Шарлатан (СИ)
А к этому времени я уже точно знал и дату своего рождения, и многое другое. Например, почему зимой в доме так часто вкусно пахло: мне-то по малости лет не давали, а взрослые себе чуть ли не ежедневно грибной суп варили. Из сушеных, понятное дело, грибов, причем исключительно из белых. Начиная с конца июня вообще грибы становились основным источником белковой пищи в деревне: в лесу их было просто завались, причем разных — и мужики, с работы возвращаясь, всегда котомку с грибами приносили. Но в основном грибами занимались дети, иногда бабы, а по воскресеньям мужики специально в лес ходили и притаскивали по бельевой корзине исключительно белых для сушки. Еще, конечно, не брезговали подосиновиками и подберезовиками, которые сразу же и готовили, а иногда и грузди собирали — но за ними отдельно ходили. Лично меня больше всего удивляло, что взрослые ходили именно за конкретными грибами: если шли за белыми, то прочие только «на ужин» брали, если за груздями — то кроме них вообще грибов не приносили. За исключением очень редко попадающихся грибов, именуемых в деревне «дубовиками»: по мне — так чисто сатанинский гриб, но взрослые их как-то различали (а может сатанинские тут вообще не водились) и брали их всегда, когда находили: они считались «самыми лучшими». Подтвердить или опровергнуть я это не мог: мне грибов пока вообще не давали. То есть давали, да и то понемногу очень, тушеные в молоке сыроежки, причем мама тушила их специально для меня. Те тушила, которые я сам и собирал, в крошечном чугунке размером едва в поллитра — но и его наполнить у меня грибов найти пока не получалось…
Думаю, что без этих грибов деревня просто бы не выжила, и уж тем более не выжила бы наша семья. Да, у нас был самый большой дом в деревне, а приусадебный участок был такой же, как и возле других домов — и на одну семью выходило очень мало. А жизнь в деревне даже для рабочего класса кое-каких знаний в сельском хозяйстве дает, так что под картошку на огороде в году отводили не больше пятой части. Еще сажали репу, морковь (немного) и капусту, а на краю огорода две яблони росли, так что на зиму квашеной капусты в каждой семье запасали по паре бочек. Но урожая хватило бы на жизнь впроголодь, так что грибы были подспорьем более чем существенным. А в лесу их было видимо-невидимо!
Из всех мужиков в семье только Алексей (старший брат матери) за грибами не ходил. То есть не ходил по воскресеньям два-три раза, но жена его все же доставала (каждое воскресенье доставала!) и он с проклятьями, захватив с собой ведро жестяное, убегал в лес, причем всегда убегал в лес дальний, который уже за Грудцино рос. И именно убегал, а часа через два возвращался оттуда с одним-единственным грибом. С белым грибом, который ножкой упирался в дно ведра, а шляпка ведро на манер крышки закрывала. Говорили, что мужики (что из Кишкино, что из Грудцино) за ним пытались следить, чтобы понять, откуда он такие грибы таскает, но безуспешно, а Алексей никого с собой никогда не брал. И когда он возвращался с грибом, он сразу же выпивал полстакана водки и заваливался спать — впрочем, пьяницей он вроде не был, просто на работе уставал слишком сильно. Вообще-то как раз он считал, что семью он и без грибов прокормить может: работая мастером, зарплату он приносил даже больше, чем получали его брат и зять вместе, и даже больше, чем вообще вся остальная семья зарабатывала. А зарабатывали другие тоже немало…
Чем хорошо в деревне жить рабочему человеку: у крестьян начинается уборочная, а рабочий может и в отпуск идти. И почти все мужики Кишкино в десятых числах августа именно в отпуск и уходили. Причем уходили очень далеко, аж во Владимировку на Волге. Там они у местных кочевников закупали шерсть овечью, причем закупали ее очень много, для чего шли они в этот отпуск на собственной здоровенной лодке, в остальное время хранящейся в Павлово. И привозили оттуда шерсти несколько тонн, а заодно уж и соли привозили по паре мешков на человека. Соли-то в деревне требовалось много: и капусту квасить, и грибы солить, да и для прочих нужд… Для соли у нас в сарае стоял специальный ларь, здоровенный, я, думаю, по нему просто гулять бы мог не пригибаясь — ну, если бы он пустой был. Но он пустой никогда и не был, почти всегда доверху солью стоял засыпанным. А чтобы из него эту соль доставать, рядом с ларем на веревке висел и топорик специальный
Впрочем, в деревне в каждом доме на все имелся специальный инструмент: когда в деревне почти все мужики — профессиональные металлисты, иного и ожидать было бы странно. Не металлистами тут были двое: дед Митяй, который пчел разводил, и однорукий Федька-дурачек, работавший пастухом. Не дурачок, в именно дурачек, с ударением на «у»: Федька был татарином, и его даже звали не Федором, а как-то похоже по-татарски, а прозвище он получил за то, что всех детей, которые что-то не так делали, он именно так и называл. Он вообще по-русски говорил… забавно, но никого это не волновало, а мужик он был очень добрым, и особенно о детях заботился. О чужих: свои у него уже давно выросли и разъехались, жена умерла — вот он в Кишкино пастухом и пристроился.
