На самом деле (СИ)
В руках его было письмо, написанное каким-то Прошкой. Оно замечательно пахло источником, древностью: даже Марина, не слишком большая фанатка науки, пришла в восхищение. И самое главное — неведомый Прошка писал из самого Лондона! Два практиканта прочли документ без усилий: курс палеографии проходили весной, студенты помнили его очень хорошо. Главное из того, что нужно для прочтения скорописных русских текстов, можно было усвоить за час. Если знаешь буквы «В», «С» и «К», то можно уже ничего не бояться. Символ вроде знака Близнецов из астрологии — буква «веди». «Слово» — просто вертикальная полоска. А если их две штуки — это «како».
— Да он был в Великом Посольстве! — воскликнул Борис. — Ничего себе, круто!
— Наверное, слуга или кто-то в этом роде?
— Грамотный больно…
— А пишет, похоже, невесте. Ой, как романтично!
«Свет мой фройлейн Софьюшка» — такими словами Прошка начинал свою эпистолу. Выражений ненашинских нахватался. Видимо, он был из благородных, раз имел невестой Заозёрскую — иначе как попасть письму в архив князей? Прошка оказался «волонтиром» — добровольцем, как и некто Петр Михайлов, ехавшим учиться. В каждой строчке автор изливал жалобы. Ему приходилось строить корабли, потея под ярким солнцем с жутким инструментом, ему приказывали плавать на построенных кораблях по морю, что хуже в десять раз, поскольку страшно («приплыли четвёртого дня с Божьей помощью»). То он мучился отсутствием парилки («свиньи немцы суть изрядныя»), а то жестокий царь велел пить горькое вино и нюхать отвратительный табак. Прошка страдал, но домой отпроситься не мог. В конце письма он клялся невесте, что свадьбу сыграют тотчас, как он вернется в Россию. Конечно же, если останется жив в жутких Европах.
— Ой, кошмар! — хохотала Марина.
А Боря сказал:
— Да, вот так насаждались в нашей стране чуждые народу западные порядки! — И девушка вспомнила, что Новгородцев не терпит всего, что исходит от Запада.
Тут ее и осенило: Борю следует брать не чулками, а бурной идейной поддержкой.
— Конечно! — сказала Марина. — Ведь реформы внесли столь ужасный раскол в наше общество. Сделали из церкви бюрократическую организацию. Сбили Россию с пути. Стоили множеством жизней простых россиян! Петр Первый — антихрист! Его, говорят, подменили в посольстве!
— Ну, что ты несешь-то⁉ — воскликнул Борис, поначалу как будто довольный ее ходом мыслей. — Байки тупые раскольничьи! — Затем смягчился: — Ну да, если б кто-то открыл, что Петра подменили, забавно бы вышло.
— Может быть, еще откроют?
— Разве только Филиппенко! — рассмеялся Боря. — Но не тот, что в читалке, не наш, а понятно какой… Ладно, надо еще документы по полкам расставить.
— Давай завтра? — попросила его девушка. — А то так неохота…
— Завтра тоже будет неохота. Мне, по крайней мере.
— Почему?
— Ну как же! У меня завтра день рожденья!
«Ага! — решила Марина. — А вот я тебе такой подарок сделаю, что сразу в меня влюбишься!»
Глава 4
Борис родился в один день с Иваном Грозным, поэтому свой день рождения он любил. С утра уже прикидывал, что, как и в чьей компании будет пить под вечер. Только вот обидно, что в праздник надо просыпаться спозаранку и тащиться в пыльную контору. Нет, в архиве были интересные вещи: например, дела студентов университета, поступивших на истфак в двадцатые годы. Все они писали о себе, что из рабочих или из бедняков, но выглядели на старинных черно-белых фотокарточках весьма по-кулацки. Поэтому Борис не очень уважал их, хотя и подумывал в будущем написать диссертацию по материалам их автобиографий и экзаменационных работ.
Сталинистом Боря не был. Так, чуть-чуть, не больше, чем все мыслящие люди в его представлении. Борис вообще симпатизировал многим идеологиям: и по отдельности, и вперемешку, и параллельно, и последовательно. Он был убежден, что думать о судьбе родной страны необходимо. Только вот никак не мог понять, какой она, судьба, должна быть и что именно полагается о ней думать.
