Игры зверей

– Хо-тел?.. – недоуменно протянул Иппэй, все так же улыбаясь.
Но Кодзи не собирался его слушать.
– Именно так. Ты все это устроил. Постепенно я понял, что к чему. Ты запугиваешь нас, используя ложные предлоги, а затем пытаешься убедить, что эти ложные предлоги необходимы. У тебя это очень хорошо получается. Не будь тебя, мы с Юко не были бы вместе. Но пока ты здесь, мы с Юко не можем быть вместе. Эти странные отношения возникли из-за твоих махинаций. Мы уже не можем поцеловаться, не вспоминая о том, что случилось тогда, от чувства вины поцелуй на вкус как пепел. Ты ждешь, что все будут преклоняться перед тобой. Ведь так?
Кодзи заметил, что Иппэй его не слушает, а вместо этого перегнулся через каменные перила и пристально смотрит на неподвижного жука-усача. При этом сам Иппэй тоже застыл в нерешительности, как будто размышлял, не накрыть ли жука соломенной шляпой, а усач тем временем замер на холодном камне в тени деревьев. Иппэй будто ждал помощи от какой-то посторонней силы, которая стремительно сократила бы расстояние между соломенной шляпой и жуком-усачом.
Кодзи схватил его за шиворот и потянул на себя. Иппэй потерял равновесие и едва усидел на перилах; его иссохшие руки и ноги, казалось, воспарили в воздухе. Наклонив голову, он внимательно посмотрел на Кодзи.
– Слушай меня. И не делай серьезное лицо. Улыбнись, как ты умеешь.
Кодзи легко провел указательным пальцем левой руки по нижней губе Иппэя. Губы у того сразу разжались, и на них, как отражение смеющегося рта Кодзи, расплылась привычная улыбка.
– Отлично. А теперь слушай меня внимательно, – продолжил Кодзи, убирая руку. – Ты доволен своим нынешним положением. Ты даже считаешь, что, если все люди будут брать с тебя пример и поступать, как ты, это тебе поможет. Ты, по крайней мере, жив. Пусть калека, зато живой, а это уже кое-что. У тебя наступил замечательный отпуск, и он завершил все, к чему ты привык: яркая жизнь, которая была у тебя в молодости; сочинение художественной литературы, в которой ты изливал на людей свое презрение; неконтролируемая зацикленность на женщинах и разврате. Это просто один длинный отпуск. Ты постоянно устраиваешь спектакль из этого пустого замечательного отпуска и теперь можешь выставлять напоказ все, что годами держал в душе. «Люди? Это не важно. Ха-ха-ха!» – и капаешь слюной. Пропускаешь через себя понятия, которыми дорожат другие, и все превращаешь в бессмыслицу. «Воля? Стремления? Ха-ха-ха!» Ты присвоил себе право на опустошение души и отдаешь приказы другим людям, чтобы они защищали это право. Да? Так что же плохого ты видишь во мне? Что ненавидишь? Давай выкладывай! Говори! Говори! Не надо было подбирать в больничном саду гаечный ключ? Но ведь это ты подбросил его, узнав, что именно там мы с Юко должны встретиться? Так или нет? Признайся! Скажи мне, в чем я провинился?!
В следующее мгновение полуголые рабочие в карьере бросились врассыпную, уворачиваясь от камнепада. Скатываясь по скалам, камни подняли тучи пыли, обнажили новые слои породы, засверкавшей в солнечных лучах, и помчались дальше, пока не замерли неуклюже в зарослях высокого летнего разнотравья. Мускулистые, мокрые от пота спины рабочих припорошила белая каменная пыль.
Иппэй не отводил глаз от камнепада, и лицо его выражало неописуемый восторг. Его взгляд сиял, нос, казалось, уловил бодрящий запах смерти, которым веяло от маленького природного катаклизма, на загорелых щеках появился легкий румянец. В этот миг фирменная белозубая улыбка Иппэя даже показалась Кодзи красивой.
Словно подстегивая себя, Кодзи продолжал говорить. Когда он делал паузу, молчание псевдособеседника сбивало с толку; Кодзи представлялось, что Иппэй, не понимая не единого слова, заставляет его заглядывать в жуткую бездну внутри.
