Ювелиръ. 1807 (СИ)

Федор и Степан смотрели на меня с открытыми ртами. Идея была безумной. Чеканить огромный диск — это адский, кропотливый труд, работа для ювелира, а не для корабельного механика. Но в этом безумии была своя, извращенная, но абсолютно железная логика.
— Ну что ж. Попробуем твое колдовство.
На этом разговор в тот вечер и закончился. Мы были слишком измотаны чередой неудач, чтобы бросаться в новую авантюру с наскока. Но что-то изменилось. Воздух в мастерской перестал быть тяжелым от напряжения и упреков. Появился азарт. Азарт людей, стоящих на пороге чего-то нового и невозможного.
  
Я почти не спал в ту ночь. Я снова и снова прокручивал в голове весь технологический процесс, ища слабые места. Идея была хороша, но дьявол, как всегда, крылся в деталях. Главной деталью были инструменты. Наши обычные молотки с плоскими или грубо закругленными бойками не годились. Они бы оставляли на мягкой меди резкие, уродливые грани. Нужен был инструмент, который будет не бить, а гладить, уплотняя металл. Мне нужны были идеальные сферические бойки, отполированные до зеркального блеска.
Я набросал на грифельной доске несколько эскизов, рассчитал оптимальный вес и кривизну. Утром, едва механики появились на пороге, я был готов.
— Молотки! — скомандовал я, ткнув пальцем в свои ночные чертежи. — Мне нужны специальные чеканочные молотки. С идеально гладким, выпуклым бойком. Малейшая царапина на бойке — и она отпечатается на диске.
Федор и Степан молча принялись за работу. Скепсис в их глазах сменился деловой сосредоточенностью. Они ввязались в авантюру и теперь хотели довести ее до конца. Пока они колдовали над закалкой и полировкой стали, я подготовил рабочее место: вырезал из последнего листа меди круглую заготовку и уложил ее на массивную свинцовую плиту, которая должна была служить амортизирующим ложем.
— Готово, — пробасил Федор, протягивая мне сияющий, как зеркало, молоток. — Куда бить, командир?
— Бить пока никуда не надо, — ответил я. — Смотрите.
Я объяснил им принцип. Чеканка должна была быть системной. Двигаться от центра к краям, по концентрическим кругам. Каждый удар — одинаковой силы. Я взял молоток. Он идеально лег в руку.
— Удар должен быть не вертикальным, — я показал движение, — а чуть под углом, со скольжением. Мы не просто бьем. Мы разгоняем структуру металла, уплотняем ее.
Я нанес первый удар. Тук. На блестящей поверхности меди осталась небольшая матовая вмятина. Второй, рядом, чуть перекрывая первый. Третий. Четвертый. Мои руки двигались в ровном, монотонном ритме. Я полностью погрузился в процесс, чувствуя, как металл под моими ударами «оживает».
Я работал час, задавая «рисунок» в центре диска. Затем передал молоток Степану, у которого были более чуткие пальцы. Он, кряхтя, попытался повторить. Через полчаса он поймал ритм. Мы начали работать вдвоем, сменяя друг друга. Это была самая странная сцена: в роскошном дворце, в мастерской, оборудованной по последнему слову техники, двое мужчин часами, как первобытные люди, стучали молотками по медному кругу.
К вечеру мы закончили первый проход. Весь диск был покрыт мелкой, матовой «чешуей». Он выглядел как щит древнего воина. Я взял его и понес к поверочной плите. И тут нас ждало разочарование.
Диск стал плотнее. Но его повело. Он выгнулся «чашей», пусть и совсем немного. Наша работа создала новое, неравномерное напряжение. Мы были в тупике. Моя гениальная идея оказалась не такой уж и гениальной.
— Я же говорил… — мрачно начал Федор, но осекся. Он видел отчаяние на моем лице.
Мы сидели в тишине, глядя на испорченный диск. Десятки часов труда — впустую. И тут Федор, механик с верфей, вдруг хлопнул себя по лбу.
— Погоди-ка, парень. А мы на верфи, когда лист брони ведет от ковки, его ведь не только с одной стороны правим. Мы его переворачиваем… и простукиваем с обратной. Легкими ударами. Напряжение снимаем.
Я расплылся в улыбке. Конечно! Компенсация! Его практический опыт, помноженный на мою теорию!
