Тоже Эйнштейн

Проходившая мимо библиотекарша бросила на нас возмущенный взгляд, и двух студентов, кажется, тоже раздражала наша громкая болтовня. Мы поспешно умолкли и уселись за соседние столы. Эйнштейн выудил из своей замызганной сумки стопку тетрадей. Обычно он ходил на занятия с одной-единственной тетрадью. Очевидно, стопка предназначалась для меня.
Протягивая мне ее, он прошептал:
— В этих тетрадях вы найдете все, что нужно, чтобы наверстать упущенное в учебе. Тут записи лекций Гурвица по дифференциальным уравнениям и исчислению. Кажется, я записывал еще лекции Херцога о сопротивлении материалов. Из лекций Вебера о свойствах тепла — о температурах, тепловом движении, теории газов и так далее — старался не упустить ни словечка. Да, и лекции Фидлера по проективной геометрии и теории чисел я тоже не забыл.
Я полистала тетради, и мне стало дурно. Я ведь старалась не отстать, пока была в Гейдельберге, — неужели я так много пропустила? Как же теперь догнать? Я пропустила не только половину курса физики, который читал Вебер, но и другие фундаментальные лекции. Необходимо было овладеть этим материалом, прежде чем начинать разбираться в текущих и предстоящих курсах. Впервые я поняла, какой глупостью был отъезд в Гейдельберг. Я старалась быть сильной, не дать мужчине сбить меня с пути, а на деле позволила ему диктовать, куда мне двигаться.
Я слабо улыбнулась герру Эйнштейну, но, очевидно, мне не удалось скрыть огорчение. Он прервал перечень теорий, которые мне предстояло изучить, и вычислений, которыми я должна была овладеть, и пристально всмотрелся мне в лицо — редкий момент, когда он выглянул наружу из своей оболочки. Затем он положил руку мне на плечо — осторожно, успокаивающе.
— Фройляйн Марич, все будет хорошо. Я вам помогу.
Я глубоко вздохнула.
— Благодарю вас, герр Эйнштейн. Это очень любезно и благородно с вашей стороны, что вы принесли мне эти тетради. Особенно после того, как я уехала, и после нашего…
Он мягко покачал головой и произнес таким торжественным тоном, какого я еще никогда от него не слышала:
— Не нужно об этом говорить. Вы знаете, что я чувствую, и ясно выразили свое к этому отношение. Я с радостью подчинюсь вашим желаниям, чтобы не потерять вашу дружбу. Ни за что на свете я не стал бы ею рисковать.
— Спасибо, — прошептала я. Мною владели еще более противоречивые чувства, чем прежде.
Его ладонь ласково погладила меня по руке.
— Знайте, пожалуйста: я буду ждать. На случай, если вы вдруг передумаете.
Пока я пыталась осмыслить его слова, он убрал руку, и на лице у него вновь появилась озорная улыбка.
— А теперь, бегляночка моя, давайте-ка вернемся к работе.
  
Глава десятая
 
8 июня 1898 года
Цюрих, Швейцария
— Что за манера игнорировать новейших теоретиков? Это просто позор для человека науки! — воскликнул герр Эйнштейн, обращаясь ко мне и к господам Гроссману, Эрату и Коллросу за чашкой кофе в кафе «Метрополь». Я слушала его и думала: вот и опять мои дни проходят почти так же, как до отъезда в Гейдельберг. Или даже лучше. В точности как и обещал герр Эйнштейн.
Я обвела взглядом сокурсников, а герр Эйнштейн тем временем продолжал свою тираду. Мы завели обычай ходить в нашу любимую кофейню каждую пятницу после последней лекции, и мои сокурсники оказались куда более отзывчивыми и доброжелательными, чем мне казалось до сих пор. И человеческих черт в них обнаруживалось все больше. Я узнала, что герр Эрат — человек тревожный по натуре и что свое место в университете он сохраняет лишь благодаря упорному труду. Герр Коллрос, родом из французской деревни, был скроен примерно по той же мерке, что и герр Эрат, если не считать сильного французского акцента. И только герр Гроссман, выходец из старинной аристократической швейцарской семьи, был одарен от природы, особенно в области математики.
В перерывах между глотками кофе или затяжками трубок и сигар все раздраженно говорили о том, что профессор Вебер упорно придерживается одних лишь классических теорий физики, отвергая новейшие идеи. И только лицо герра Эйнштейна выражало не просто раздражение, а неподдельный гнев. Когда Эйнштейн убедился, что Вебер не намерен освещать более современный материал, чем теории, созданные его любимым учителем Гельмгольцем, и полностью игнорирует современные вопросы, в том числе статистическую механику и электромагнитные волны, он пришел в ярость.
  
