Цена свободы
— Наверное, много брала, вот и тяжело было.
— Ну да, хотелось быстрей натаскать и отдыхать, а у нас дом большой, холодный был, барак, три печки, а толку мало. Пока мама топит — тепло, а через некоторое время опять дубак. Выдувало всё.
— А у меня всегда тепло, печник удачный попался, да и комнатушка маленькая, натоплю, и стоит жара. Ну всё, Валечка, пойдём в хату, я тебя кваском угощу.
Пить мне хотелось, но если честно, малость приустала, спешила, хотелось больше сложить дров, просто не зная кому, думаю, всё равно без дела стоять, а тут приятное людям сделаю. Сюрприз. А оказалась, такой хорошей бабушке угодила. Помимо кваску баба Зина меня уговорила салатику поесть. Отказывалась — бесполезно.
— Ты, Валечка, не стесняйся, ешь, а может, невкусно?
— Да нет, что вы, вкусно, а главное, полезно. Впервые я ела такой необычный салат из варёной моркови, свеклы, кабачков и мелко измельчённого, скорее всего, залежавшегося солёного сала с привкусом чеснока и укропа, не стала отделять сало от смешанных овощей, просто ела и всё, чтобы не обидеть бабу Зину, с которой едва знакома. Ведь время сейчас такое, что не каждый за порог пустит, а тут такая хлебосольная хозяюшка оказалась.
— Сама не знаю, зачем сало добавила, масло растительное закончилось, я и умудрилась. А вот в военное время это бы за милую душу проглотили, за деликатес посчитали. И баба Зина мне стала рассказывать про тот страшный клочок жизни из далёкого прошлого. Было ей тогда чуть больше шести, в школу ещё не успела сходить, зимняя она, январская. Летом сорок второго года немцы нагло ворвались в их селение и показали своё варварство. Так получилось, что они облюбовали их дом, заселились, а хозяевам пришлось ютиться в летней кухне, благо там печка стояла, было на чём кушать варить. Правда, было бы ещё из чего. Отец бабы Зины ушёл в партизаны с начала войны, а на руках матери осталось трое детишек, мал мала меньше. Самая старшая она и была, а средний братик Трофимка с увечьем родился, одна ножка намного короче другой и ступня в сторону вывернута, так и не росла, ребёнку уже за два, а ножка чуть больше, чем у младенца. Вот и ползал Трофимка до тех пор, пока один из фашистов, прохаживаясь по ограде, не наступил ребёнку на ногу, а когда малыш закатился от боли, немец перекинул его за изгородь. Зиночка неподалеку была, подбежала, схватила братика, а он не шевелится, головой об остриё мотыги ударился.
— Видела я, — рассказывает мне баба Зина, — как в этот день немцы гулянку устроили, пьяные шарахаются, а тот, кто убил моего братца, мне указал — пикну и туда же через забор полечу. Братика нам соседи помогли похоронить. Наревелись мы с мамой тогда. Но среди этих тварей оказался и порядочный человек, он даже шоколадкой меня угостил, а маме пояснил, чтобы она меня спрятала или подальше соседям отдала. Мама немного понимала их язык, её папа научил, а он хорошо знал, вот и подался в партизаны — так и не вернулся, пропал без вести.
Я не хотела к соседям, сбегу, говорю маме, там Розка дерётся, обижает меня всегда. Настырная я была, могла сбежать, увезла она меня на соседний хутор к своему двоюродному брату. У них не было детей, и на войне он не воевал. У него тоже что-то с ногами было, склады охранял, а его жена, тётя Фрося, меня всегда баловала, помню, когда я ела, недоедала специально, прятала под лавку и всё мечтала маме и младшей сестрёнке гостинцы увезти. А после тётя Фрося плакала да меня к себе прижимала. Я понимала, что что-то неладное с мамой, вытащила свой тайник и говорю тёте, вот, увезём им покушать. Да некому везти, говорит она. Позже узнала, что наш дом наши русские подпёрли и подожгли. Думаю, всяко они не знали, что мама с Викушкой там, а Викушка совсем малышка, мама её только на руках и носила. Одно меня радовало, фашист тот, кто брата моего убил, в доме нашем задохнулся, они все там, кто у нас остановился, в высоких чинах были.
