В двух шагах от рая

— Нечего на меня кричать. Я повторяю — «нет»! Прощайте.
— Вы не можете так поступить со мной.
— Могу! Могу! Оставьте меня в покое! Найдите себе молодую, интересную девушку без прошлого, без взрослой дочери, без внука и будьте счастливы. Все, я не могу больше говорить…
Щеголева резко нажала на кнопку, оборвав разговор. Она выдернула из телефонной розетки шнур, решив покончить с поздравлениями на сегодня. Она была сыта ими. Сбросив тапочки, Юля устроилась на диване среди многочисленных подушек, укрывшись мягким пледом из верблюжьей шерсти. Ей вдруг стало холодно, по телу бежали мурашки, а зубы отбивали неприятную дробь. Она злилась на себя, Надежду, Наташу и Сеню, на Рогозина, на весь мир. Здесь все было против нее: характер, возраст, жизненный опыт.
— Боже, что со мной такое? — Юлия укрылась пледом с головой. Слезы полились из глаз, удушливым обручем сдавило горло. Она рыдала, спрятавшись ото всех, не заботясь о том, что кто-то станет свидетелем ее слабости. Щеголева была уверена, что это слабость плюс жалость к себе. Они прорвались наружу за долгие месяцы, во время которых она держала себя в руках, не позволяла себе распускаться.
Сейчас она хотела выплакаться. И сама не ожидала, сколько же их, соленых, застилающих глаза слез. Она чувствовала, что они не приносят облегчения. Напротив, с каждой минутой возрастало презрение к себе, такой трусливой, старомодной, способной на поступок только в тайных мыслях. Реально она выбрала удел одинокой, стареющей женщины. Скоро она перестанет выглядеть так моложаво, природа возьмет свое, и каждая клеточка тела будет указывать возраст своей хозяйки. И тогда она точно никому не будет нужна. Нет, Наташе, Андрюше — всегда, но ведь сейчас Щеголеву заботило не это. Она чувствовала, что теряет, может быть, последний шанс начать новую жизнь, впустить что-то прекрасное, чего никогда, никогда не испытывала. Ничего такого, что планировалось бы долгие годы, ничего заученного, никаких штампов — просто элементарное следование зову плоти, сердца.
Юлия отбросила плед, вытирая мокрые щеки, нос о подушку. Она не могла находиться в неподвижном состоянии и принялась ходить по гостиной взад-вперед. Время от времени она выглядывала в коридор, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркале: веки явно опухли. Это было очевидно и без зеркала, потому что окружающее пространство как-то странно сузилось. Юлия перестала метаться по комнате. Она остановилась, подумав, что сейчас самое время войти в спальню, в кабинет Щеголева. Она оправдывала свое желание сделать это предстоящим отъездом. Нужно проветрить комнаты, нужно взглянуть на привычное расположение вещей и прислушаться к себе. Юлия лукавила, не желая прямо признаваться в этом. На самом деле она хотела узнать, что почувствует, перешагнув порог комнаты, где еще совсем недавно не могла находиться.
Остановившись перед дверью спальни, Юлия на мгновение замешкалась. Она чуть было не передумала, отпрянув всем телом. Но в следующее мгновение резко толкнула дверь, и та распахнулась, постепенно открывая привычную картину. Все было на своих местах. Щеголева не почувствовала учащенного сердцебиения, панического страха. Ничего такого, что испытывала в первое время, оставшись одна.
Перешагнув порог комнаты, Юля медленно обвела взглядом аккуратно застеленную атласным покрывалом кровать, яркие подушки, воздушный балдахин, застывший над широкой кроватью словно в ожидании. Вытянув шею, она продолжала осмотр. Потом ступила на мягкий ковер, словно впервые рассматривая его замысловатый орнамент. Она прошла по нему к окну, осторожно ступая по ворсу, чувствуя, что каждое прикосновение приносит ей удовольствие. Приоткрыла форточку, сразу ощутив на щеках поток морозного воздуха.
Щеголева подошла к опустевшему трюмо: здесь давно уже не стояли ее баночки с кремами, флаконы с духами, пудреницы. Хорошо, что любимые духи оказались на полочке в ванной, а то осталась бы она и без своего «Восьмого дня». Они уцелели чудом, наверное, так и должно быть. Остались, как милое сердцу воспоминание. Нельзя разрушить все, невозможно. Физически или в мыслях прошлое будет незримо присутствовать. И только от тебя самой зависит степень его влияния на настоящее и пока туманное будущее. Юлия пришла к такому выводу после одного из разговоров с мамой.
