Фатерлянд

Премьер и министр иностранных дел, по-видимому, попытались связаться с Вашингтоном, но из-за разницы во времени (в Америке было раннее утро) им не удалось найти ни одного высокопоставленного чиновника, не говоря уже о Государственном секретаре и его заместителе. Ямагива шепнул Ёсидзаки про антиамериканские настроения, распространившиеся в Японии за последнее время, но тот как раз разговаривал по телефону и ничего не ответил. Повесив трубку, Ёсидзаки сообщил, что ему удалось дозвониться до человека из американского Бюро по делам Юго-Восточной Азии и Тихоокеанского региона, но тот сказал, что это внутренняя проблема Японии, решайте, мол, сами.
— А как насчет этого чертова договора о безопасности?! — вспылил Ямагива.
Ёсидзаки ответил, что, в конце концов, это частное мнение одного из госслужащих, а не официальная позиция Госдепа, и тут у него снова зазвонил телефон.
Бо́льшая часть присутствующих не отрывалась от телефонов. Иногда приходилось говорить сразу по двум линиям. Городская сеть была перегружена, стоило положить трубку, как раздавался новый звонок. Распечатки разговоров сразу же расходились по рукам, без всякой вычитки и редактирования. Каваи подносили все новые и новые листки. Он отметил, что информация поступала очень разная и временами противоречивая. «Вместо того чтобы названивать в Госдеп и высшему руководству США, — мелькнула раздраженная мысль, — лучше бы подумали о том, как обеспечить безопасность тридцати тысяч заложников на стадионе. Только после этого, тщательно проанализировав требования террористов, можно принимать решения, что делать в сложившейся ситуации».
Сколько еще можно ждать этого Сузуки? Каваи взглянул на часы — уже девять. Он сидел тут целый час, а с момента захвата стадиона прошло почти два часа. Впрочем, приход Сузуки вряд ли что-то изменит. Даже появление премьер-министра и секретаря кабинета никак не разрядит ситуацию. С того момента, как стало известно о нападении, никаких конкретных решений принято не было, одни пустые разговоры. Взять хотя бы спор о том, смогут ли японские истребители сбить корейскую ракету. Телефоны разрывались, из телевизоров доносились пронзительные вопли корреспондентов, повсюду раздавалось клацанье клавиатур. И ведь за столом собрались отнюдь не идиоты — просто никто из них, включая самого Каваи, не имел опыта действий в подобных ситуациях. О Северной Корее большинство имели стандартное представление: отсталая страна с диктаторским режимом. Проблема заключалась в том, что никому даже в голову не приходило посоветоваться с теми, кто действительно разбирался в вопросе. Было бы неплохо связаться со специалистами в Пекине и Сеуле — они могли бы сказать больше, чем американские советники.
Каваи хотелось бы обсудить многие вопросы, и в первую очередь о возможности восстания в рядах Народной армии КНДР, особенно в таком подразделении, где служил лидер «повстанцев». Но его никто ни о чем не спрашивал, а высказывать свое мнение «с места» здесь было запрещено. Поэтому ему оставалось сидеть в компании референтов, которых набилось в комнату человек тридцать. Клерки в аккуратных костюмчиках без конца вели телефонные переговоры; иногда их подзывали к столу, и они шептали на ухо своему боссу поступившую информацию. Безусловно, они были профессионалами, но по заведенным порядкам должны были держать свое мнение при себе. Вот когда совещание закончится и они вернутся на свои рабочие места, тогда еще допускалось дать свои комментарии начальству, да и то после бесконечных предисловий вроде: «Прошу прощения за назойливость» или «Приношу свои извинения, что осмеливаюсь говорить, но дело в том…»
В комнату зашел молодой чиновник и доложил, что его атакуют журналисты с требованиями объяснить, почему до сих пор не опубликовано официальное заявление о террористической атаке. Всех беспокоило отсутствие каких-либо комментариев от главы правительства, но проблема заключалась в том, что премьер-министр находился в вертолете и не имел возможности обратиться к нации, а что касается секретаря, то у него не было достаточно информации для принятия каких-либо решений. Выступить в качестве представителя правительства не мог и Ямагива — у него просто не было таких полномочий.
