Японская война 1904. Книга вторая (СИ)

— Как неприятно. А те силы на левом фланге?
— Это была кавалерийская бригада генерала Акиямы.
— Всего бригада? Значит, разведка ошиблась?
— Раз в двадцать! Тем не менее, даже с такими силами Акияма не испугался пойти в атаку.
— На тех куцых японских лошадках⁈ В лоб на винтовки и пушки?
— Реального сражения не было. Но он показал свою решимость, и ваши офицеры решили отойти.
Одишелидзе ненадолго замолчал, переваривая и осознавая все ошибки и случайности, что навалились на него.
— А потом был обход Иноуэ! — наконец, заговорил бывший полковник. — Он пригнал тысячи китайцев, за считанные часы протянул новую ветку железки и подтащил почти 40 орудий, чтобы простреливать последнюю дорогу, соединяющую нас с Ляояном. Еще и первый залп вышел таким неудачным… Меня, штаб — всех накрыло, и дальше начался хаос! Я видел потери, только сейчас в госпитале несколько тысяч человек, а ведь часть уже увез поезд.
Честно, не ожидал, что этот человек может испытывать сожаление, но именно оно сейчас отражалось на лице Одишелидзе… Вряд ли бы он стал устраивать подобное представление ради меня, и я решил немного подбодрить своего недавнего врага:
— Если вам будет легче, то потери японцев точно не меньше. А те батареи, что они завезли вам в тыл, мы вынесли!
— Что?
— Уничтожили! Они, конечно, хитро поступили, но, сделав один маневр, совершенно лишили себя возможности совершить новые. Кстати, вы когда планируете вернуться в строй?
Быстро закончив с сочувствием, я задумался о более насущном. А что будет, если сейчас Одишелидзе решит перехватить нити управления? Насколько хватит его внезапной разумности и благодарности? Может, стоит его превосходительство временно усыпить? Исключительно в медицинских целях.
— Я не буду мешать вам довести это бой до конца, — неожиданно удивил меня бывший полковник.
— Эм. Спасибо?
— Вы, наверно, не понимаете, — Одишелидзе потер пропитавшуюся кровью повязку на голове. — То, что я проиграл этот бой, уже случилось. И в то же время именно ваше появление — лучшее из того, что могло произойти.
— Потому что я подправил положение?
— Потому что именно вы с вашей репутацией не сделаете мое поражение хуже, чем оно есть. Как непременно было бы, окажись на вашем месте и помоги мне кто угодно еще.
— Я не понимаю, — честно признался я.
— Да, я уже заметил, что вы стараетесь держаться в стороне от офицерских интриг, — махнул рукой Одишелидзе и потом на пальцах объяснил мне, как на самом деле я выгляжу со стороны.
Якшанье с солдатами и младшими офицерами, панибратский тон с генералами, показательное игнорирование старых товарищей — казалось бы, верный диагноз дворянина, поддавшегося новомодным идеям. Почти черная метка. И в то же время именно мой полк нанес японцам несколько чувствительных поражений в Корее, потом успехи при Ялу, сдерживание Оку, отвлекающий рейд к Порт-Артуру — и это Одишелидзе еще не знал о его результатах — и, наконец, помощь тут, при Вафангоу. В подобном свете мое поведение выглядело уже не революционной блажью, а почти уместной суворовщиной… Почти, потому что успешный офицер без покровителей выглядит опасно — втолковывал мне Одишелидзе, словно взявшись по-быстрому объяснить мне все основы офицерской жизни.
— Опасно? — задумал я. — Звучит не очень хорошо, а потом еще был тот случай с великим князем Борисом Владимировичем. Вот же…
Сколько, оказывается, подводных камней может быть у обычного желания остановить подонка! Наверно, нужно было сдержаться или хотя бы действовать не так прямо.
— На самом деле именно тот случай и снял все опасения, которые почти достигли предела. Именно из-за того, как вы себя повели, вас не стал добивать великий князь, выслушал наместник, да и я сейчас не боюсь говорить вам все это в лицо… — начал было объяснять Одишелидзе, но тут в палатку ворвался поручик Зубцовский с вытаращенными глазами и паническим криком.
— Господин полковник!.. Японцы!.. Поезд!.. Срочно!
  