Но и эти «неметаллисты» с любым инструментом проблем не имели, соседи им все необходимое делали. Хотя бы потому, что мед-то все любят (особенно, когда его и нет почти), а если за коровами пригляд будет плохой, то ничем хорошим это не кончится. Так что им «из отпуска» и соли соседи по паре мешков привезли, и соседки помогли с засолкой грибов и закваской капусты. И наступила осень, первая осень, когда специально для меня Николай — второй брат матери, живший с нами, свалял валенки. Собственно, все шерсть-то и закупали у кочевников, чтобы из нее валенки валять: в деревне этот промысел людям больше заработка давал, чем работа на заводе. Почти всем, тот же Алексей и мой отец все же валенки не валяли. Алексей — потому что и без валянья зарабатывал больше всех, а отец… Отец «берег руки»: на заводе он работал в цеху, где делался медицинский инструмент, а там очень важна была точность, которую с уставшими руками уже не соблюсти. Но мать с него дополнительного заработка и не требовала, все же дома и без того было все, для счастливой жизни нужное. То есть это она так считала, и считала даже несмотря на то, что, судя по всему, у меня зимой появится братик или сестричка. А еще у меня появилась надежда, что в следующем году в семье и еще кое-что появится.
Причем я даже бабе Насте рассказал, что именно — но она, меня выслушав, ласково улыбнулась и, погладив меня по голове, тихо сказала:
— Ах ты, шарлатан-то какой у нас растет на радость маме!
Я сильно подозреваю, что она понятия не имела, что это слово означает, но произнесла-то она его в присутствии других детей, живущих в доме. И, как я вскоре понял, жизнь моя после этого заиграла совершенно новыми красками…
Глава 2
В деревне колхоза не было, однако колхозников было много. Точнее, колхозниц: почти все женщины трудолюбивого возраста записались в Грудцинский колхоз. Потому что за работу в колхозе начислялись трудодни, а за трудодни давали зерно. В основном местные колхозницы там старались брать просо, ну и немного пшеницы тоже. Просо шло на пшенную кашу (немного) и на прокорм кур (большей частью), а пшеницу сдавали на помол на паровую мельницу в Ворсме и домой приносили уже муку. Правда, муки было не особо и много, но в деревне и хлеба помалу пекли: в основном все же народ питался дарами собственных огородов и окрестных лесов. И вообще, к вопросам пропитания все очень трепетно относились — и уже в августе баба Настя занялась созданием запасов на зиму. Это кроме еще с июня запасаемых грибов и ягод (которые большей частью просто сушили), а запасать она стала яблоки.
В огороде у нас росли две яблони: одна старая антоновка и одно «неизвестного вида», которое я определил как коричное полосатое. Как определил — сам не понял, просто сам для себя его так назвал и на этом успокоился. А вот баба Настя не успокоилась, так как яблок на ней выросло ведер двадцать. И она каждый день одно-два ведра аккуратно резала пополам, вытаскивала сердцевинку и ставила часа на два-три в протопленную печь. А затем ложкой вытаскивала из шкурки размягшую мякоть, протирала ее через сито (у нее для этого отдельное сито было), раскладывала получившееся месиво на противни, устланные промасленной оберточной бумагой и снова пихала в теплую печь. А на следующее утро вытаскивала из печи листы яблочной пастилы!