— Федор, ты гений! — я вскочил, и усталость как рукой сняло. — Нам нужно не просто чеканить. Нам нужно чередовать! Проходим круг тяжелыми ударами с одной стороны. Потом переворачиваем. И проходим тот же круг легкими, «успокаивающими» ударами с другой! Мы будем не просто уплотнять металл, мы будем балансировать напряжение внутри него!
На следующий день работа закипела с новой силой. Теперь это был сложный танец. Я или Степан наносили ряд тяжелых, формующих ударов. А потом Федор, с его невероятной силищей, брал легкий молоточек и проходил тот же участок с обратной стороны, нанося едва заметные, но частые удары, которые, как он выразился, «уговаривали» металл.
Это было невероятно долго. Это была пытка. Но к вечеру следующего дня диск был готов. Мы снова понесли его к поверочной плите. Он все еще имел легкую, едва заметную «волну», но это уже было нечто, с чем можно было работать.
— Теперь моя очередь, — сказал я, беря в руки свой самый острый резец-шабер.
Последний этап был за мной. Час за часом, под своей лупой, я вручную соскабливал с поверхности микроскопические доли миллиметра, убирая последние неровности. Это была уже не работа механика. Это была работа ювелира.
Наконец, я закончил. Я вытер пот со лба.
— Ну, принимайте, мастера.
Я осторожно опустил диск на полированный гранит.
Он лег. Плотно. Без малейшего покачивания. Без единого зазора.
Он не был идеален по меркам моего, двадцать первого века. Но для 1807 года… он был совершенен.
Мы победили. Не только металл. Но и собственное невежество. Федор и Степан смотрели на идеально ровный медный диск с благоговением, как на чудотворную икону. Я же чувствовал лишь глухую, свинцовую усталость. Несколько дней непрерывной, кропотливой работы выжали из меня все соки.
— Все, — сказал я, обращаясь к механикам. — На сегодня хватит. Отдыхайте. Завтра будем собирать станок.
Они ушли, а я остался. Мне нужен был воздух. Голова гудела от лязга металла и напряжения. Я вышел из душной мастерской на крыльцо флигеля. Гвардеец, дежуривший у двери, вытянулся в струнку. Я махнул ему рукой, мол, вольно, и спустился во внутренний двор.
Солнце клонилось к закату, окрашивая стены дворца в теплые, золотистые тона. Я сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь проветрить голову. Гвардеец следовал за мной на расстоянии десяти шагов, не приближаясь, но и не упуская из виду. Я уже привык к своей тени.
Я прошел мимо кухонных построек и услышал приглушенные голоса своих охранников, которые сменились с поста и теперь отдыхали на завалинке.
— … а я тебе говорю, нечистый он, — говорил один. — Сидит целыми днями взаперти, с камнями своими колдует. Князь к нему чаще, чем к любовнице своей бегает.
— Да ну тебя, — отвечал другой. — Просто мастер хороший. Талантище.
— Талантище? А чего ж он в церковь ни разу не сходил за все время? В воскресенье все люди как люди, а он чертежи свои чертит. Я у Прошки спрашивал, тот ему еду носит. Говорит, у него и креста нательного нет. Чернокнижник, говорю тебе. Князь нашего черта в клетке пленил.
Я остановился. Они, заметив меня, тут же замолчали и вскочили, вытянувшись по стойке смирно. На их лицах был написан испуг. Я посмотрел на них долгим, тяжелым взглядом.
— Мне бы в церковь, — сказал я тихо. — Да грехи не пускают. Слишком много работы для блага Отечества.
Они густо покраснели. Я прошел мимо, оставив их переваривать мой ответ. Но их слова зацепили. Я действительно ни разу не подумал о таких вещах. Мой мир состоял из физики и химии. А их — из веры, слухов и суеверий.
  
Я отошел в сторону, под сень старых лип, что росли вдоль садовой аллеи. Охранник смущенно следовал за мной. И тут я увидел их. По главной аллее, со стороны парка, шел князь Оболенский. Он был не один. Под руку он вел молодую даму в элегантном, светлом платье.
Я замер, невольно прячась за стволом дерева. Даже с расстояния в пятьдесят шагов ее красота поражала. Не кукольная прелесть петербургских барышень, а нечто иное. Точеная, почти античная чистота линий. Высокий лоб, прямой нос, гордая посадка головы. Она двигалась с какой-то невероятной, врожденной грацией.