Башня. Новый ковчег-5
Светский раут – ещё одно дурацкое выражение из новой Сашкиной жизни – был первым мероприятием, на котором Сашка должен был появиться в своём новом качестве. Ещё каких-то полгода назад он не смел и мечтать о таком, сегодня же ему было всё равно. В последние дни им завладела какая-то странная апатия – всё настолько резко поменялось, неожиданно и непредсказуемо, что Сашка, совсем не готовый к такому повороту событий, растерялся и поплыл по течению, послушно выполняя всё, что от него требуется, а требовали от него одновременно и много, и мало – как от дрессированной цирковой собачки, выпущенной на арену, чтобы веселить почтеннейшую публику.
Впрочем, почтеннейшей публики на этом светском рауте было не слишком много. В огромном зале, с зеркальными стенами, в которых отражались и множились золочёные подвески тяжёлых винтажных люстр и лёгкие брызги столового хрусталя, собралось от силы человек тридцать: мужчины в дорогих смокингах, женщины в длинных вечерних платьях. Большей частью незнакомые, но попадались и те, кого Сашка знал.
Она остановилась рядом с высоким мужчиной – тот словно из-под земли вырос перед ней, тряхнул густыми каштановыми кудрями, склонился в почтенном поклоне и тут же припал губами к её маленькой белой ручке, которую она протянула ему, легко и непринужденно, но Сашка уже знал, что в этом простом и естественном жесте всё было просчитано до мелочей. Мужчина о чём-то заговорил, улыбаясь и пытаясь поймать её ответную улыбку, но она лишь красиво приподняла уголки губ, чуть тронутых помадой так, как будто их слегка сбрызнули утренней свежей росой, и, склонив хорошенькую головку, едва заметно кивала в такт словам собеседника. Сашка, которого послушным козликом притащили сюда на верёвочке, застыл рядом, стараясь не смотреть на неё, но всё равно помимо воли утыкался взглядом в блестящий пепельный завиток на длинной белой шее, в жемчужную капельку на нежно-розовой мочке уха…
Она была здесь самой красивой – ожившей иллюстрацией из волшебной сказки – и при этом непреодолимо чужой, неправильной, и Сашка в который раз задал себе уже изрядно надоевший вопрос: какое отношение он имеет к ней? Что произошло? Как вообще это могло произойти?
А произошло всё очень быстро, просто и даже как-то обыденно.
Когда неделю назад по громкоговорителю объявили его имя, вызвав к начальнику учебной части, Сашка был уверен – вот сейчас его выпрут с курса, и внутренне был готов к этому. Ещё накануне, слушая сбивчивый рассказ Стёпки, прибежавшего к нему после ссоры с отцом, про новые порядки, которые собираются вводить в Башне, Сашка Поляков подумал, что в первую очередь будут чистить административный сектор, как самый престижный. Туда теперь точно можно будет попасть исключительно благодаря правильному происхождению, с которым у Сашки было неважно.
Впрочем, тогда это его не волновало. Он шёл по длинному коридору учебной части, непривычно пустынному и тихому и думал: ну и пусть, пусть. Он вернётся домой, к родителям, мама наверняка волнуется – Сашке так и не удалось с ней увидеться после того, как он провёл ночь в обезьяннике, а ведь ей, наверно, сообщили. На работу его определят, всех куда-нибудь определяют – куда, Сашка не особо задумывался. Зато он будет ближе к Катюше, и, может быть, оттуда, с шестьдесят пятого, у Сашки получится добраться до неё. Он пока не представлял, возможно ли это, но он обязательно что-нибудь придумает. Да и больница, в которой сейчас лежит Кир, тоже будет ближе. Так что, может, это и к лучшему, что его отправят вниз прямо сейчас. И даже хорошо, что так скоро – всё равно это бы произошло, так что лучше сразу, чем сидеть на лекциях и вздрагивать от каждого звука, ожидая, что сейчас придут его отчислять…
В приёмной перед кабинетом начальника учебки секретарша спросила его фамилию, и услышав её, тут же кивнула в сторону двери: «Проходите, Поляков, вас ждут».
Сашка зашёл в кабинет и с удивлением увидел, что начальник там не один. Слева от него, в кресле, небрежно закинув ногу на ногу, сидела женщина, очень ухоженная и дорого одетая – Сашка немного разбирался, насмотрелся, когда бывал у Рябининых. К этой женщине, как ни к кому другому подходило банальное и заезженное определение – ослепительная красавица, потому что именно ослепительной красавицей она и была, и в сравнении с ней проигрывала даже Наталья Леонидовна, всегда наряженная, изящная, соединяющая в себе яркость хищницы и утончённое благородство.