  
— Скажите журналистам, что, когда случилось 11 сентября, президент США тоже не делал никаких официальных заявлений до следующего дня! — рявкнул Ямагива на чиновника.
Поступило сообщение, что премьер добрался до военной базы рядом с Мориокой, это означало, что в Токио он будет через два часа.
— Два часа… — пробормотал Каваи, вытаскивая из кипы приготовленных документов карту Корейского полуострова. И все-таки зачем захватившие стадион в Фукуоке потребовали отключить систему противовоздушной обороны именно на два часа? Эта мысль не оставляла его с самого начала, но теперь Каваи понял, что ответ на этот вопрос близок.
Шум нарастал.
— Как, черт побери, мы можем проверить заявление КНДР, что это повстанческая группа?! — вопрошал Ёсидзаки Кацураяма. — Позвони-ка в Пекин или Пхеньян!
Всегда, стоило случиться международному инциденту, виноватыми оказывались служащие Министерства иностранных дел. Когда все было более или менее нормально, их обвиняли в некомпетентности, а в критических ситуациях о них просто вытирали ноги. В каком-то смысле это отношение было обоснованным, хотя в японском МИДе служило много талантливых людей. Просто, если дипломаты давали маху, страна сразу оказывалась перед угрозой войны.
— Мы постоянно на связи с посольством Северной Кореи в Пекине, а до Пхеньяна напрямую дозвониться нельзя, — спокойно ответил Ёсидзаки.
— А что, если запросить Ассоциацию корейских переселенцев? — поднял бровь Кацураяма.
— Они удивлены произошедшим не меньше нашего.
Ассоциация, которую в Японии называли «негласным посольством КНДР», уже осудила захват стадиона, назвав его «возмутительной террористической атакой, совершенной предателями из числа офицеров Народной армии, которые поставили перед собой цель дестабилизировать положения в Республике».
Кацураяма как сотрудник Службы безопасности НПА, по всей вероятности, был хорошо информирован. Но можно было предположить, что Северная Корея не доверяет своим соотечественникам, оказавшимся за рубежом. Откуда им знать про «предателей-офицеров»? Это их собственные выводы?
После телефонного разговора Цубои с премьер-министром было принято решение, что полиция Осаки немедленно направит в Фукуоку специальную штурмовую группу. Каваи призадумался — насколько хорошо члены правительства и руководство НПА осведомлены о Силах специального назначения КНДР? Спецназ, в отличие от основных частей Народной армии, всегда был на особом положении. Точные сведения о численности спецназа заполучить было невозможно, но поговаривали, что их не менее ста — ста пятидесяти тысяч человек. Для сравнения, американские «зеленые береты» насчитывали в своих рядах около пятидесяти тысяч. Восьмой корпус спецназа считался элитой. В спецназ попадали, как правило, дети элиты. Они получали хорошее жилье, первоклассное медицинское обслуживание и отличное образование, что способствовало укреплению преданности по отношению к Ким Чен Иру.
Корейская тайная полиция обладала собственными силами для проведения спецопераций, непосредственный контроль за которыми осуществляло партийное руководство. Были элитные подразделения и в войсках, такие как Корпус противовоздушной обороны или Третья инженерная бригада, отвечавшая за ядерные установки. Кроме того, существовала личная армия Ким Чен Ира и его телохранителей — мало кому известные Двадцать третий и Тридцать девятый полки.
В такие подразделения отбирали людей, отличавшихся особыми способностями и личным мужеством. Если в других странах талантливая молодежь могла выбрать себе любую дорогу в жизни, то в Северной Корее путь был только один — в Силы специального назначения. Обучение там было крайне суровым и длилось от трех до шести лет. После прохождения курса солдат становился сам по себе крайне опасным орудием. Рассказывали историю про одного спецназовца, который оказался единственным выжившим из двадцати шести коммандос после нападения на южнокорейский Каннын в 1996 году. Ему удалось вернуться к своим, неся собственные кишки в руках, так как в живот ему угодила пуля.