может быть другой.
Щеголев приехал к Наташе, как договаривались: воскресенье — его день. Однако стоило ему перешагнуть порог ее квартиры, как он почувствовал себя неуютно. Что-то во взгляде Наташи угнетало и беспокоило, хотя она все время повторяла, что все в порядке. Еще по телефону несколько дней назад они долго говорили об отъезде, о работе Севы, о том, как они давно планировали это и не смогут отказаться от предоставляемого шанса. Щеголев не отговаривал, он просто слушал и, как это было раньше, пытался понять. Понять означало разрешить запутанный узел, который с недавних пор так крепко был завязан. И приложили к этому руки все: прежде всего он, теперь Сева с Наташей, в какой-то мере — Юлия. Наташа смогла убедить его в том, что на данном этапе их отъезд — единственное разумное решение, движение вперед, прогресс.
— Тебе как человеку науки должно быть понятно, что без нее дальнейшее развитие обречено.
Наташа умела говорить его языком. Щеголева не оставило чувство тревоги, но мешать планам дочери и зятя он не мог. Он сам не так давно совершил столько ошибок, что не имел права давать советы. Сказав несколько фраз о том, что им с мамой будет трудно, Лев решил, что говорить на эту тему дальше бессмысленно. Время расставит все по местам. Он понимал, что нужно смириться с выбором детей, и главное, что поможет ему выстоять — Юлия, ее прощение. Да и ей, наверное, будет легче разделить именно с ним свое неожиданное одиночество. Щеголев решил, что обязан сказать Наташе о том, что в его разговорах с Юлией промелькнуло что-то напоминающее сближение. Оно было едва заметно и вызвано скорее чувством жалости, но сейчас ему было все равно. Главное — они снова должны быть вместе. Сознание возможности этого придавало ему силы вот уже несколько дней. Мир снова заиграл новыми красками. Щеголев ощущал эмоциональный подъем, словно пробуждаясь от долгого сна вместе с природой.
Придя сегодня к Наташе, он собирался поговорить с ней именно о том, что хочет вернуть Юлию. Ему осталась непонятной реакция дочери на то, что он успел сказать ей по телефону. А Льву было важно видеть Наташу в рядах своих союзников. Юлия наверняка должна была намекнуть ей о том, что лед между ними начал очень медленно таять. Но беспокойные глаза Наташи никак не давали ему возможности начать такой нужный для него разговор. Ему снова стало неуютно, настроение из приподнятого, радостного постепенно становилось все менее радужным.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он, держа маленького Андрюшу на руках.
— Да, спасибо, — Наташа отвела глаза, занимаясь приготовлением кофе.
Она умела варить его отменно, поэтому до замужества с некоторых пор это было ее приятной обязанностью. Конечно, речь идет о настоящем кофе, свежего помола, не о порошке-суррогате, придуманном для лентяев. Отец всегда улыбался и, закрыв глаза, подносил чашку ближе, вдыхал аромат и произносил что-то вроде «божественно». Тогда Наташа садилась в одно из глубоких кресел в его кабинете и застывала, наблюдая за ним. Она получала удовольствие, понимая, что именно она доставляет ему несколько приятных минут. Отец неспешно вкушал любимый напиток, не прекращая делать записи в своих бумагах. Он вообще мог делать несколько дел одновременно, совершенно не испытывая при этом дискомфорта. Наташа смотрела на него, ожидая момента, когда отец повернется к ней и начнется разговор, когда можно говорить обо всем, без утайки. Это тоже было одним из неизменных ритуалов их общения. Занятость отца на работе, круговорот обязанностей, деловых поездок, совещаний оставляли мало времени для семьи, близких. Потому такими ценными были эти минуты откровенных бесед конкретно о чем-то злободневном и просто ни о чем. У Наташи не было секретов от отца. Даже с мамой некоторыми вещами она не отваживалась делиться. Отец был ее задушевной подружкой, он все понимал, все прощал и оправдывал. Он всегда был на ее стороне и умел принять любую информацию спокойно, без драмы. Его советы всегда были кстати. И давать он их умел как-то особенно деликатно, словно наталкивая ее саму на очевидное решение. К концу разговора на душе у Наташи обычно становилось легко, проблемы теряли угрожающий оттенок. Все становилось на свои места.
Даже после замужества все оставалось по-прежнему. Оставалось до того ужасного дня, когда отец приехал и сказал, что ушел от мамы. В это было невозможно поверить, потому что в памяти Наташи не было ни единого воспоминания детства, в котором бы родители ссорились. Наверняка это происходило, но так, что все ссоры, недоразумения не касались ребенка. Сейчас Наташа вспоминала, что иногда родители становились подчеркнуто вежливыми, только что на «вы» друг к другу не обращались. Наверное, это и были нелегкие дни выяснения отношений. Почему у них все закончилось? Как можно было решиться разрушить то, что создавалось десятилетиями? Наташа до сих пор с трудом представляла, что отец живет с другой женщиной. Она не могла понять, как он может терпеть рядом кого-то другого? Это невозможно после стольких лет счастья. Ведь они были счастливы. Отец много раз говорил это, благодарно обнимал маму, называя ее своим добрым ангелом-хранителем. Получается, что он больше не нуждается в этом светлом чувстве защищенности и любви? Или, еще хуже, та женщина дала ему большее, гораздо более глубокое ощущение покоя и счастья. Нет, такого просто не может быть. Сколько негативного, разрушительного родилось тогда у Наташи по отношению к отцу… Она не могла слышать его голоса — голоса предателя. Он предал не только маму, но и их доверительные отношения. И ничего нельзя исправить. Если он смог так легко отказаться от них, своих любимых женщин, разве можно продолжать впускать его в свою душу? Наташа вспоминала, что маме понадобилось много терпения, спокойствия и рассудительности, чтобы убрать этот разрастающийся негатив. Как она смогла переубедить дочь в том, что уход отца касается только ее и его? Наташа вспоминала, что к маме нельзя было не прислушаться. К тому же и маленький Андрей теперь по-своему влиял на все ее решения, определял поступки. Молодая мама не могла позволить себе злость, раздражение, гнев, тем более — ненависть.