Город из воды и песка (ЛП)
— Там на фотках трое парней и пара наших девчонок из класса.
— Тебя нет?
— Нет.
— Пришли. Только не говори, кто из них. Я сам хочу догадаться.
Войнов немного поколебался, спросил:
— Уверен, что хочешь эту фотку?
— Угу. Мне интересно.
Войнов щёлкнул одну из фотографий — ту, что посчитал более удачной. Нажал «отправить». Фотография улетела Саше.
— Он в серединке. По центру, — определил Саша почти сразу.
— Блин! Как ты догадался? — офигел Войнов. На фотке был ещё школьный красавчик, Федя Уткин, все от него просто голову теряли. Но не он был зазнобой Войнова.
— Мне бы тоже этот Паша понравился. В нём есть что-то такое… тонкое и настоящее.
— Там слева, видишь, парень? Почему не он? Он же красивый. Или тот, что справа — тоже ничего.
— Тот, что красивый, — не твой формат. И потом, мне кажется, он клоун. А другой — ну, блин, Никит, тоже не твой формат — слишком какой-то правильный. Отличник, может…
— Санечка, ты меня пугаешь! — продолжал удивляться Войнов, ведь Саша даже их характеры раскусил, считал будто. Как это вообще возможно? — Мы точно-точно не были раньше знакомы?
— Ха-ха, Никита! Испугался?
— Просто обожаю тебя ещё больше, — признался Войнов.
— Я тебя тоже, — отозвался тихо Саша.
________________
¹ Что делать мне без Эвридики?
Как мне жить без Эвридики?
Куда мне идти без милой моей?
Что мне делать? Куда мне идти?
Как мне жить без милой моей?
Куда мне идти без милой моей?
О Боже! Ответь же… ответь…
Тебе я только верен,
тебе я только верен,
только тебе! (ит.)
Глава 14. Город из воды и песка
Войнов никогда бы не подумал, что будет так нуждаться в ком-то. Остро и больно, совсем, совершенно непреодолимо. Когда в голове только, в сердце, во всех печёнках и внутренностях — одно, одно, одно. Один, один, один. И никак не утолить. Уже не насытиться голосом, шутками, откровенностями и откровениями. Когда зудит, словно избалованный, несносный ребёнок, капризно и широко открывая рот, похожий на ненасытного птенца — дай! дай! дай!
Он же влюблялся? Влюблялся. Не единожды. Но не так. Господи, совсем не так! Ведь достаточно было Саше наконец появиться, позвонить, и Войнов почувствовал, как в нём разворачиваются бутоны, прорезаются наружу, лезвиями, острыми головками, своими верхушками, сквозь мышцы, сквозь кожу — молодой цветок насыщается алым, лепестки у него становятся тугими и плотными. Но пусть! Пусть! Лишь бы только, лишь бы только с возлюбленным всё было хорошо, лишь бы только у него всё было как надо. Лишь бы только он был спокоен и счастлив. Нужно обязательно что-то отдать, чтобы приблизиться. Соловей и роза… Но ведь не твоя ли любимая сказка? Ни-ки-та?
В понедельник Войнову стукнула в голову одна идея. Он уже не был способен её здраво осмыслить: хорошая ли это затея, принесёт ли она вред или лишь пользу, как он надеялся. Но напротив неё (идеи, затеи) он поставил яркую галочку и поспешил воплощать.
Он знал некоторых буктьюберов. Кого-то смотрел редко, от случая к случаю. Кого-то посмотрел, может быть, от силы раз или два и больше не стал. Войнов представлял, у кого какой охват аудитории, у кого какой контент, ну и, естественно, кто ему нравился, а кто нет. Прикинул. Выбрал того, кто был ему более симпатичен и с аудиторией не два с половиной калеки. На случай, если не выйдет, подготовил запасной вариант. Не настолько, по его мнению, классный, но тож ничего.