Глава 7
 
Бегу, думаю, офигеваю… Кажется, я понял, что имел в виду Одишелидзе. Ведь что я показал, вытащив тогда пистолет и наставив его на великого князя из-за девушки? Глупость? Да! Нарушение правил? Тоже да! А еще… В дворянском обществе, четко считывающем культурные роли, такой поступок вместе с геройствами на войне вписывался в одну-единственную модель. Рыцарь. Тот, кто умеет сражаться, для кого победа, честь и Родина стоят на самом первом месте. На такого можно обижаться, но зачем? Хитрые лисы отечественной политики классифицировали меня, признали неопасным, а главное, понятным и управляемым. И это, только это, а не какие-то законы или снисхождение, сохранило мне жизнь и свободу. Или я все же слишком накручиваю себя из-за слов бывшего полковника?..
  
В этот момент я выскочил на ближайшую сопку, чтобы своими глазами разглядеть, что же именно задумали японцы. И, черт побери, такого я не ожидал! Ничего подобного точно не было в моей версии этой войны, и не знаю, бывало ли после. Используя временные секции, японцы перетащили поезд и около десятка вагонов через разрушенный участок железной дороги. Причем до последнего маскировали это под попытку организовать эвакуацию — я ведь и сам видел начало приготовлений и ничего другого даже не заподозрил. На самом же деле тот самый эшелон, забитый пушками и солдатами, сейчас разгонялся в нашу сторону.
— Передайте капитану Афанасьеву! — заорал я адъютантам и связистам. — Любой ценой нужно взорвать пути перед ними!
— Я могу… — передо мной вырос поручик Зубцовский.
— Хватайте снаряд и, как по дороге от Цзиньчжоу, уничтожьте рельсы хотя бы перед нашими позициями.
Я шел, подавляя безумное желание сорваться на бег, и раздавал приказы. Часть чтобы остановить японский поезд. Часть чтобы подготовиться к тому, что будет, даже если у нас получится… Наши пушки заработали, но без пристрелки по еще недавно нашей же тыловой дороге они катастрофически запаздывали. Неужели все пойдет по худшему варианту?..
* * *
Генерал Иноуэ на мгновение обернулся назад. Там, за спиной, остались германские и французские наблюдатели, которые смотрели на него как на самоубийцу. Однако, пусть внутри уже совсем не молодого японца клубилась ярость, он вовсе не собирался умирать. Он просто хотел победить, он был готов сражаться до конца, а тот странный русский полковник, который попортил армии императора столько крови, сам подарил ему эту идею.
Как русские телеги с пулеметами порой врывались в японский строй, прокладывая дорогу пехоте, так Иноуэ планировал использовать поезд. Такая ли большая разница! Приказ Оку не рисковать он проигнорировал, а его собственного командира, Куроки, не было рядом, и поэтому Хикару Иноуэ мог идти до конца. Причем красиво идти! Во время появления отрядов полковника он разглядел, что тот назвал свой поезд именем предателя Такамори, и многие, прочитав на технике врага эту старую уважаемую фамилию, были смущены…
Вот почему Иноуэ решил повторить этот прием, и сейчас на его идущем вперед поезде красовались 6 иероглифов. Два для слова «тайсё» — полковник, четыре для фамилии Макарова. Пусть осознает, как низко он пал, когда его сравнивают с предателем!
— И бань дэ! — внимание генерала привлек крик его адъютанта.
Несмотря на заградительный огонь из первых вагонов, какой-то сумасшедший русский подполз к дороге по одной из дождевых канав, а потом подложил под рельсы и поджег закрепленный в снаряде бикфордов шнур. Взрыв! Пути разнесло, но это не сильно изменило ситуацию. Сидящий в паровозе Чуи Миура успел затормозить, а потом эшелон так удачно сошел в сторону, что он не только не перевернулся, но еще и полностью прикрыл высаживающиеся японские роты.
Плацдарм был взят, привезенные с собой горные пушки и два пулемета Гочкиса ударили в упор прямо между вагонов, а там и другие части, увидев их успех, начали подтягиваться. Как бы русские ни хотели уйти, он, генерал Иноуэ, их не отпустит!