Босс определил мой дом под снос

Серебряков тем временем несётся за своими бумагами к пруду, и ровно в этот момент к окну в кухне, около которого я стою, прибивает одинокий лист.
Первым делом я достаю из кармана брюк сотовый и делаю фото, но сквозь мутное от грязи стекло многого не разобрать.
Тогда я бросаюсь в прихожую и открываю дверь наружу. Ветер тут же бросает горсть капель мне в лицо. Чертыхаюсь и беру с вешалки старый дедушкин плащ, в котором он ходил рыбачить на пруд. Вот теперь я, пожалуй, готова. Осталось только надеть сапоги.
  
Я оказываюсь на веранде чуть раньше Антона. Тот уже топает в своих набравших воды ботинках по ступенькам, ведущим в дом, и успеваю схватить мокрый лист.
– Не трогай! – раздаётся его резкий окрик.
Но я уже успеваю разглядеть геологический отчёт с грифом «Конфиденциально». Красным обведены цифры – 120 метров, рядом химические формулы и пометки, которые мне ничего не говорят.
– Верни, – Антон стоит передо мной, дождь стекает по его лицу.
На миг мне становится его жалко, но тут же я вспоминаю, зачем этот человек сюда явился: забрать то, что мне дорого, то, что строил мой дед, и то, на что я возлагала такие надежды.
Нет! Никакой жалости к врагам!
Прячу бумагу за спину:
– Объясни сначала, что это. Почему твоей компании так нужен именно мой участок? Что вы тут нашли? Нефть?
– Газ, – ухмыляется Антон, – и я не «а компания».
Даже так, промокший с головы до ног, он выглядит внушительным и непобеждённым. У меня нет поводов ему доверять. Уж обозначения газа я отличила бы и на такой карте.
– И что, снесешь дом ради труб? – продолжаю язвить я.
– Если придётся.
Он делает шаг вперёд, заставляя меня отступать. В этот самый миг ветер вырывает из моих рук листок, и Антон срывается в сторону. Я же поправляю капюшон, чтобы окончательно не промокнуть, как он, и ретируюсь обратно домой.
Захлопнув дверь, оглядываюсь по сторонам. Теперь всё становится немного понятней: что бы ни нашёл тут Серебряков, он будет сражаться до последнего. Вот зачем ему нужен дом. И это значит, что от моих тёплых воспоминаний вскоре ничего не останется, разумеется, если я не буду сражаться.
Поэтому я возвращаюсь на кухню и занимаю наблюдательный пост за окном.
Вскоре крестовый поход Антона за бумагами окончен. Топ-менеджер садится в салон своей машины, кидает папку с мокрыми листами на соседнее сиденье и явно чертыхается – вода льёт с него ручьём. Я замираю: интересно, что он будет делать дальше? Переодеваться?
Серебряков снимает пиджак, рубашку, а потом вопросительно смотрит в окно.
Похоже, он не взял с собой смену.
В это время оглушительно свистит чайник, и я едва не подпрыгиваю, вспомнив про воду.
Озябшими руками отключаю газ и наливаю воду в кружку, которую только что протёрла от пыли старым фартуком.
Бросаю ещё один взгляд в сторону Серебрякова.
Тот сидит за рулём в прилипшей к его рельефной груди майке, которая теперь, кажется, не скрывает ни одного изгиба его тела.
Я прихлёбываю чай и обжигаюсь.
Надеюсь, этот самодур включил печку.
Из-за грозы становится совсем темно. Я подхожу к выключателю, поворачиваю ручку, и лампочка над моей головой перегорает. Застываю в нерешительности – мне двадцать пять лет, а я до сих пор не люблю ночевать без света.
Новой лампочки в доме нет, и единственный мой шанс – добраться до соседей, потому что магазин в тридцати минутах езды, и для этого надо ждать автобус, который ходит утром, днём и вечером по одному разу. Оставлять Серебрякова одного на моём участке я не решусь. У него явно какие-то дурацкие планы. Значит, нужно от него избавиться.
Я дожидаюсь, пока последние капли не перестанут барабанить по козырьку, а потом выхожу из дома. В моих руках чашка с кофе. Хоть я и пробыла в роли секретарши Антона совсем недолго, но хорошо запомнила его привычки. В сущности, у меня отличная память.
Приходится немного постоять перед окном, прежде чем стекло опускается.
