Влюбляться запрещено (СИ)

Нерв под глазом мигает, как гирлянда — часто, пламенно и ослепляюще. Аномалия. Нестабильная готовность. Челюсть сводит. В горлянке дергается, встряв фантомным штырем. Кровь становится настолько плотной, что замедляется циркуляция и утяжеляются удары мотора. Есть масса способов все это разогнать, но все, что я могу себе позволить — вздохнуть и поджечь новую сигарету.
Одна тяга, вторая, третья… Вливаюсь в относительно бодрый режим.
  
Легкие режет, будто не дым, а стеклянную пыльцу вдыхаю. Сердце натужно долбит в ребра. Плечи и спину гасит током.
В аду же. Горю.
Ебучая голова раскалывается, потому что не спал. Не жрал, сука. Разгоняя тревожными думами эмоции, не переставал кипеть.
Тошнит, блядь. Под языком без конца собирается слюна. Сплевываю в раковину. Пытаясь избавиться от вязкости, полощу водой из-под крана рот. Жадными глотками хлебаю, по подбородку и груди течет. Небрежно утираюсь и снова курю.
Глаза щиплет. Не только от дыма. Воспаленные ведь в край: пересушенные, с лопнувшими капиллярами. Зрачки ловят расфокус. Отражение в зеркале плывет.
Отматываю историю на пять лет назад, чтобы просмотреть свой дебильный план… Сука, наивным был! Просто пиздец. Не собирался ведь воевать. Не собирался причинять боль. Увиделись, какими-то гарпунами друг другу в плоть вошли… И присели. Начали характерами мериться.
Кто кого? Нерешаемая задача.
«Ты знаешь, где меня найти. Место встречи без изменений…»
Сука. Сука. Сука.
Я не дам ей себя раздавить. Пойду туда, но на своих условиях.
Все, блядь. Все.
В точке накала все складывается. Цели, чувства, мотивация — во всем проступает ясность и находится общность. Этого достаточно, чтобы принять решение и начать действовать.
Покажу Филатовой, кто я есть. Покажу, что мужчина. Покажу, что Нечаев.
Целоваться она хотела? Обниматься?
Прижму сучку. Обуздаю. Заставлю считаться. Полностью под контроль возьму. Не вырвется.
Теперь это дело чести. Буду тем, кто подавит ее волю, заставит сойти с пьедестала своих чеканутых убеждений и нарушить все пафосные клятвы. Прилюдно, раз уж ей так нравится трясти личным.
Привожу себя в порядок, пялю чертов костюм… Спасибо маме, купила все, что нужно, и с размером не прогадала.
Никаких цветов, бля. Не дождется теперь. Никогда.
Есть другой подарок. Сгребаю с мятой постели и запускаю в карман.
Еще пара деталей, и покидаю комнату.
Сбегаю вниз.
— Я машину возьму, — сообщаю отцу, сидящему на диване в гостиной с планшетом и стаканом холодного чая. — Додж.
— Может, что-то посолиднее? Линкольн, к примеру, — предлагает, заостряя внимание на моей взбудораженной роже. — Ты же не один едешь.
Последнее — даже не риторика, намек на отчет. Пришла пора.
— Не один, — подтверждаю сухо. — С Эмилией.
— Я не спрашиваю, что происходит в твоей личной жизни. Не лезу. Думаю, ты сам должен понимать, что подобные метания обнуляют прежде всего тебя. Неважно все это выглядит. Паршиво, сын. Нечаевых за юбками, как за ветром, не таскает. Мы либо идем, либо стоим. Но не мечемся от одной к другой.
Мне стыдно. Сука, та-а-ак стыдно, что это чувство нагружает.
Хотел бы я соответствовать. Всю жизнь стараюсь. Но, базара ноль, пока не дотягиваю.
Сглатываю и так четко улавливаю звук этого действия, словно где-то там в пасти встроен микрофон.
— С Эмилией ничего нет, — проясняю сдержанно. — Дружба, не более. Просто отвезу ее на выпускной. Ранее обещал.
Лицо папы остается невозмутимым.
— Она в курсе, что ничего нет?
— Ну я ничего не предлагал, — отмахиваюсь уже менее уверенно.
Осознаю ведь, что в любом случае косячу.
Зачем я ей звонил? Зачем встречался? Зачем звал на выпускной?
Блядство.
Самое тяжелое — не развалиться сейчас. Перед отцом. Он ведь смотрит взыскательно. Видит насквозь. И уже взывает к ответу.
— Не теряйте меня, когда появитесь. Частично пропущу, — меняю тему. И не то чтобы удачно. — Надо к Агнии мотнуться. Остались вопросы. Мы в ссоре два месяца. Это… — хриплю и замолкаю. К горлу подходит какой-то булыжник. Перекрывает, блядь, все. Душит. Закатываю глаза под потолок. Хрен знает, что там ищу. А потому не нахожу. Спускаюсь обратно вниз. До тех пор, пока веки не закрываются. Стискиваю пальцами переносицу и, наконец, выдавливаю: — Это дно.
Папа с реакцией не спешит. Дает мне время.
— Дно? — переспрашивает, когда открываю глаза. Может показаться, что особо моим состоянием не обеспокоен. Нога на ноге, сверху планшет, стакан в руке — даже позу не сменил. Но взгляд и тон выдают столько участия в моей жизни, что на мгновение становится тесно. — И зачем ты туда угодил? Кто виноват?
Вскрывать подробности возможности нет. Говна ведь столько — затопит, не разгребу.
— Если честно, не знаю. Сам не понял.
— Неправильный ответ, сын. Женщина априори не может быть виноватой. Она не руководящая сила в союзе. Не ведущая. Если что-то пошло не так — значит, ты был слаб. Где-то упустил, в чем-то недодал. Не вытянул. Именно ты, сын. Мужчина отвечает за двоих. А если уж опустился на это самое дно, подумай теперь, с чем оттуда выплывешь. Потому что такие ямы даются не просто так. Даются, чтобы человек понял, чем он владеет, собрал все ресурсы, взвесил и направил в нужную сторону. Сила — энергия действия. Ее потенциал растет только в движении. А ты чем занимался два месяца? Сейчас честно. Я наблюдал. Мне все ясно. Хочу, чтобы ты сам понял, принял и сам озвучил.
— А я хочу заявить, что вы ни черта не в курсе, кто такая Агния. Она неуправляемая. Попалась бы такая тебе, Яну… Кто бы справился? Нет, я, конечно, собираюсь. Я справлюсь. Но не надо говорить, будто это легко. Ее трудно вести. Пока невозможно.
Папа ухмыляется. Чтоб его, почти смеется.
— Все по силам дается, сын. Бог увидел в тебе потенциал именно на эту женщину.
Краснея, пытаюсь догнать: прикалывается он или говорит серьезно. Хотя когда это отец с таким шутил?
— Она Филатова… Я… Ян… — выжимаю последние аргументы.
Папа тут же закрывает вопрос:
— У Яна нет никаких проблем с Филатовыми.
— Да, но…
— Я верю в тебя, сын. Ты найдешь к ней подход. Только не ходи параллельно к Эмилии. Расстроишь девку — женю именно на ней. Вот тогда точно скиснешь. А сейчас вернемся к вопросу, чем ты занимался два месяца.
Сцепляя зубы, и понимаю, и принимаю, и озвучиваю:
— Гордыню качал.
— Молодец. Хвалю за честность. Сейчас представим, что это дно — твой перевалочный пункт. Скопил энергию? Куда направишь?
  
