Роман с Полиной

Я ехал еще три часа неизвестно куда, понимая, что как только закончится в баке бензин, эта поездка может оказаться последней в жизни, однако не испытывая при этом ни малейшего страха и прекрасно зная: ничего плохого, пока рядом Полина и мы вдвоем, ни со мною, ни с ней не случится.
Наконец мы подъехали к какому-то большому по здешним местам дому за деревянным забором. В доме не было ни огонька. Я не стал прежде времени будить Полину, осторожно приподнял ее голову со своих колен, поцеловал в веки, нос, губы, мне снова показалось, что температура совершенно нормальная. Я снял с себя куртку, свернул мехом наружу и положил Полине под голову. Двигатель я не стал отключать, оставив ключ в замке зажигания, отсоединив брелок.
Пурга неожиданно успокоилась. На небе высветились миллиарды ярких холодных звезд, на краю горизонта мерцали зарницы далеких сполохов Северного сияния. Боже мой, до чего же красиво, подумал я, как жаль, Полина не видит это. Я вспомнил, как когда-то мы с папой пели песню Тухманова, когда ездили на юг и ходили на море ранним июльским утром, «…как прекрасен этот мир, посмотри. Как прекрасен этот мир…», и прошептал: «чуден мир твой, Господи. Слава Тебе». Мне стало необыкновенно легко и радостно на душе, будто я живу правильно и праведно.
Я нажал на кнопку брелка, умный «террано» мигнул фарами и щелкнул электрическими замками. Я перелез через забор, взошел на крыльцо, смахнул снег с таблички и прочитал, что передо мной дом ребенка «Родничок».
Сонный сторож с ружьем, который довольно скоро и без лишних расспросов отпер входную дверь, очень походил на Савельича, дядьку поручика Гринева. Я сказал ему:
— Здравствуй, Савельич.
— Здравствуй, — нерешительно ответил старик. — Мы разве знакомы, что-то я не припомню тебя.
— Я — Толька, Николаев сын, — я так всегда говорю пожилым незнакомым людям, всегда у них есть какой-нибудь Николай, у которого есть непутевый Толька.
— А, Толян… разве тебя не убили?
— Покуда нет.
— А говорили, убили в командировке, в Чистополе… заходи.
Мы договорились с ним о ночлеге. Старик поставил на плиту огромный ведерный чайник и развернул чистую тряпицу со своим то ли ужином, то ли завтраком. Я подумал, не может быть, чтобы Полина приехала за мной без еды. Еды, действительно, было много. И выпивки был целый ящик — водка, виски, коньяк, вино.
Старик расстелил на полу перед открытой заслонкой «голландки» довольно чистую простынь, подбросил в топку хороших березовых дров и хотел уйти. Мы не отпустили его. Мы выпили по стакану хорошей водки. Тепло разлилось по нашим членам, нам стало беззаботно и хорошо. Старик закусил очищенной картофелиной из своей тряпицы и снова встал, чтобы уйти.
— Дедуленька, кушай, — сказала Полина. — Что ты, родной? Куда ты спешишь? — и так как сторож стеснялся, наделала ему бутербродов из колбасы, бастурмы, ветчины и прочих деликатесов. — Пока это все не съедите, я вас не отпущу, да и Толян меня заругает.
— Такую хорошую девушку нельзя ругать, — возразил старик.
Мы выпили еще по стакану этой замечательной водки, нам не стало хуже от этого.
— Пойду проверю объекты, — старик снова встал. — Холодно, печи всю ночь топлю. Хорошо, во время ремонта печи не поломали, куковали бы как Папанин на льдине — трубы ведь опять прорвало, весь город сидит без тепла, а у нас Ташкент… Скажи, доченька, правда, в Америке нет общих котельных?
— Правда, — сказала Полина. — Каждый греется сам.
— Это ж сколько труда каждому надо делать — дрова опять же каждый год заготавливать, да пилить-колоть, или все у них на мазуте?
— Нет, дедушка, труда особенного не надо, на стеночке висит что-то вроде нашего выключателя, только с градусами и со стрелкой, наподобие таймера…
— Доченька, я не знаю, что это такое.
— Ну, будто будильник, только показывает не время, а тепло — хочешь двадцать градусов, ставишь стрелку на двадцать, хочешь тридцать, ставишь на тридцать… хочешь ноль, ставишь на ноль.
