Аландский крест (СИ)

А вот это уже тревожит. Идеология на Руси-матушке проста и не затейлива. Бог на небе и царь на земле. Никого третьего тут не предусмотрено. Поневоле вспомнишь слова Муравьева. Как бы кавказский наместник не оказался прав…
Толпящаяся у трона толпа ничего и никогда никому не прощает. Стоит оступиться, и вчерашнего кумира с удовольствием втопчут в грязь. Но я пока что не проигрывал, и потому падать будет больнее…
    
Глава 9
 
Древняя столица встретила нас настоящей рождественской погодой, то есть метелью. Прерывистый ветер то и дело швырял в наши лица целые горсти колючих снежинок, заставляя отворачиваться. Луна спряталась за тучами, а быть может, ее утащил один гоголевский герой. Тусклый свет редких фонарей не мог разогнать мглу. Хотелось сразу ехать на вокзал, где меня по идее должен ожидать личный поезд, но проскользнуть мимо московского генерал-губернатора не получилось.
Граф Закревский слыл, мягко говоря, человеком своеобразным. Герой наполеоновских войн, успевший отличиться при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Витебском, Смоленском, Бородино и, наконец, под Кульмом и Лейпцигом, побывал также генерал-губернатором Финляндии и министром внутренних дел, везде проявив себя с самой лучшей стороны.
Потом случилась эпидемия холеры, едва не похоронившая столь многообещающую карьеру, и почти 17 лет отставки. Наконец, в 1848 году он вернулся на службу, став генерал-губернатором Москвы, и тут Закревского как будто подменили. Решительно никто из старых знакомых не мог узнать в этом ограниченном и властном самодуре того рачительного и благожелательного начальника, каким он был прежде!
Местные жители графа не любили, подчиненные боялись, аристократы на его счет злословили. Он же везде искал крамолу и особенно не любил либералов, к числу которых небезосновательно относил и Костю. Больше того, его дочь была замужем за сыном канцлера Нессельроде, а значит, мы не просто принадлежали к разным партиям, а скорее были практически непримиримыми врагами.
Собственно, нынешнему мне было на это плевать, но встречаться все-таки не хотелось. Однако он меня сам нашел.
— Здравствуйте, ваше императорское высочество! — радушно поприветствовал меня генерал-губернатор. — Рад видеть вас в Первопрестольной.
— Взаимно, граф, — сухо отвечал я, старясь понять, что ему нужно?
— Торопитесь в Петербург?
— Именно.
— Понимаю-с. Но все же позвольте вас ненадолго задержать.
— Это еще зачем?
— Да, собственно, незачем. Просто пока машинистов раньше утра все одно не сыщут. Вагоны холодные, опять же протопить надо. А вы бы пока отдохнули с дороги…
Договорив последние слова, граф шумно втянул ноздрями воздух и тут же поморщился, как будто унюхал что-то неприятное. Черт, а ведь он прав. Неделя бешеной скачки не прошла для меня даром. Останавливаться было некогда, а потому единственными гигиеническими процедурами всю дорогу были лишь умывания, да и те часто снегом. В Питере же меня могут сразу же вызвать в Зимний, а потому нужно привести себя в порядок. Нет, можно было, конечно, остановиться в гостинице, но…
— Окажите мне честь, ваше императорское высочество, — предложил Закревский, и я решил не отказываться от его гостеприимства.
— Но только до отъезда, и без каких-либо церемоний!
— Понимаю-с!
Что может быть лучше после длительного путешествия, чем горячая ванна, прекрасный ужин и мягкая постель? Генерал-губернатор сдержал слово и не докучал ни мне, ни моим спутникам своим обществом. Его супруга — добрейшая Аграфена Федоровна, впрочем, никому ничего не обещала и охотно пообщалась бы со мной и адъютантами, но я так расслабился, что едва не заснул прямо за столом.
Слывшая лет тридцать тому назад первой красавицей Петербурга и музой его самых талантливых поэтов [1] женщина ничуть не обиделась, переключившись на беднягу Юшкова и быстро выяснив у него все про семейное положение и недавнюю помолвку. Она вообще, по слухам, легко общалась только с мужчинами и обожала их общество. Светские дамы же ее, мягко говоря, недолюбливали…