Сильно плакала по маме, я так и жила у них, но не смогла тётю Фросю мамой назвать, а она хотела, как-то даже предложила мне. Сейчас бы назвала, да некого. От рака, пропади он пропадом, померла тётушка, лет через пятнадцать и дядя Вася ушёл на тот свет, но он после её смерти успел жениться, и сын у них народился. Свидеться бы, да куда уж, стара я, Валенька. Старая, — болезненно улыбнулась баба Зина.
— А как вы тут оказались, у нас в Сибири?
— А ты не поверишь, меня Викушка, сестричка, нашла.
— Как? Она же…
— А вот так, я точности не помню, да и Вика сама не знала. Оказывается, она много лет жила у тех соседей, у которых Розка-драчунья. И когда Вика выросла, вышла замуж, Роза ей и рассказала, что я есть, она меня и отыскала через службу какую-то. Я уже в городе в общежитии жила. Подробности так я и не знаю, быть может, тётя Фрося запретила Розкиным родителям говорить, что я есть. Я-то никого не искала, знала, что одна, все погибли, а тут такая радость. А когда Викин муж завербовался в Сибирь, они меня и взяли с собой, сманили. Поехала.
Пора было ехать и мне, я знала, что через каких-то полчаса подойдёт мой автобус. Поблагодарила бабу Зину за гостеприимство, к себе пригласила, бегом сбегала в магазин, благо рядом был от бабы Зининого почти вросшего в землю домика. Купила три бутылки растительного масла, творогу, сметаны и что-то ещё, не помню. Похоже, и моё время подошло всё забывать, или ковид помог. Но хорошо запомнила, как она совала мне деньги, которые я, конечно, не взяла, а оставшуюся от моей покупки сдачу подсунула ей на кухонный стол под клеёнку. Найдёт — порадуется.
Пророчество
Ларису и её мужа я вообще не знала, но их хорошо знала моя подруга Нина, она со мной и поделилась этой историей с печальным концом.
До двадцати лет Лариса даже не была знакома со своим возлюбленным, жила спокойно своей жизнью, не веря ни в какие приметы и чудеса, просто жила, училась в университете, а на каникулы приезжала к родителям, так как те жили в пригороде. Студенческая жизнь — время интересное, познавательное, бурное. Как-то, опоздав на троллейбус, пошла пешком, одна пошла, без подруг, спешить было некуда. И вдруг откуда ни возьмись навстречу идёт цыганка. А Лариса до этого старалась их обходить стороной, тут как-то странно словно потянулась к ней сама. Поравнявшись, разговорились, хотя общего между ними точно ничего не было. Лариса будущий доктор, а у цыганки своя кочевая жизнь, может быть, у этой и нет, но не суть. А суть в том, что цыганка Ларисе предложила погадать, причём тут же предупредила, если ты мне не веришь, скажи сразу, я слова не скажу. А если поверишь, копейки не возьму. И что-то у Ларисы ёкнуло, что-то её так зацепило, что она согласна была даже заплатить, только услышать своё будущее.
— А хочешь, я тебе про прошлое скажу, о вашей тайне семейной?
— Скажи. Тут Лариса насторожилась, так как их семейную тайну никто никогда не знал.
— Не бабушка твоя сестру закрыла в чулане, а сестра сама захлопнула дверь. А дальше говорить?
— Нет, не надо! Не хочу!
Продолжение Лара хорошо знала, она не хотела ворошить ту тему и была очень удивлена способностям этой женщины. Ведь никто об этом не знал, а она вдруг рассказала…
— Скажите, что ожидает меня?
— Тебя? А ты точно хочешь знать, что ожидает тебя? Не пожалеешь? Ты мне веришь?
— Уже поверила, я вам даже заплачу, сколько скажете.
— Я же сказала, с тебя не возьму, вижу, веришь, и мне этого достаточно.
Тут я, слушая подругу Нину, вспомнила свои случаи с цыганами, и даже сон приснился, не знаю, стоит ли его вставлять сюда, говорят же, напишешь и сбудется, но испытать хочется. А дело в том, что мне как-то давно приснился сон, что помру я от рака горла двадцать восьмого июля, сон видела чётко, и цыганка дважды повторила дату, хорошо, что год не указала. Он не выходит у меня из памяти особенно тогда, когда приближается двадцать восьмое июля. Хочется уже списать его на один случай, который и произошёл в ночь на двадцать восьмое июля, а нет, что-то жду ещё.