Пока герр Эйнштейн рассуждал о недостатках Вебера, я взглянула на часы. Нужно было уходить сию же минуту, иначе мы рисковали пропустить наш концерт с девушками, а я, как герру Эйнштейну было хорошо известно, не могла нарушить своих обязательств перед ними. Я бросила взгляд на герра Эйнштейна и указала глазами на циферблат. Эйнштейн вскочил.
Брызги разлетались из луж у нас под ногами, когда мы шагали по улицам, спеша изо всех сил. Из-за мелкого дождя, зонтиков, цепляющихся друг за друга, и смеха наш путь занял больше времени, чем обычно. Правда, нам удалось прийти с опозданием всего на две минуты, но когда мы, тяжело дыша, заглянули в гостиную, она была пуста.
— Элен! Милана! Где вы? — позвала я. Может, они дожидаются нас в своих комнатах? Не может же быть, что они так быстро устали ждать и разошлись. — Ружица?
— Что за шум, фройляйн Марич? — вопросила фрау Энгельбрехт, выходя из кухни с накрахмаленным бело-зеленым чайным полотенцем в руках. Она не терпела лишней суматохи в пансионе.
Я сделала книксен, а герр Эйнштейн поклонился.
— Прошу прощения, фрау Энгельбрехт. Я просто искала фройляйн Кауфлер, Дражич и Бота. У нас назначен музыкальный вечер, и герр Эйнштейн рассчитывал присоединиться к нам. Они у себя в комнатах?
Фрау Энгельбрехт хмыкнула, что было у нее выражением явного неодобрения.
— Нет, фройляйн Марич. Фройляйн Дражич и Бота вышли прогуляться, а фройляйн Кауфлер в дальней гостиной. У нее, — снова хмыканье, — визитер.
Визитер? Я едва не рассмеялась, так нелепо звучали слова фрау Энгельбрехт. Может быть, у Элен и правда какой-то мужчина в гостях — скажем, сокурсник или родственник, — но уж никак не визитер! Это была часть нашего уговора.
Из игровой комнаты донесся какой-то шум, и Элен окликнула меня:
— Это ты, Мица?
— Я, — отозвалась я как можно тише под предостерегающим взглядом фрау Энгельбрехт.
Элен вышла, широко улыбаясь.
— Я так рада, что ты вернулась. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
Она потянула меня к игровой комнате, но тут заметила позади меня герра Эйнштейна и остановилась.
— А, герр Эйнштейн, вы тоже здесь.
— Кажется, вам нужна была моя скрипка для исполнения Бетховена? — напомнил он.
— Ах, концерт! — Элен прикрыла рот ладонью. — Я совсем забыла. Приношу извинения вам обоим. И перед Миланой и Ружицей тоже придется извиниться. Они с вами?
— Они ушли гулять, — сказала я.
— Не может быть! В такой час? Они, должно быть, ужасно рассердились на меня.
— Пожалуйста, не волнуйся, Элен. Я тоже не раз пропускала наши музыкальные вечера. И меня прощали, — напомнила я о ее великодушии. Чтобы немного успокоить ее, я сменила тему: — Ты сказала, что хочешь нам кого-то представить?
— О да.
На лице Элен снова появилась улыбка. Должно быть, там кто-то из ее двоюродных братьев, о которых она часто говорила с такой нежностью.
Втащив меня в игровую комнату, Элен жестом указала на темноволосого господина, под которым едва не прогибался один из тонконогих стульев, выстроившихся вокруг игорного стола. Грузный мужчина приподнялся, чтобы поприветствовать нас.
Он поклонился герру Эйнштейну, вошедшему вслед за мной, затем мне и произнес на немецком языке с сильным акцентом:
— Миливое Савич. Рад знакомству.
После того как мы с герром Эйнштейном представились, Элен вклинилась в разговор. В голосе у нее звучала целая гамма восторженных нот.
— Мы с герром Савичем как раз говорили о тебе, Мица. Я сказала ему, что моя лучшая подруга — из Сербии.