Она понимала, что родителям будет тяжело принять весть о том, что она разошлась со Щеголевым. До последнего она ничего им не говорила, зная, как они относятся к подобным вещам. Но они явно догадывались, что не все в порядке, потому что любимый зять за два месяца позвонил лишь однажды. Обычно они с Юлией выбирались к ним пару раз в месяц, а теперь, словно обидевшись на что-то, Лев туманно отвечал на вопросы. Казалось, ему не хочется разговаривать с ними, он отбывал повинность, находясь мысленно совершенно в другом месте. Юлия тоже ограничивалась звонками по телефону и никак не реагировала на предложение сыграть вчетвером в преферанс, что давно стало традицией. Наконец, когда она все-таки приехала проведать их, мама не выдержала и прямо спросила, что происходит. Тогда Юлии пришлось признаться, что все кончено. К тому времени она уже могла спокойно произносить фразу: «Лева ушел к другой женщине…»
— Он оказался таким же, как все, — разочарованно произнесла ее мама. — Но жизнь на этом не заканчивается. Надеюсь, ты понимаешь это?
— Стараюсь. Скажи папе сама, хорошо? — попросила Юлия.
— Хорошо.
Пожилая женщина не подала виду, насколько она расстроена. Она понимала, что ее дочери невероятно тяжело, и не стала допытываться о подробностях того, что привело к разрыву. В конце концов какое это имело теперь значение?
— Теперь все в твоих руках, Юленька, — тихо сказала она, прижимая голову дочери к своей груди. Мать обнимала ее как всегда нежно, бережно, стараясь оградить от всего плохого, что происходит в жизни. Если бы это зависело от силы материнского объятия… — Знай, что мы на твоей стороне. Теперь ты сама себе хозяйка. Навсегда или на время — тебе решать.
Тогда Юлия поняла, что и мама оставляет ей шанс на новую жизнь, на еще хотя бы одну попытку уйти от одиночества. А вот сама она в отчаянии чуть не лишила себя этой самой жизни. Юлия закрыла глаза, снова очутившись на подоконнике, шаг с которого означал необратимый путь неискупаемого греха. Она покачала головой, отгоняя от себя воспоминания об этом изменившем все в ее жизни вечере. Снова опустила взгляд на опустевшую поверхность, покрытую едва заметным слоем пыли. Юлия медленно провела по ней указательным пальцем, наблюдая за возникающей тонкой полоской. В движениях Юлии была какая-то заторможенность, выходить из которой не хотелось.
Но время шло. Не спеша выйдя из спальни, Юлия не стала закрывать за собой дверь. Она спокойно оставила за спиной восточный колорит, который совсем недавно создавала для уже несуществующей семьи. Она поняла, что уже может находиться здесь, не ощущая боли в сердце. Теперь оставалось последнее: нужно было зайти в кабинет. Юлия сделала это и почувствовала облегчение — и здесь она находилась без внутреннего трепета, который лишает способности трезво мыслить. Ничего такого, что приводит к слезам, желанию убежать, забыться. Юлия воспряла духом. Она снова стала хозяйкой в квартире, где несколько месяцев ощущала себя бесправной квартиранткой. Словно рождаясь заново, Щеголева прислушивалась к себе. Это был большой шаг на пути к той жизни, которую она должна была снова выстраивать. И разговор с Рогозиным уже не казался чем-то из ряда вон выходящим. Юлия была готова поверить в искренность его намерений, потому что такую, какой она ощущала себя сейчас, действительно было за что любить. Неужели Дмитрий отступит, уступая ее словам? Неужели не захочет показать, что его чувства гораздо глубже, чем она считает? Юлия уже сожалела о категоричном тоне, которым позволила себе говорить с ним. Она могла его обидеть. Кажется, он ранимый человек, хотя всякий раз прячется за показную браваду, энергичность, легкое восприятие жизни. Он не такой. Он не может растревожить и отказаться от задуманного. Кажется, у него, а не у нее будет две недели на раздумывание, потому что для себя Юлия решила, что не станет больше вести себя как неприступная крепость.