Reflection (СИ)

И этого чего-то было так много, что он периодически захлёбывался в своих эмоциях. По ночам, представляя красивое лицо Тэхёна перед собой, он мечтал поцеловать его под дождём, как в тех самых сериалах по Диснею, мечтал накормить его чипсами до отвала, мечтал, чтобы тот не тыкал ему: «У тебя ресница выпала», а без страха мог убрать её сам, чтобы он ходил в школу каждый день, а на переменах в столовую вместе с Чонгуком или с ним же целоваться на крыше или где-нибудь под лестницей, чтобы он готовился вместе с Чонгуком к экзаменам, чтобы так же, как и Чон, ныл над математикой, а потом помогал Чонгуку с английским. Много о чём мечтал, но все эти мечты будто бы были совсем о другом Ким Тэхёне.
Время летело. Чонгук трахал Тэхёна. Они ещё и школу-то не окончили, а по ощущениям Чонгук чувствовал себя взрослым, умудрённым опытом мужиком, которым попользовались, но пока не бросили. Он с этим блядским Ким Тэхёном испытал миллион разных чувств. И превалировало в этом всём раздражение. Потому что комнатный Тэхён, который в их первые разы скулил от поцелуев, постепенно, когда их отношения совсем уже скатились в молчаливый секс и разбег до следующего раза, пока кому-то не прижмёт, превратился в настоящую суку. Он даже не здоровался уже, когда Чон приходил, смотрел как-то странно, обиженно, позволял себя целовать и доводить до истомы, но даже толком разговаривать перестал.
Они три года уже знакомы, год целуются и полгода спят. Родители Чонгука по-прежнему настоятельно рекомендуют с Тэхёном дружить, а тот с каждым днём всё озлобленнее и озлобленнее становится. Если после первых разов они могли ещё вместе поваляться в постели и неловко потом поулыбаться друг другу, то сейчас Чонгук, едва кончив, хватает вещи и улепётывает от этой угрюмой тучи, по имени Ким Тэхён. И разобраться бы. Да только духу не хватает. Потому что Чонгук чувствует, что тому начинает это всё надоедать. И подсознательно боится потерять эту связь. Даже несмотря на то, что связь эту хоть сколько-нибудь здоровой язык не повернётся назвать. И боится Чонгук уже не потому, что родители выдадут по первое число. А потому, что сам уже не уверен, что сможет. Без этих волос шелковистых под своими пальцами. У Чонгука ведь и не было никогда никого, кроме него, учёба ведь, совершенно не до знакомств. Без этих рук осторожных, что, каким бы остервенелым не был секс, гладят мягко по плечам и неуместно нежно, вообще в целом, касаются. Без этих губ, что слаще любого шоколада. Чонгук ведь и не целовал никого, кроме Тэ, никогда. Без этих глаз, что смотрят с обидой, но смотрят ведь. Не может он от него уже отказаться, какими бы навязанными изначально эти отношения бы не были. Тэ, если уж правде в глаза посмотреть, самый близкий ему человек на данный момент, с ним за последние годы он проводил больше времени, чем с кем угодно, они знают о привычках и вкусах друг друга всё, хоть эти вещи друг с другом и конфронтуют.
❖
Сегодня у Чонгука по-прежнему плохой день. Они виделись с Тэ буквально вчера. Чонгук плохо написал пробную контрольную по английскому, ему, откровенно говоря, нужен репетитор, потому что он не справляется, но сказать об этом родителям он не может вообще ни при каких условиях, потому что к Тэхёну он ходит пару раз в неделю «заниматься английским», чёрт его дёрнул сказать вообще это когда-то, его и без этого туда вечно гнали, зачем было учёбу приплетать…
Чонгука поджимает со всех сторон: английский навис над головой дамокловым мечом, ответственность перед родителями давит на мозг, а понимание, что знание это нужно ему, в первую очередь, для того, чтобы он мог его использовать, а не для контрольных, но, сука, не получается у него знать, не может он самостоятельно разобраться, — это вообще убивает.