Впрочем, обо всем этом я узнал только утром, когда с комфортом расположился в своем вагоне. Потом на перроне появились какие-то люди с иконами и, кажется, хотели поговорить, но паровоз тронулся, оставив Москву и москвичей позади… Судя по последней телеграмме отец еще жив, а значит, в этой гонке со смертью я пока выигрываю!
Спокойная ночь в мягкой кровати сделала свое дело. Я бодр и полон сил, впереди еще почти день пути, сна ни в одном глазу, есть время подумать. Чем встретит меня блистательная столица империи? Что скажут отец-император и брат-цесаревич? О чем думают при дворе и на улицах? Много вопросов, на которые пока нет ответов.
Ладно, решать проблемы по мере их поступления или, как говорят аборигены в далекой Африке, есть слона по кусочкам. Не забывая, разумеется, о главном. Вот только что сейчас главное? Для меня и для России. Все же надеюсь, наши с ней цели совпадают.
Пожалуй, на данный момент — это победа в противостоянии с англо-французским альянсом. И как мне кажется, этого мы почти добились. Вражеские армии и флот разгромлены. Остается лишь не потерять плоды, как это случилось в моей реальности после русско-турецкой войны 1877–78 годов.
Тогда по итогам Берлинского конгресса нам достались сущие крохи. Вернули юг Бессарабии (поссорившись заодно с Румынией) и присоединили Карс, Ардаган и Батум. Этот этап истории я знал уже неплохо, он как раз попадал в зону моих прежних интересов. Сейчас мы Балканы, конечно, не освободим, да и черт бы с ними, зато вполне можем прирасти немалой территорией в Закавказье, со значительным, если не преобладающим христианским населением. Надеюсь, все это пойдет на благо России, русскому народу и мне.
Какой от этого прок, спросите вы? Все просто, чем больше будет мой авторитет после войны, тем легче окажется провести Освободительную реформу. Согласитесь, одно дело просто увлекающийся либеральными идеями молодой великий князь, и совсем другое — герой войны, пользующийся безоговорочной поддержкой в армии и на флоте! Кому будет легче ломать через колено зажравшуюся придворную камарилью и нежелающий ничего менять правящий класс? Вот то-то!
Именно поэтому мне никак нельзя терять должность главы Морского ведомства или, не приведи Господь, ссориться с будущим императором. Вместе мы горы свернем, а поодиночке…
Обычный поезд из Москвы в Петербург идет 22 часа. Я, конечно, тороплюсь, но паровозу при любых раскладах нужны вода и топливо. К тому же обслуживающий персонал не двужильный. Так что совсем без остановок не получается. Опять же, на дворе у нас зима, а стало быть, кое-где встречаются снежные заносы и тому подобные неприятности. Тем не менее, спустя сутки мы все-таки добрались до пункта назначения.
На перроне нас встречал оркестр и почетный караул моего подшефного лейб-гвардии Финляндского полка. Выйдя из вагона, я отдал им честь и, к своему величайшему удивлению, наткнулся глазами на брата цесаревича.
— Саша?
— Наконец ты приехал! — выдохнул он, сжимая меня в объятиях.
— Спешил, как мог. Но ради всего святого, скажи мне, что с отцом?
— Papa очень плох, — едва ли не всхлипнул брат. — Лежит сутками в забытьи, а когда ненадолго приходит в себя, сразу спрашивает о тебе. «Прибыл ли Костя?» Держится на одной силе воли. Вчера мне сказал, что не умрет, пока не увидится с тобой.
— Тогда давай не будем терять времени! — кивнул я, и мы разве что не бегом направились к карете.
От вокзала по Невскому напрямик до Зимнего дворца чуть менее трех верст. Для резвой пары отборных, со знанием дела подобранных по масти и экстерьеру лошадей — десять-пятнадцать минут размашистой рыси.
  
— Что говорят врачи? — спросил я, как только мы остались наедине.
— Ничего обнадеживающего…
— Боже правый, но как это вообще случилось? Когда я уезжал, отец был совершенно здоров.
— Да, но после получения известия о гибели Низзи он сильно сдал. А во время заупокойной службы долго стоял в одной шинели нараспашку. Вероятно, тогда и простудился!