Город из воды и песка (ЛП)

Первый раз в этой комнате он поцеловался с парнем. Тот не очень Войнову нравился, и познакомились они случайно, как-то тоже, кстати, летом. Он был щуплый и рыжий, его первый парень. Максим. На год старше, но взрослее Войнова он совсем не выглядел. Здесь, в этой комнате (слава богу, не на этой кровати!), они занимались сексом, ещё неумеючи — просто было слишком много желания и потребности в его удовлетворении. За лето кое-чему научились — не прошло даром.
  
Войнов поднялся и подошёл к окну. Клён бился под подоконником, большой и зелёный, по дорожке через двор шла какая-то тётка с пакетом. В кухонном окне в доме напротив висел всё тот же пузатый красный абажур, что Войнов помнил хренову тучу лет. Ничего не поменялось. И всё поменялось безвозвратно.
Он отошёл от окна и полез в шкаф. С одной из верхних полок достал тяжёлый коричневый альбом с фотографиями. Ну да, ну да, вот теперь-то точно — достаточно сопливо, чтобы можно было снять женское «мыло», ага. Несколько страниц перелистнул — там были фотографии дедушек, бабушек, потом его — детские. На одной только остановился, где его двоюродный брат с отцом, стало быть, с войновским дядей. Дяде Аркадию тогда было лет примерно столько же, сколько Войнову, ну, может, года на три-четыре больше, чем Войнову сейчас, а он выглядел даже немного по-хипстерски: светлая бородка, зачёсанные назад светлые волосы, мягкая, какая-то ужасно хрупкая улыбка, лёгкая ветровка. На самом деле хипстерского в дядьке ничего не было — он просто был походником. У него на плечах сидел вихрастый мальчишка лет четырёх, жмурящийся от солнца или от света, двоюродный брат Войнова, Женька. У Войнова с Женькой было четырнадцать лет разницы — в пользу Женьки, конечно. И между ними всегда была пропасть. Когда Женька вымахал взрослым, Войнов ещё человеком не стал. Общались они очень мало, эпизодически. Дядя Аркадий умер, как теперь говорят, молодым. Инфаркт. В пятьдесят с чем-то. Потом Женька похоронил мать с Альцгеймером. И сам откинулся в сорок четыре. Бухал много. Так странно… Вот на фотке они вместе, отец и сын, где-то в походе. И вроде вся жизнь впереди. Но что там будет — никому не известно. А по дяди Аркашиным глазам Войнов, казалось, видел, будто тот о чём-то догадывался: и о тяжёлой жизни в девяностых, о проблемах с работой, и о бездарных халтурках — лишь бы только в семью что-нибудь принести, и о том, что с сыном они когда-нибудь так отдалятся, что станут совершенно чужими, и о том, что скончается он безвременно рано, а Женька уйдёт, даже, как говорится, жизнь не пройдя до середины… Теперь всё, что осталось, — фотография. И у Войнова ведь тоже никого не осталось. Кроме матери — никого.
Он почувствовал в кармане вибрацию — так и не включил звук после ночи. На экране расцвело «Саня». Господи! Он чуть не выронил из рук мобильник грёбаный!
— Саня! Санечка! Пропащая моя душа! Как ты, маленький? Славный мой… Как хорошо, что ты позвонил! Как я по тебе соскучился, миленький… — Войнов тараторил, будто боялся не успеть, будто боялся, что Саша снова исчезнет; повиснет, разрастётся темнота в трубке — и всё будет кончено. Сашенька…
— Ну что ты, Никита… — Он там улыбался. Точно. Во весь рот улыбался. Войнов понимал на сто сорок шесть.
— Хороший мой… Ты поправился?
— Думаю, да. Всё нормально уже. А ты как? Что делаешь? Я тоже ужасно соскучился. Ни по кому так не скучал никогда.
— Правда-правда?
— Угу. Самому страшно.
— А мне уже не страшно, знаешь? Только очень хочется быть с тобой. Слышать тебя. Хотя бы…
— Что ты делаешь?
— Я у мамы. Заехал. Надо было кое-что тут сделать. Помочь кое с чем. Скоро поеду домой. А сейчас я фотки рассматриваю. Сентиментальный стал дед, на исходе лет, — крякнул Войнов.
— Ой, не смеши. Никит! — прыснул Саша. — Дед! Которому сто лет…
— Ты больше не будешь пропадать так надолго? Я уж чего только себе не надумал.