Женщина уставилась на вошедшего Сашку с каким-то странным интересом, словно ей показали диковинное существо, нелепую игрушку, вытряхнутую из сундука вместе со старым и пыльным тряпьём, потом повернулась к начальнику.
– Это он? – голос у неё был мелодичный и тоже очень красивый.
– Вы – Александр Поляков? – уточнил начальник у Сашки.
Сашка кивнул.
– Понятно… – протянула красавица и снова изучающе посмотрела на Полякова. – Что ж, примерно, так я и думала.
Она поднялась с кресла, одёрнула слегка задравшийся пиджак делового костюма, идеально обтягивающий её точеную фигурку.
– Пойдём со мной, Александр Поляков. Я думаю, Евгений Антонович, у студента Полякова не возникнет проблем с тем, что он сегодня пропустит занятия?
– Конечно, Анжелика Юрьевна. Никаких проблем. Я всё понимаю. Такое событие, конечно, – Евгений Антонович, который подскочил со стула тотчас же, как только встала эта женщина, неестественно быстро оказался у двери и угодливо распахнул её перед гостьей, согнувшись в полупоклоне.
Анжелика Юрьевна, так кажется её назвал начальник, плавной походкой проследовала к выходу, на пороге обернулась, глядя на застывшего в недоумении Сашку.
– Ну, что же ты, пойдём. Нам с тобой надо поговорить, Александр Поляков. Не бойся. Новости, скорее, приятные.
Она улыбнулась одними губами, глаза, ярко-голубые, с блестящей перламутровой капелькой над тёмным зрачком, при этом остались совершенно холодными, и Сашке снова почудилось, что она его изучает, как изучают кусочек водоросли: кладут на стёклышко, а потом долго разглядывают в микроскоп, наблюдая, как сливаются и распадаются изумрудные, неровные колечки.
Сашка пошёл следом, совершенно не понимая, что надо от него, скромного студента первого курса административного сектора, этой блестящей красавице – заезженное выражение по-прежнему стучало в голове, – явно занимающей очень высокое положение в Башне. А то, что положение этой женщины было более чем серьёзным, Сашка понял сразу: едва они вышли из кабинета, откуда-то словно из воздуха материализовались двое мужчин в одинаковых чёрных костюмах и, как приклеенные, устремились за ними. С охраной у них в Башне ходили немногие. Почти никто. Разве что, члены Совета.
– А вы… кто? – Сашка не смог справится с любопытством и задал вопрос в спину идущей перед ним женщины.
– Я, – она повернула к нему изящную головку с идеально уложенными светлыми волосами и странно усмехнулась, и снова в этой усмешке участвовали только губы – глаза смотрели равнодушно. – Я – министр юстиции Бельская Анжелика Юрьевна и… твоя биологическая мать.
Сашка остановился, как вкопанный, не понимая – она что, шутит?
– Пойдём, тут не место устраивать сцены. Дома я тебе всё объясню, – и она, отвернувшись, ускорила шаг.
Сашка, оглушённый этой дикой фразой, поплёлся следом, чувствуя себя героем дешёвого бульварного романа и совершенно ничего не понимающий.
Квартира, куда его привела Бельская, впечатляла размерами, что было неудивительно: на верхнем ярусе Поднебесного уровня других и не водилось, но при этом она совершенно не походила ни на музейный склеп Рябининых, ни на радостные, солнечные комнаты Савельевых. Она была выхолощено стерильной: свет, проникающий через панорамные окна огромной и почти пустой гостиной, падал на молочно-белую обивку дивана, геометрически точного, с острыми прямыми углами, грустно скользил по гладкому, безликому паркету, натыкался на картины в одинаковых рамах, странные, ничего не выражающие картины – яркие разноцветные квадраты и треугольники, напоминающие рассыпанную детскую мозаику, и тускнел, выцветал, сливался с неживой белизной и растворялся в ней. Даже в душных апартаментах Рябининых, где антикварная мебель, тёмная и тяжёлая, обступала со всех сторон, было больше жизни, чем здесь, потому что в квартире Анжелики Юрьевны Бельской жизни не было, как не было и смерти – только пустота, красивая и звенящая пустота.