Время перемен (СИ)

Но даже если предположить, что оставшиеся верными законной власти суда не вступают в бой, а дружно идут на дно, что дальше? «Севастополь» и «Петропавловск», лишившись поддержки с суши, превращаются в кусок ржавого железа с оголодавшим и завшивевшим экипажем, жить которому останется неделю, максимум – месяц, а любая осажденная крепость, без помощи из внешнего мира, рано или поздно сдается. Кто станет кормить моряков и их семьи, сидевшие за укрепленными стенами, доставлять им лекарства? Есть, разумеется, и такой вариант: мятежники начнут отправлять линкоры в пиратские рейды на Балтику, матросы берут на абордаж шведские и датские транспортные корабли, налагают дань на прибрежные города, включая Ригу, Гельсингфоргс и Петроград. В общем, Кронштадт превращается в нечто похожее на Порт-Ройаль, с поправкой на двадцатый век. Кстати, если вернусь в собственное настоящее, предложу кому-нибудь из писателей сочинить занимательную книгу – что бы было, если бы мятеж удался, а остров Котлин превратился в столицу пиратского мира? Может, предложить Иванаеву? Нет, этому отдавать такой «вкусный» сюжет чревато. Пожалуй, додумается до дрессированных дельфинов, которых мятежные моряки станут использовать для прорыва блокады или снесет из корабельных орудий парочку прибалтийских городов в назидании остальным.
Можно только порадоваться, что операцией по подавлению Кронштадтского мятежа руководит опытный генерал, а не вчерашний командир роты. Может быть, бывший генерал Надёжный и не имел славы выдающегося полководца Первой Мировой и гражданской войн, но свое дело он знал хорошо. Поэтому, действовал не спеша, но основательно и добросовестно. Он[3] не стал атаковывать везде и сразу, а потихонечку отрезал от Кронштадта форты и корабли. «Севастополь» и «Петропавловск», вмерзшие в лед, забросали дымовыми шашками с аэропланов, а пока экипажи фыркали и ругались, отряды из сводной дивизии Дыбенко приблизились вплотную к судам, форсировали полыньи с помощью досок и пошли на штурм. Конечно, не все складывалось гладко и хорошо, наши понесли потери, но к ночи в штаб было доложено, что уцелевшие моряки с линкоров сдались. Повезло, разумеется, что экипажи имели лишь четверть от штатного состава, чтобы поддерживать жизнеобеспечение линкоров в зимнее время. Но как бы то не было, теперь линкоры уже в наших руках, а жерла орудий развернуты в сторону крепости.
Но пока суть да дело, мы с комиссаром сидели в штабе и прислушивались к разрывам снарядов, которыми обменивался Кронштадт и линкоры, а также сухопутные батареи, установленные в Ораниенбауме и Петергофе.
В распоряжении командарма Надёжного имелись карты с огневыми позициями противника, по которым и садили наши артиллеристы, да и снарядов у нас побольше. Но все равно, в крепости оставалось более сотни орудий, а линкоры, вмерзшие в лед, представляли собой прекрасные мишени. Два метра брони, это конечно серьезно, но все равно, орудия крепости как раз и предназначались для поражения бронированных кораблей.
Можно еще поднять в воздух имеющуюся в наличие авиацию, набросать на позиции мятежников ручных бомб, но бывший генерал пока этого не делал. Почему, мне стало ясно спустя час, равно как и то, отчего и мы, и мятежники, били друг в друга только бронебойными снарядами, не используя ни осколочных, ни зажигательных. Я таких тонкостей не знал, но выяснилось, что в форте «Павел», что и всего-то в двух милях от Котлина, на складах хранится четыре сотни гальваноударных мин и около тысячи тонн тротила в слитках. Ежели шальной снаряд пробьет перекрытие, а какой-нибудь кирпич или балка разобьет стеклянную ампулу с электролитом, пиши пропало. Мины начнут взрываться, а тротил, вполне возможно, что будет плавится, словно пластилин на ярком солнце, а может и попросту сгорит. Но вполне возможно, что и рванет. И не надо быть сапером-профессионалом, вроде Александра Петровича Исакова, чтобы сообразить, что дальше в самом Кронштадте сдетонируют собственные склады с боеприпасами, потом крюйс-камеры линкоров, зацепит и пороховые погреба других фортов. Понятное дело, что от крепости на острове Котлин мало что останется, да и фонтанам Петергофа не позавидуешь. Надеюсь, что Петроград отделается выбитыми стеклами, да снесенными крышами, но не факт…
 
Нам бы с Виктором стоило вернуться в расположение отряда, чтобы не стоять над душой у командующего, но, во-первых, отправить нас обратно никто не предложил, а идти пешком от Петергофа до Набережной Фонтанки лениво, да и долго, а во-вторых, коль скоро я спас Надёжного от ареста, то как минимум рассчитывал на завтрак. А в-третьих, надо еще было доложить товарищу Дзержинскому, что поставленную задачу я выполнил. Но действовать пришлось в обратном порядке. Вначале дозвонился до приемной товарища Дзержинского, изложил ситуацию и получил одобрение. Потом был завтрак с командующим. Порученец (или он все-таки денщик?), притащивший два котелка горячей гречневой каши с тушенкой и хлеб, худого слова не сказал, но посматривал на нас с комиссаром с явным неудовольствием – как же, объедаем его начальника.
