Вольный стрелок

Успокоил.
Добавил:
– Пойдем. К нам гость приехал. Доктор. Любимый доктор хозяина. Самый лучший, я знаю. Пойдем, знакомиться будешь.
Вот это кстати.
– Тащи его сюда.
– Что говоришь! – испугался Анчар. – Он важный человек. Сам не пойдет. К нему идти надо. Очень правильно Арчи говорит. – Он поднял палец и долго, с важностью смотрел на него. Довод, конечно. – Пойдем, потом дальше пить будешь. Вместе с Арчилом.
  
Я встал, под одобрительным взглядом Анчара застегнул пуговицы рубашки.
– Кстати, ты банку-то свою нашел, бедняга?
– Если пропала, разве найдешь. Украл кто-то.
А то здесь красть больше нечего. Кроме консервных банок.
– Может, в милицию заявим? Когда она пропала-то?
Анчар задумался, вспоминая.
– Да! Когда в ней чай кончился.
Точнее не скажешь. День в день, минута в минуту.
– А чай когда кончился? – Я уже начал терять терпение. – Ты можешь говорить быстрее?
– Не могу. Когда спешу, слова сбиваются. А чай кончился перед тобой.
– Значит, меня не подозреваешь?
– Тебе зачем? – лукаво отомстил Анчар. – Что ты в нее положишь? У тебя нет ничего.
Ну и змей! Кстати…
– Арчи, что за змея такая – красная в черную полоску?
– Вах! – встревожился он. – Где его видел? Плохой змей. Самый плохой – гадюка. Два раза кусать не надо. Один раз хватит. Увидишь – застрели… Пойдем, гость ждет.
– 
В гостиной сидели в креслах за кофе Вита, Мещерский и неизвестный мне молодой полный человек. Он встал и протянул мне руку:
– Макаров.
– Сергеев, – ответил я. – Как доехали?
– Хорошо, – он взялся за чашку. – У меня в Майском старинный приятель, тоже врач, он одолжил мне свою машину.
Мы еще посидели пять минут (я заметил: Вита взволнована, Мещерский нервничает, врач как-то скован) и разошлись – Макаров и Мещерский в кабинет, мы с Витой на веранду.
Она подошла к перилам, положила на них дрогнувшие руки.
– Что, Мещерский плохо себя чувствует? – мягко спросил я.
Она ответила не сразу.
– Сашу мучают головные боли. В последнее время они участились.
– Как же он вызвал врача?
– Он не вызывал. Макаров периодически навещает его. У них была договоренность. Пойдемте к морю.
Мы побродили вдоль берега, посидели на скамье. От меня не укрылась та тревога, с которой Вита ждала Мещерского.
Наконец он вышел на террасу и направился к нам, улыбаясь. Несколько напряженно.
– А где доктор? – спросил я.
– Собирается. Он сегодня же едет обратно. Не захотел остаться, не смог. Пациенты ждут.
– Я провожу его, – предложил я.
Мещерский по-своему понял меня и поблагодарил взглядом.
Но у меня был личный интерес, весьма далекий от проявления такта и внимания…
Макаров в гостиной на ходу защелкивал свой «дипломат», когда я перехватил его и, бросив: «Минутку, доктор», почти втолкнул в свою комнату.
– В чем дело? – возмутился он.
– Что с Мещерским? – в лоб спросил я.
– Я не собираюсь вам об этом докладывать, – ответил настолько нервно, со срывом, что сразу стало ясно: не я первый задал этот вопрос. Я так и спросил:
– Кто интересовался в Москве состоянием его здоровья?
Он промолчал.
– Вам что, непонятен вопрос? Я задаю его прежде всего в интересах самого Мещерского. И в интересах вашей личной безопасности, кстати.
Кажется, дошло. Во всяком случае, он отошел от двери и сел в кресло, положив «дипломат» на колени.
– Видите ли, принимая во внимание врачебную этику…
– Я постараюсь это учесть. – Я сказал это так, чтобы он понял: он не уйдет отсюда, не удовлетворив мое любопытство.
– Видите ли, Мещерский когда-то получил травму головы…
– Авария?
– Скорее что-то другое. Он не говорил мне об этом…
Понятно. Рукояткой пистолета приласкали.
– У него развился какой-то прогрессирующий негативный процесс. Он постепенно теряет память. Но… как бы сказать… Теряет ее выборочно.
– Вот здесь помню, а вот здесь – нет? – с жесткой иронией уточнил я.
