Ювелиръ. 1807 (СИ)

Следующий день начался с хаоса. Князь Оболенский развил бурную деятельность. В мою мастерскую, еще вчера бывшую тихим убежищем, явились двое угрюмых механиков с Адмиралтейских верфей, присланных собирать «тело» станка. Звали их Федор и Степан. Оба — здоровенные мужики, пропахшие металлом и машинным маслом, с руками, которые могли согнуть подкову. Они вошли, оглядели мою сверкающую чистотой кузницу с презрением профессионалов к любительской затее и встали, ожидая распоряжений. Сам князь сидел в углу в кресле, явно наслаждаясь ролью режиссера этого театра.
  
Я развернул на верстаке свой эскизный проект станка.
— Вот, господа мастера, — начал я. — Задача — собрать эту машину. Основа — дубовая. Привод — ножной. Скорость вращения диска…
— Тысяча оборотов? — прервал меня Федор, ткнув мозолистым пальцем в мои расчеты. Он усмехнулся. — Да твои деревянные шкивы, парень, разлетятся в щепки через минуту такой пляски! Тут чугун лить надо, да потолще.
— Чугун даст слишком большую инерцию и вибрацию, — спокойно возразил я. — Нам нужна легкость. Шкивы будут из выдержанного бука, но укрепленные вот так, — я быстро набросал схему, — стальными обручами. А ремни — не простые, а из сыромятной кожи, вываренные в воске, чтобы не тянулись.
Механики переглянулись. В их глазах читалось недоверие.
— А это? — подал голос второй, Степан. — Винт такой точности… Такое, может, в Англии и делают, да и то секрет. Где ты нам такой взять прикажешь?
— Супорт. Мы сделаем его сами, — ответил я. — Точнее, вы сделаете, а я покажу, как.
Это было уже слишком. Федор откровенно расхохотался.
— Князь, — обратился он к Оболенскому, игнорируя меня. — Ваше сиятельство, вы уж простите, но мальчишка ваш начитался заморских книжек. Он просит нас построить то, чего и в природе не бывает. Мы люди простые, мы делаем то, что работает. А это… — он пренебрежительно махнул рукой на мой чертеж, — это фантазия.
Оболенский нахмурился. Я видел, что он начинает сомневаться. Его вера в меня была основана на «чуде» с сапфиром, но здесь он столкнулся с мнением двух лучших практиков столицы.
Кажется слова здесь бессильны. Нужна была демонстрация.
— Хорошо, — сказал я. — Давайте решим одну, самую простую задачу. Вибрация.
Я подошел к небольшой стальной наковальне, стоявшей в углу. Взял молоток и ударил по ней. Раздался чистый, долгий, звенящий звук.
— Звенит, — констатировал я. — Это и есть вибрация. Энергия удара не гасится, а заставляет металл колебаться. А теперь…
Я взял кусок толстого войлока, который заказал накануне, подложил его под наковальню. И ударил снова. Звук был глухим, коротким, мертвым.
— Не звенит, — я посмотрел на механиков. — Войлок погасил удар. Вот что я предлагаю, — я вернулся к чертежу. — Все узлы станка мы установим не прямо на станину, а через вот такие многослойные прокладки из войлока и кожи. Мы заставим дерево и кожу «съесть» любую дрожь.
Механики замолчали. Этот простой, наглядный эксперимент был для них убедительнее любых расчетов. Они увидели не фантазию, а инженерную логику.
— А с винтом… — начал я, но понял, что моих знаний из будущего недостаточно. Я не помнил точных составов сплавов, которые использовали для подшипников скольжения. — Ваше сиятельство, мне нужны книги. Все, что есть в библиотеке Академии Наук по металлургии и механике. Особенно труды Нартова и Кулибина, если есть, конечно.
Оболенский, заинтригованный, кивнул денщику.
В тот вечер, когда Прошка принес мне ужин, он застал меня за странным занятием. Я сидел на полу, окруженный стопкой фолиантов в кожаных переплетах, и лихорадочно перелистывал страницы, делая пометки на грифельной доске. Мальчишка смотрел на меня, как на настоящего колдуна, который читает свои заклинания.
Работа шла всю ночь. Я искал. Искал крупицы знаний, которые уже существовали в этом мире, чтобы соединить их со своими. Я нашел упоминание о бронзовом сплаве с высоким содержанием олова, который использовали для корабельных подшипников. Нашел чертежи токарного станка самого Андрея Нартова с его оригинальным суппортом.