— Ну и что же потом? — недоверчиво поинтересовался старик.
— Будет та температура, которую ты поставил.
 
— Не может быть, — не поверил старик.
— Почему?
— А если сломается?
— Такого в Америке не бывает.
— Что, совсем никогда?
— Бывает, если какое землетрясение или еще что, а так я вот девять лет живу, ничего пока не ломалось.
— Дорого это все, — вздохнул старик.
— Землю трубами греть дороже.
— Может быть… А если еще каждый год, как у нас бывает, трубы выкапывать, варить, да менять, а сначала все вокруг перерыть, да грязь развести, пожалуй будет дороже, — сказал старик и чего-то вдруг застыдился. А застыдившись, зачем-то преломил ружье, посмотрел на свет, чисты ли стволы. А потом сказал: — Ребята, есть я все равно не хочу, да и не в старую клячу хороший корм… можно, я бутербродики с собой возьму, внучат угощу?
— Какой разговор, — спохватилась Полина. Она взяла большой пластиковый пакет и положила туда кучу самых разных продуктов. — Вот, дедушка, это вашим внучатам, а это выпьете на Новый год за нас с Толиком, и на Рождество, если останется, а мы с Толиком выпьем за вас, — Полина поставила в пакет три литровые бутылки водки.
Благодарный старик принес нам к печи матрасы, новые простыни, одеяла, наложил полную топку березовых поленьев и принес охапку еще про запас.
— Если хотите, в кабинете на диване вам постелю. Только там три дня не топлено, директор в командировке, со спонсорами на охоту поехал…
Мы остались одни и потянулись друг к другу.
— Давай немножко повременим, — прошептала Полина, целуя меня, — здесь нет душа, а грязная я не могу.
Мы лежали на жестких матрасах у открытой дверцы печи, смотрели на меняющийся огонь и рассказывали друг другу, как жили.
Ее Роберт оказался замечательным мужиком; когда он узнал от нее, что вот уже восемь лет, как я в тюрьме, он сказал, это я, паршивый ami, во всем виноват, этот чистый горячий мальчик любит тебя, а я тебя у него отнял, вот он и потерял голову и стал совершать разные глупости. Роберт даже сам хотел поехать в Россию, подкупить генерального прокурора и вытащить меня на свободу. Полина еле отговорила, убедив, что он со своей нерусской внешностью и абсолютно американской манерой поведения слишком заметен для террористов, которые делают свой бизнес на похищении иностранцев. А здесь надо быть серенькой мышкой. Ведь попавшего в беду слона спасла именно мышка, не так ли?
«Зачем ты рассказала это — теперь я не смогу быть близким с тобой, потому что не хочу делать больно Роберту», — подумал я, видимо, вслух, или Полина угадала, что я подумал, я заметил эту черту за ней. Ведь именно полгода назад, когда прошло ровно восемь лет, как я пошел по этапу, я как-то подумал, вот было бы здорово, если б Полина вдруг вспомнила обо мне. Как бы то ни было, Полина сказала:
— Спорим, что сможешь.
На улице между тем снова разыгралась пурга. Ветер рвал ставни и грохотал железом на крыше. Метель швыряла снег в окна. А нам было тепло и уютно, мы хотели, чтобы так было всегда. Не знаю, замечали ли вы по себе, а я в ту чудесную ночь заметил и навсегда запомнил: в доме, в котором много маленьких ребятишек, особенно тепло и уютно, словно дети своим присутствием как-то очищают воздух и облагораживают среду.
— Давай посмотрим детишек, — каким-то странным тревожным голосом предложила Полина.
Мы на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами и дверьми, пошли по дому ребенка.
— Какие хорошенькие, — волновалась Полина. — Боже мой, как их много. Они все сироты?
— Не знаю, как вам объяснить, чтобы понятней было, — ответила дежурная медсестра, которая провожала нас по спальням и игровым. — Они не сироты, нет, у каждого есть мама и папа — они же не от духа святого, а от вполне нормальных и чаще всего очень порочных зачатий. Отец обычно в бегах, а часто его личность неизвестна даже самой роженице, мать отсюда одна, условий нет, денег нет, работы нет — знаете, как у нас сегодня в России…