– Что-то в этом роде. Видимо, еще в начале заболевания он импульсивно дал сигнал мозгу забыть то, что нельзя помнить. Вам ведь известен отчасти прошлый образ его жизни? Тогда вам должно быть понятно его стремление. Он, например, практически не помнит ничего, связанного с прошлым Виты, со своими личными, я бы сказал, неблаговидными поступками…
Я бы сказал – преступлениями. И еще бы я сказал: а не морочит ли он вам голову, наш милый доктор? И мне – тоже.
– Кто интересовался в Москве его здоровьем?
Он опять помолчал.
– Я не знаю этого человека. Он пришел ко мне в клинику. Назвался очень простой фамилией – Иванов, Петров, Сидоров. Отрекомендовался другом Мещерского, его деловым партнером, выразил беспокойство некоторыми странностями в поведении, забывчивостью, в частности. Попытался, очень вежливо, кстати, но настойчиво, выяснить, насколько эти странности связаны с его заболеванием. Мне все это показалось подозрительным, и я отделался общими словами. Уходя, он дал мне понять, что наш разговор будет иметь продолжение и что в моих интересах сохранить его в тайне, особенно от Мещерского.
В тайне от Мещерского этот разговор не остался, я полагаю, а что касается его продолжения – в этом я просто уверен – оно состоится минут через пятнадцать.
– Насколько я знаю, вы довольно близки с Мещерским, – я начал подступать к главной задаче.
– Я многим ему обязан, – со вкусом ответил доктор и посмотрел на часы.
– И не думайте. Пока я не проинструктирую вас, вы никуда не поедете. Если хотите доехать, конечно.
– Собственно, по какому праву… – начал он надуваться и привставать, в своем возмущении не обратив внимания на последнюю мою фразу.
– По праву человека, которому Мещерский платит за свою безопасность. И безопасность своих людей. Вашу, в том числе. – И честно добавил: – Пока вы находитесь здесь, естественно.
Доктор согласился выслушать меня, и по тому, как это сделал, я с облегчением понял, что он человек небоязливый. Профессионализм врача, постоянная, как сказали бы в прежнее время, самоотверженная забота о здоровье пациентов верным щитом ограждали его от беспокойства по поводу здоровья собственного. Это, пожалуй, самая надежная храбрость.
– Я не собираюсь посвящать вас во все детали той ситуации, в которой мы оказались. Чем меньше вы будете знать об этом, тем меньше сделаете ошибок в дальнейшем. Суть такова: Мещерскому и его людям угрожает опасность – я стараюсь ее предотвратить, – вы должны принять в этом участие. Откровенно говоря, участником вы становитесь по чужой воле, и никто не станет…
Он сделал протестующий жест, но я не дал ему сказать.
– Сейчас поймете. По дороге в город вас остановят. И опять будут задавать вопросы. О Мещерском и обо мне. Не упрямьтесь, не возмущайтесь, старайтесь реагировать как можно естественнее. Не уходите явно от ответов, но будьте в них осторожны и расчетливы.
– А конкретно?
– По Мещерскому: он находится в здравом уме и твердой памяти. Можно наоборот. Память? – как у всякого человека: сегодня помню, завтра забыл. Ничего особенного. Проблемой конверта, в частности, не озабочен…
– Не понял. – Поморгал, нахмурил
лоб. – Впрочем, догадываюсь. Дальше.
Он не только смел, но, кажется, и умен. Мне повезло, похоже.
– По Сергееву: он предпринял ряд мер по надежной охране виллы. Какие меры? – конечно, вам неизвестно, не сказал. А вообще он вам не понравился – слишком самоуверен. Нагловат. Легкомыслен. Хвастлив.
Макаров тактично улыбнулся. Видимо, моя самохарактеристика в чем-то совпала с его мнением.
– Это основное. А по поводу второстепенных вопросов ориентируйтесь сами, исходя из вашего профессионального принципа «не навреди».
  
Он кивнул. Определенно, мне повезло с ним.
– Теперь вот что. Я бы мог помочь вам избежать этой встречи. Но я этого не делаю. Мне крайне важно знать содержание вашего предстоящего разговора. Возьмите, – я протянул ему свой маленький диктофон. – Положите его в нагрудный карман. В дороге не включайте радио и не ругайтесь матом – диктофон срабатывает на звук человеческого голоса.