Из пеленочно-сосательного детства детства Борис помнил, что Ельцин был мучеником и борцом за счастье нации, что когда-то продавщицы магазинов выкладывали перед ним свои товары, бесчестно припрятанные, и продавали их народу. Когда Боря научился думать самостоятельно, сменил зубы с молочных на коренные и стал спорить с одноклассницами о власти, его тезка уже вышел из моды. Новгородцев с возмущением наблюдал, как нелепо Ельцин дирижирует оркестром, как не может перелистывать страницы своей речи на виду у западных коллег и телекамер, и вслед за взрослыми твердил: «России нужна сильная рука!»
Подарок, который получил Борис в канун Нового двухтысячного года, когда Ельцин объявил на всю страну, что уходит в отставку, был лучшим из тех, что парень получал за всю свою жизнь. Борис ликовал. Будущее рисовалась в самых ярких красках. «С новым веком! С новым президентом!» — повторял он, наплевав, что век пока что старый.
Пару лет спустя, когда дурацкий возраст приказал Борису с чем-нибудь бороться, он решил выступить против нового президента, обличить бесправие журналистов и стал пользоваться словосочетаниями «независимая пресса», «нарушение прав человека» и «тоталитарный режим», не особенно задумываясь над тем, что слова сии означают. Борис любил свободу. Нравились ему и усы Киселева, и дизайн канала НТВ — прикольный, зелененький. Впрочем, этого подростку оказалось недостаточно, чтобы действительно превратиться в либерала.
Вскоре Боря понял, что ошибался. Киселев отпустил бороду, борцы за демократию покинули канал, оставив там зеленые шары, а Боря Новгородцев стал бороться против англичан, бандитов и клеветников России, укреплять вертикаль власти. К сожалению, и это вскоре показалось Борису неинтересным. Скучно стало воевать дома с родителями, с компьютером или соседом. Новгородцев поступил на исторический факультет университета, так и не решив, за кого он будет голосовать, а ведь до его совершеннолетия оставался всего лишь год!
И вдруг Борис посмотрел фильм о Че Геваре! Это оказалось чем-то вроде любви с первого взгляда. У Бори слетела крыша. Нет, глаза открылись. Нет, нет, лучше молнией ударило! Практически забросив посещение лекций, Боря перестал бриться, взял в привычку валяться на диване, проклинать капиталистов, слушать «Команданте навсегда», жестоко мучая соседей, и читал, писал, мечтал о революции. Он собрал вокруг себя компанию товарищей, добавив к вышеперечисленным занятиям распитие алкоголя и курение сигарет. Ребята написали письмо кумиру, налепили на конверт марок на тридцать рублей и любовно вывели: Cuba, La Habana, Fidel Castro Ruz. Фидель им не ответил. С горя леваки стали пить еще больше, окончательно превратившись в неформалов. Поэтому после первой сессии Бориса чуть не отчислили из университета. Испугавшись не на шутку, Новгородцев отложил партийную работу, признав, что наука важнее. Через месяц от былого увлечения остались только знания фактов из истории революционного движения. Стремление бороться за свободу, равенство и братство стало казаться глупым, непривлекательным, детским. «Хорошо, что я родился двадцать пятого, как Грозный, — думал Новгородцев, — если б день прождал, то вышло б как Сен-Жюст. А он мне зачем?»
Во время второго семестра Борис читал сочинения Лимонова. Потом он даже думал бриться налысо и бить «цветных» на улице. По сути, крайне правые ребята отличались от крайне левых только тем, что не бухали, не употребляли наркотики и следили за здоровьем. Но вскоре Боря понял, что спортивным можно быть и без фашизма. Зачем себя обманывать? Ведь драться с инородцами, бросать овощи в лицо начальству, ходить на демонстрации Борис не будет. Борис — теоретик.
Главной проблемой Новгородцева, наверное, было то, что он любил думать, рассуждать, с дотошностью ученого вгрызаться в сочинения идеологов и спрашивать: «Как так?», «Разве так возможно?», «А вот это по каким источникам?». Анализировать смысл фраз, которые произносил. Наблюдать соотношение слов и действий или действий и их эффекта. Замечать то, что авторы плакатов не учили орфографии, ораторы не знают риторики, борцы вообще читают одни только sms-ки, всем им, вероятно, даже не знакомы имена Бодрийяра, Дебора, Маркузе. Боря был историком. Поэтому любому утописту, реформатору, борцу за революцию и контрреволюцию он уверенно мог сказать: «Братишка, все, что ты предложил — уже было. Вот в таком-то веке. Вот в такой-то стране. И закончилось провалом!»