Саша почему-то не сразу ответил:
— Я не могу обещать, понимаешь?
— Ладно, — засуетился Войнов. — Я не хочу на тебя давить. Просто хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.
— Это сложно, Никит. Всё непросто… Я… Я…
— Всё, не надо об этом. Давай о другом, — прервал Сашу Войнов.
— Что за фотки ты смотришь? — спросил Саша.
— Разные. Сейчас семейные. Тут мой дядька и брат двоюродный. Обоих уже нет в живых, а фотка классная вышла.
Они помолчали немного.
— А ещё какие есть?
— Всякие. Мои, мамины, школьных немного, институтских. А потом я перестал распечатывать. Разленился. Всё на харде хранится.
— Да кто сейчас что распечатывает? — согласился Саша.
— Ну не знаю, — протянул Войнов. — Цифровые хранилища, думаешь, вечные?
— Бумага горит. Она совсем ненадёжна.
— Не потеряется только то, что навсегда осталось в голове, в памяти.
— Это точно, Никита. Что ты сейчас смотришь?
— Да выпускной свой. Ужасные вообще фотки. Костюм этот дурацкий.
— Синий?
— Ага. Синий.
— Хотел бы я знать, каким ты был тогда, — сказал Саша.
Тогда, в семнадцать, Войнов себе ужасно не нравился. Он не был красивым, но и некрасивым тоже бы себя не назвал. Он просто воспринимал себя как очень странного, нелюдимого, неудачливого парня. Казалось, что всем видна его инаковость, но окружающие скрывают, что знают о нём, а ему приходится делать вид, что всё в порядке, нигде не жмёт, всё нормально. Он тогда ещё совсем не был уверен в своём теле и во внешности в целом. Его раздражали розовые яркие щёки, вспыхивающие каждый раз, как он волновался или чего-то стеснялся. Теперь он носил бороду и этого не было видно, да и характер у Войнова закалился. Он только изредка чувствовал, как лицу становится жарко, к щекам приливает. А раньше от всего загорался, стеснялся этого жутко.
— Тебе, в качестве исключения, я показал бы, — сказал Войнов.
— Вот спасибо! — рассмеялся Саша. — Какой у тебя был выпускной?
— Катались на теплоходе. Нажрались.
— То есть умудрились бухла протащить?
— Выпускной без водки — деньги на ветер, — хохотнул Войнов. — У тебя не так было? У вас там ваще, что ли, всё сурово было? Эх, молодая поросль!
— А у меня не было выпускного, — признался Саша, и Войнов снова напрягся.
— Вообще не было или ты не пошёл?
— Не пошёл.
— Ясно, — сказал Войнов, но отчётливо почувствовал: выпытывать почему, не нужно, не стоит. Правда, почти сразу вспомнил — у Саши же мама тогда умерла, может быть, из-за этого? Не успел к тому времени оправиться.
— Девчонки к тебе приставали? Обжимался там с кем-нибудь?
— Нет. Слава богу.
— И с парнями не целовался?
— Нет, Саш! Ты чего?! На выпускном?!
— Да ладно. Шутка же…
— Фигасе шуточки, — хмыкнул Войнов.
— Ну в школе в кого-то же был влюблён? Наверное…
Войнов удивился — вот засранец! Как чувствует! Он как раз перелистнул на ту страницу, где хранилась пара фоток, на которых его первая, так сказать, безответная любовь запечатлена была. Ох, тяжко тогда было — не то слово! Половина девчонок из класса (в десятом) точно в кого-то влюблена была. В основном в парней из одиннадцатого. И Войнов тоже — в парня из одиннадцатого. Девчонки друг с дружкой делились, шушукались. Только он один никому сказать не мог. Даже смотреть не всегда решался на предмет своих воздыханий. Проходил мимо по коридору и глаза прятал. Пару раз они где-то, может, тусовались вместе в районе школы — и то это всё заслуга девчонок была, они таки достали своих зазноб и атаковали весёлой гурьбой. Войнов тоже там за компанию оказался. И вот пара фоток с его первой любовью, Пашкой Клюевым, сохранилась у Войнова в альбоме.
  
— У меня с ним вот здесь пара фоток есть, — сказал Войнов.
— У вас с ним что-то было? — уточнил Саша. — Или безответное?
— Угу, безответное. Он даже не подозревал, что я по нему сохну. Пашка в одиннадцатом учился.
— Ты в десятом?
— Верно.
— Пришлёшь мне фото?
— Чьё?
— Ну, Пашки… Хочу посмотреть.