Чонгук быстрым шагом преодолевает расстояние от подъездной дорожки, выложенной камнем, до входа в особняк, он уже даже не стучит в дверь, спокойно проходит внутрь, кричит домоправительнице, что это он, и, оставив ботинки в прихожей, пулей взлетает на второй этаж, а после и в комнату Тэхёна. Он в этот дом уже ходит, как к себе домой. Сейчас он ко всему уже относится спокойно, но поначалу его удивляла и восхищала минималистично дорогая обстановка внутри, а красивые картины в стиле флюид-арт ему безумно сильно нравились. Чон знает, что Тэ умеет их изготавливать сам, и в пристройке у него даже есть специальный аппарат для этого. И Чонгуку бы очень хотелось однажды попробовать сделать какую-нибудь картину из акрила вместе с ним, потому что это красиво безумно и интересно, наверное, посмотреть на производство вживую. Но попросить о подобном Чон, конечно, стесняется, а вот пополняющийся ассортимент на светло-серых стенах дома Кимов говорит о том, что Тэ продолжает этим иногда заниматься.
 
Чонгук по привычке не здоровается уже даже, запирая дверь изнутри на замок. Он понятия не имеет, слышно ли что-то снаружи, но так, если посудить: с тем, сколько раз они уже это делали, если бы было слышно, этого бы явно никто просто так не оставил.
Комната Тэхёна погружена в полумрак: тяжёлые тёмно-серые шторы с санблоком покрывают две стеклянные стены; в одном из углов стоит широкая кровать, застеленная тёмным постельным бельём, около другой стены стоит его компьютерный стол с макентошем, который тот использует раз в сто лет, а у обычной стены стоит телевизор с приставкой, и завершает всё это великолепие здоровенный мягкий диван посреди комнаты. Он настолько огромный, что на нём можно было бы вполне удобно расположиться в обнимочку и смотреть фильмы, но почему-то обычно (раньше) они это делали, сидя по разным углам. Один — будто бы делая одолжение, а второй — не понимая, почему ему делают одолжение, если он, вроде как, не просил.
По периметру потолка тянется тонкая нить гирлянды, разливающая по помещению тёплый жёлтый свет. Она висит тут круглый год, но сейчас, видимо, к новому году Тэхён нацеплял на неё под потолком светящиеся фигурки оленей и ёлок. И Чонгук почти ненавидит себя за то, что, мельком обратив на чёртовых оленей внимание, задумывается о том, как тот их туда вешал вообще и не упал ли в процессе?
Чонгук скидывает куртку на диван, следом летит его свитшот.
Тэхён тихо приподнимается на постели, и Чонгуку бы задуматься над тем, что тот выглядит и правда больным и жуть каким грустным и уставшим.
— Чонгук, я хотел…
— Заткнись, Тэхён, ладно? — резче, чем хотел, бросает Чонгук, подходя к кровати, на которой они десятки раз занимались сексом, но любовью — ни разу.
Тэхён на внезапно грубый, даже для нелюдимого Чонгука, тон вздрагивает и смотрит странно, но Чонгук не обращает на это внимания. Он в пару шагов преодолевает оставшееся расстояние, легонько толкает парня на постель и, навалившись сверху, впивается в его горячие губы своими холодными с улицы. Тот не сопротивляется и приоткрывает губы вяло, но отвечая на поцелуй. И Чонгуку бы задуматься, почему его губы такие горячие, но он списывает это на разницу температур и целует глубже, проскользнув меж зубов языком и оглаживая тэхёнов рот изнутри.
— Чонгук… — запыхавшись, легонько отталкивает его от себя.
— Заткнись, — почти рычит Чон, начиная раздражаться. Что это? Поговорить наконец решил? До этого вроде бы и без разговоров всё устраивало. Он снова затыкает тому рот поцелуем, чуть грубее обычного сминает его губы своими, не обращая внимания на то, что тот перестал отвечать и пытается держать его за плечи.
Чонгук выпускает чужие губы из плена и, завозившись, резко дёргает мешающую футболку Тэхёна вверх, снимая её через голову, больно задев нос, но даже не обратив на это внимания. Он снова придавливает его своим весом, принимаясь за шею и спускаясь постепенно к груди, тянет вниз его пижамные штаны вместе с бельём, чувствуя, что, несмотря на злость, он всё равно, как обычно, дуреет от вкуса этой кожи, его буквально ведёт.
— Чонгук, я хотел… — тихонько всхлипывает, когда тот прикусывает сосок, — я хотел поговорить, — Чонгук же внимания не обращает, его губы постепенно добираются до живота, а пальцы мягко сжимают ягодицу, — Чонгук? Чонгук, ты слышишь? — дёргается парень, ощущая горячие поцелуи совсем рядом с тазовыми косточками. — Чонгук, — снова дёргается, вырываясь из хватки и приподнимаясь, — Чонгук!