Написал варианту номер один в директ. Попросил Сашу как-то порекламить. Сам предложил пару задумок. Можно было посравнивать нескольких чтецов, а можно было взять, к примеру, одну из последних недавно вышедших и начитанных Сашей книг — порекламить книгу, а заодно и Сашу. Ответ (Войнов даже не ожидал так скоро) пришёл в тот же день, буквально через несколько часов. Чувак написал, что как раз было в планах поговорить про ту книгу, что Саша недавно озвучивал, и туда бы он и про Мисаренко ввернул несколько приятных слов. Ведь это же тоже офигеть как важно — в чьей слушать начитке. В общем, они договорились. Войнов в тот же день перевёл оплату. Обзор обещался в пятницу. Войнов мог сказать про себя что-то вроде: «Ай да Войнов! Ай да сукин сын!» Но особенно сильно не радовался. Вдруг Саша скажет: «Зачем ты привлекаешь ко мне столько внимания?» Ведь внимания он как раз не очень хотел.
Но сделано, так сделано. С Сашей Войнов часто сначала делал — потом думал. Это было неправильно. Опасно. Но с Сашей всегда так было: не как с другими, а на кончике ножа, но сладко, больно — и хорошо так, как в жизни никогда не было. Что это, как не одержимость? Резные врата безумия? Вряд ли Войнов когда-либо раньше мыслил подобными категориями. Одержимость, безумие — это что-то из Гойи, может быть, из Пикассо, конечно, не раннего, не розового, не голубого периода, а абстрактного, квадратного, с ужасными сумасшедшими женщинами. Ох, а как всё начиналось-то? Боже! С Ван Гога, восхитительно яркого. Хотя… тоже ведь — совершенно безумного.
На работе в понедельник тоже творилось безумие. Опять несли ворох документов: на проверку, на подпись. Войнов был почти уверен, что где-то накосячил. Ну не мог он в работу! Не хотел и не мог! Не думал о ней, чёрт её раздери! Он хотел думать о Саше, а больше ни о чём. Он едва дождался конца рабочего дня и в семь уже уехал. Дома после ужина сразу набрал ему, и они проговорили часа два, наверное. Сначала был секс, спонтанный и жаркий, потом они просто болтали. Говорить было легко, и Саша открывался — всё больше и больше. Войнов уже кое-что знал о его отце. Что работал тот инженером-проектировщиком электросетей. Что отношения у них были хорошие, тот много Саше отдал, всегда с ним занимался, учил, помогал, но всё равно после смерти матери они будто друг от друга отдалились. И Саше теперь с ним сложно — не в смысле каких-то бытовых вещей или насущных вопросов, а вот неудобно им друг с другом — потому что мама, наверное, была тем связующим звеном, тем бустером, благодаря которому они могли быть снисходительны и терпимы к недостаткам и закидонам друг друга. Через любовь к ней, жене и матери, они и друг на друга смотрели иначе, с большим принятием, с большей любовью.
Во вторник, что удивительно, позвонил Стёпка, но Войнов не собирался отвечать, и тогда бывший начал бомбардировку сообщениями в Вотсапе. Войнов кинул номер его телефона в ЧС и заблокировал во всех мессенджерах. Выдохнул с облегчением.
В ночь со вторника на среду они проговорили с Сашей часов до трёх, и Войнов, конечно, дико не выспался, но на это ему было плевать, потому что даже днём, уже на работе, он продолжал чувствовать фантомно Сашину голову на своём плече, запах волос. Ему казалось он помнит, как перебирал их пальцами, красивые упругие завитки, открывая белый лоб, которым тоже можно было любоваться и иногда, время от времени, прикасаться губами.
В среду у Войнова появилась новая часть пазла — фотография шеи, ключицы и части плеча. Он взбодрился, конечно! А ещё ощутил себя героем какого-то викторианского романа, готового отдать жизнь за мелькнувший ненароком кусочек ступни своей ненаглядной, за маленькую ножку, плотно затянутую туфлей и крепким чулком.
И в ту же среду часов в десять — начале одиннадцатого, когда они вскоре должны были созвониться, Саша прислал сообщение: «Я буду недоступен несколько дней. Не волнуйся, ничего страшного не случилось. Просто не буду на связи. Спокойной ночи, Никита».
Легко так. Без эмоций. Без внятных объяснений. Хотя Сашенька… Саша — он же по-прежнему Войнову ничего не был должен. Между ними всё ещё лежала пропасть, теперь лишь заполненная, но до середины, благоухающей цветочной водой. И по-прежнему никакого, пусть даже самого ненадёжного, верёвочного мостика. Ничего. Только корявое дерево, чудом вцепившееся корнями в камни, в почти отвесный безжизненный склон.