– По правде говоря, я еще вот что подумал. Благодаря тому, что я врезал тебе ключом по голове, твои мысли обрели целостность и ты нашел предлог для существования. Что такое жизнь? В твоем случае это потеря речи. Что такое мир? Потеря речи. Что такое история? Потеря речи. А искусство? Любовь? Политика? Все и вся – это потеря речи. И все это связано между собой. То, о чем ты постоянно размышлял, здесь полностью сбылось… Но так я думал, пока мне казалось, что у тебя сохранился интеллект, что только он устоял перед разрушением, что он как часы, которые потеряли циферблат и все равно продолжают идти – тик-так, тик-так, показывают точное время. А вот теперь я понимаю, что у тебя внутри нет ничего. Я это почувствовал. Так бывает с людьми, которые долго не могли оплакать своего погибшего короля, потому что его смерть держалась в строжайшем секрете… Дом Кусакадо вращается вокруг пустой пещеры, которая внутри тебя. Вообрази дом, где посреди гостиной зияет глубокий пустой колодец. Пустая дыра. Она такая огромная, что может поглотить весь мир. И ты ее стережешь. Но если бы только это. Ты расставил нас с Юко вокруг этой дыры так, чтобы тебе было удобно, и решил создать себе совершенно новую семью, такую, какая никому другому и в голову бы не пришла. Великолепную, идеальную семью с пустым колодцем в центре. Ты приблизился к достижению цели, когда перенес свою спальню ко мне за перегородку. Три пустых ямы, три пустых колодца закончены, а с ними и дружная, счастливая семья, на зависть другим. Даже я попался на эту удочку. Мне почти захотелось протянуть тебе руку помощи. Ведь это так просто. Мы с Юко отбросили бы все тревоги, забыли о страданиях, вырыли бы внутри себя такую же огромную яму, как твоя, и прямо у тебя на глазах, ни о чем не думая, резвились бы, как пара зверей. Извивались прямо перед тобой, стонали от удовольствия и, наконец, похрапывая, засыпали бы… Но я не смог себя заставить. И Юко тоже не смогла. Понимаешь? Мы этого просто не можем, потому что боимся превратиться в сытых зверей и поступать так, как хочется тебе. И самое неприятное, что ты это знаешь… До меня начало постепенно доходить после пикника у водопада. А сейчас я, пока говорил, четко понял, что Юко стала жертвой твоих махинаций и уже почти попала в ловушку твоего замысла, но даже она не смогла вести себя так, как хотелось бы тебе. И об этом ты тоже знаешь… На что ты надеешься? Знаешь, что ничего не получится, и все равно пытаешься соблазнить нас. Загоняешь нас в угол, зная, что нам некуда бежать. Какой-нибудь паук – и тот лучше тебя. Паук просто плетет паутину и пытается заманить в нее добычу. А ты даже не плетешь собственную пустоту, вообще не прилагаешь никаких усилий. Ты пустышка, которая хочет быть в священном центре своего пустого мира… На что ты надеешься? Скажи мне! Чего ты хочешь?
  
Кодзи все больше распалялся; его выводил из себя этот монолог, который Иппэю все равно не понять. Пытаясь заставить Иппэя уловить смысл своих вопросов, Кодзи, как уже случалось, стал жертвой собственного раздражения; голос его дрогнул, ослаб и зазвучал едва ли не умоляюще:
– Ну чего ты хочешь? А? Что тебе надо на самом деле?
Иппэй долго молчал. Тем временем небо на западе над гаванью окрасилось сиянием заходящего солнца, и от гальки на дороге протянулись длинные хвосты теней. В глазах Иппэя ярко, как серебряная фольга, блеснули слезы – Кодзи увидел их впервые.
– Дом… хочу домой.
Эта почти детская мольба была как предательство и привела Кодзи в ярость.
– Ложь! Скажи мне правду! Пока не скажешь, мы никуда не пойдем!
Иппэй опять надолго замолчал. Он все так же сидел боком на перилах моста и пристально смотрел в сияющее на западе небо. Глаза Иппэя – обычно темные и тревожные, когда он пытался выразить обуревавшее его чувство, подвижнее, чем в прошлом, хотя и не такие живые, как у здоровых людей, – сейчас были совершенно спокойны, обращены на закат, и в черных зрачках бесстрастно пылало западное небо. Сгустившиеся облака по краям окрасились в желтый и малиновый, и по небу разлилось золотое пламя. Из-за солнца, которое еще не опустилось за горы, мыс на противоположной стороне залива переливался неестественно яркой зеленью; расстояние словно исказилось – черные контуры мачт, ледодробилки и других портовых сооружений лишь немного выступали на фоне выстроившихся в ряд домов и, казалось, почти вплотную прижимались к мысу. Багровые отблески заката простирались неожиданно далеко, точно разбрызганные по небу капли чернил, и облака над головой тоже были слегка подсвечены красным. Лучи пылающего и в то же время удивительно спокойного закатного солнца сходились в одной точке – в неподвижных зрачках Иппэя. Эта мимолетная меланхолическая картина не только отражалась в его глазах, но и, пронизывая зрачки, будто бы проникала внутрь его пустоты и заполняла там каждый уголок.