– Да? – на лице Антона написано неудовольствие.
– Держи, – протягиваю ему кружку. – Не подумай, что я тебя жалею. Просто не хочу, чтобы ты умер от пневмонии на моём участке.
Антон фыркает, отмахиваясь, но в этот момент двигатель его машины захлёбывается и глохнет. Серебряков бьёт кулаком по рулю – судя по всему, кончился бензин.
– Ты как всегда не вовремя, Алина.
Приподнимаю брови.
– Могу вылить.
Серебряков медленно принимает кофе, его пальцы слегка дрожат от холода.
– Какая трогательная забота, – язвит он, но делает глоток. – Хотя… недослащено.
– Может, вызвать такси?
Судя по лицу Серебрякова, эта идея ему не нравится.
– Я не собираюсь пускать тебя в дом, – предупреждаю его. – Надеюсь, ты не настолько безумен, чтобы ставить палатку в такую погоду.
Его губы растягиваются в той самой надменной ухмылке, которая всегда меня бесила:
– А это идея.
Разворачиваюсь и ухожу под дождь, оставляя его с кофе и мокрыми документами. За спиной слышу, как он звонит кому-то:
– Да… нет, пока не начинайте… Да, я остаюсь здесь на ночь…
Кажется, всё слишком серьёзно.
Ну ладно. Пусть мёрзнет в своей машине – завтра я узнаю, что скрывают эти документы. Снимок я уже отправила своему юристу, и та обещала всё разузнать.
Серебряков тем временем распахивает дверь машины и бросается к сельскому туалету. Я прикрываю веки. Добавила в кофе немножко слабительного – я думала, такой изнеженный человек, как Антон, побрезгует делать свои дела над дыркой в полу и поедет в соседний отель. Но теперь-то у него не осталось выхода, потому что в посёлке пропал интернет. Тут такое после грозы бывает.
Глава 3. Искры во тьме
В это время у меня начинает урчать живот, и тут же я вспоминаю, что так спешила в дедушкин дом, что решила отложить покупку продуктов до вечера. Все, что у меня есть, это недоеденный шоколадный батончик, который я купила на железнодорожной станции.
Жую его вприкуску с чаем и наблюдаю за тем, что делает Серебряков, уже оправившийся после посещения туалета. Меня продолжает мучить совесть. Задабриваю ее тем, что всыпала всего ничего от злости, да и дедушкин порошок за такое долгое время должен был, наверное, потерять свою силу.
Вскоре, однако, выясняется, что Антон, кажется, не прочь взять реванш. Он подходит к джипу и вытаскивает из-под него обломки забора. В первый момент мне даже не хочется на него злиться. Дорогой костюм Серебрякова промок насквозь, волосы беспорядочно падают на лоб. Он выглядит… не как то чудовище, которое ужасно меня бесило на практике. И от этого как-то непривычно.
Отворачиваюсь от окна, твердя себе, что могла бы его пожалеть. Простудится еще человек.
И тут краем глаза замечаю то, что Серебряков уже сломал остатки забора и сложил их шалашиком.
Да он буквально собирается сжечь мое прошлое!
Молнией выскакиваю наружу.
– Нет, пока не начинаем! – бубнит он в это время в телефон, бросив свое дело. – Нет, ветер не может быть помехой! Даже ураганный!
Подхожу сзади и со всем чувством бью его по плечу.
Надо отдать Серебрякову должное, он даже не вздрагивает. Вместо этого чинно оборачивается и бросает на меня свой фирменный немного раздраженный взгляд.
Я не даю ему произнести очередную язвительную фразу и начинаю первой:
– Ты сейчас мой забор на дрова пускаешь?
Антон опускает телефон в карман джинс. Его серые глаза холодны, но в них мелькает что-то еще – усталость? Раздражение?
– Наш забор, – поправляет он. – Пока у нас нет решения суда, я имею право не замерзать.
Я указываю на сломанные доски:
  
– Ты сломал мою память о бабушке! Это вандализм!
Он делает шаг вперед, и я невольно отступаю. Капли воды падают с его рукава.
– Хочешь компенсацию? Вот. – Он достает кошелек с таким видом, будто собирается подавать милостыню.
– О, теперь ты расщедрился? – Я чувствую, как краснею. – На практике даже ручку мне не давал – «экономьте ресурсы компании»!