Утром я пришел к механикам с новым, уточненным чертежом.
— Вот, — сказал я. — Подшипники будем лить из этой бронзы. А суппорт — вот его прототип, его придумал механик царя Петра еще семьдесят лет назад. Мы не будем изобретать. Мы будем улучшать то, что уже было создано лучшими умами России.
Федор долго смотрел на чертеж, потом на меня. В его глазах я впервые увидел нечто похожее на уважение.
— Ну, — пробасил он, почесав в затылке. — Если уж сам Нартов… Попробуем. Но если твоя машина развалится, парень, пеняй на себя.
Работа над «телом» станка шла полным ходом. Дубовая станина была собрана, маховик установлен, механики с верфей, Федор и Степан, под моим неусыпным контролем собирали сложную систему передач. Но все это было лишь подготовкой к главному. К созданию «сердца» машины — режущего диска.
Согласно моим расчетам, он должен был быть из чистой, прокатанной меди, толщиной не более двух миллиметров и идеально ровным. Малейшее биение, малейший изгиб на высоких оборотах превратили бы его в смертоносный снаряд.
Я подошел к Федору.
— Федор, нужен диск. Вот чертеж. Главное условие — идеальная плоскостность. Никаких допусков. Абсолютный ноль.
— Медный блин, значит, — пробасил он. — К обеду будет тебе твой блин.
Я хотел было остановить его, объяснить всю сложность, но решил, что наглядный провал будет убедительнее любых слов.
Через несколько часов они с гордым видом принесли мне диск. На первый взгляд, он был идеален. Блестящий, ровный. Я молча положил его на поверочную плиту из полированного гранита. Диск качнулся. Между медью и камнем был зазор, в который мог пролезть ноготь.
— Он кривой, — констатировал я.
— Да где ж он кривой⁈ — вспылил Федор. — Мы его на плите правили, ровнее не бывает!
— Проблема не в кривизне, которую видит глаз, — я взял лупу и протянул ему. — Посмотрите на структуру металла.
Я руководил их следующей попыткой лично. Мы пробовали отжигать медь в печи, чтобы снять внутреннее напряжение, но при остывании тонкий лист вело винтом. Мы пытались прокатывать его «на холодную», но тогда металл получал наклеп — становился твердым, но хрупким и напряженным, как взведенная пружина. Любая последующая обработка приводила к деформации.
Два дня мы бились над этой задачей. Мы испортили три дорогих медных листа. Механики были в ярости. Их профессиональная гордость была задета. Они, лучшие мастера Адмиралтейства, не могли сделать простой «медный блин». Оболенский, заходя в мастерскую, видел гору испорченного металла и мрачные лица.
Вечером Федор не выдержал. Он с грохотом бросил молоток на наковальню.
— Все, князь! Хватит! — заорал он, обращаясь к Оболенскому. — Мы перевели кучу дорогой меди, а толку ноль! Его бумажки не работают! В реальном мире металл так себя не ведет!
Я был в тупике. Мои знания из будущего наткнулись на практические ограничения технологий этого времени. Я знал, в чем проблема. Но не видел, как ее решить их инструментами. Я впервые за долгое время почувствовал себя самозванцем.
Я отошел от них и посмотрел в окно. Во дворе плотники, закончившие работу над станиной, выпрямляли паром и прессовали изогнутую дубовую доску. Они не пытались ее «отжечь» или «прокатать». Они медленно, постепенно меняли ее внутреннюю структуру.
И в этот момент, на грани полного провала, меня осенило. Нестандартное, асимметричное решение.
Я вернулся к верстаку.
— Вы правы, Федор. Ваши методы не работают. И мои — тоже. Потому что мы пытаемся бороться с напряжением в металле. А его не нужно убирать. Его нужно упорядочить.
  
Механики уставились на меня, как на сумасшедшего.
— Что, если мы не будем его отжигать? — я взял в руки последний, четвертый, медный лист. — Мы прокатаем его «на холодную», получив тот самый наклеп. А затем… затем мы его отчеканим. Тысячами, десятками тысяч мелких, равномерных ударов. Как ювелиры чеканят серебряные блюда. Мы не снимем напряжение. Мы равномерно распределим его по всей поверхности, превратив хаос внутренних сил в упорядоченную структуру. Мы «закалим» его ударами.