Но все-таки, чтобы не толкаться в штабе, куда к командарму то и дело приходили порученцы, надрывался телефон, мы с Виктором решили-таки пойти погулять. Быть в Петергофе и не посетить фонтаны, куда же это годится?
От дворца Марли (кстати, почему он прозван дворцом, если больше напоминает двухэтажный дом?) до Нижнего парка рукой подать. Впервые в жизни был здесь зимой, а лучше бы не видеть. Грустное зрелище. Большой дворец с обвалившейся штукатуркой и окнами, заколоченными досками, и Большой каскад фонтанов, утопающий в сугробах. Замерзшие фигуры. Разве что, Самсону, продолжавшему бороться с несчастным львом, потеплее.
Мне довелось видеть Петергоф в будущем, во всем его великолепии, и сейчас я был не очень доволен. Тем более, что со стороны залива доносились не только разрывы снарядов и выстрелы, а еще и мокрый ветер, забиравшийся под шинель.
Виктор Спешилов не разделял мое недовольство. Напротив, товарищ комиссар был доволен по уши – ахал и охал, облазил все ступени каскада, начерпал сапоги, промок, но осмотрел едва ли не все фигуры и композиции и, даже попытался допрыгнуть до одной из бронзовых девушек.
– Супруге нажалуюсь, – пообещал я.
– За что? – удивился комиссар.
– При живой жене пытаешься чужих девок за задницу трогать, – пояснил я.
– Так не потрогал же, не дотянуться, – обиделся Виктор.
– Вот-вот, Анечке так и скажу – мол, попытался девку – да не простую, а богиню, за попу ущипнуть, но дотянуться не смог.
– Шуточки у тебя, – обиделся Виктор, но прыгать больше не стал. А вдруг да лучший друг все расскажет, но не уточнит, что девки не девки вовсе, а статуи?
– Пойдем-ка обратно, товарищ комиссар, – предложил я. – Вымок, небось, а где мы тебе теперь сухие портянки найдем?
– Да шут с ними, с портянками, – отмахнулся Спешилов. – Когда я еще такую красоту увижу?
– Как война закончится, так и увидишь, – пообещал я. – Летом сюда надо приезжать, когда фонтаны работают и все цветет. И тепло чтобы было. Простудишься, зачем ты Анне такой сопливый нужен?
Ухватив сопротивляющегося Виктора под ручку, поволок его к штабу. Авось там отыщем печку и отогреем товарища комиссара.
Пока тащил упиравшегося Спешилова, пришла пора задать несколько вопросов. Поинтересовался:
– Вить, ты мне друг?
– Ты чего? – остановился Витька, упершись, как вкопанный.
– А вот если ты мне друг, а не конфетный фантик, тогда скажи – чего я такого не знаю, что знаешь ты? А главное – почему?
Комиссар зафырчел, как простуженный чайник, сделал удивленные глаза:
– Вить, не юли, – вздохнул я. – У тебя все на морде твоей комиссарской написано.
– Ты о чём? – продолжал увиливать Спешилов. – И морда у меня самая обычная, рабоче-крестьянская.
– Товарищ рабоче-крестьянин, – насмешливо сказал я. – Ты меня за дурака считаешь, да? Людей для штурма фортов не хватает, а наш отряд отправляют в резерв. Это первое. Второе: твоя фразочка – мол, одного тебя не отпущу. И третье – кто меня пас, когда я на Невский ходил? Ладно, если это секрет, то можешь не говорить, чёрт с тобой.