Эпизод пятьдесят шестой: День полураспада урана-235
 
Финал.
Школы. Детства. Войны.
Хрен знает, кто над этим чертовым миром шаманит, но совпадает все идеально. У ее и моего выпускного соседние локации — вдоль одной линии пляжа, на расстоянии полутора десятка метров. Если занять нужную позицию, можно наблюдать весь движ. Видны танцпол, часть столиков и даже сцена. Музыка и та периодически прорывается. Слышно, что горланит поверх нее диджей.
Можно, конечно, сослаться на упомянутые Немезидой Вилларибо и Виллабаджо. В чем они там соревнуются?.. Неважно. Куда более символично ложатся ею же заюзанные Монтекки и Капулетти — ведь наши семьи так близко, что почти пересекаются.
Это, безусловно, надрачивает и без того возбужденные нервы.
Стаскивая галстук и снимая с петель верхние пуговицы рубашки, на автомате отмечаю позиции: своего отца, матери и матери, отца Филатовой. Следом прикипаю взглядом к самой Немезиде. Дистанция ни хрена не тушит бушующую в моем организме лихорадку. Разъебывает так, словно стул, на котором сижу, электрический.
  
И где же исповедь? Где, блядь, последнее желание?
Я жив, блядь? Или мертв?
А.Г.Н.И.Я., ясен хуй, всегда заряжена. А сегодня еще и случай самый особый. Плечи голые, грудь на выкате, и вся она в лучах прожекторов блестит. Платье пышное, но спереди юбка короткая — ноги полностью на виду.