Игры зверей
Юко направилась обратно к оранжерее, чтобы показать жене начальника почты цветы. Но тут заметила стоявшего в саду Кодзи и окликнула его:
– Как хорошо, что ты здесь, Кодзи-тян! Не мог бы ты сегодня погулять с Иппэем?
* * *Как ни странно, хотя с приезда Кодзи прошло уже три месяца, это была первая возможность побыть с Иппэем наедине. На самом деле это был первый раз с тех пор, когда муж Юко по своей прихоти пригласил подрабатывавшего в его магазине студента в бар выпить.
Кодзи невольно сравнивал Иппэя, каким он был в баре тем вечером, с человеком, который шел сейчас рядом.
Такие инвалиды, как правило, предпочитают прогулки после заката, но Иппэй любил гулять в самый разгар предзакатного солнца, от лучей которого его защищала соломенная шляпа. Иппэй боялся безбрежной деревенской темноты. Эти прогулки занимали много времени из-за частых и долгих остановок на отдых.
Оставив позади Юко и жену начальника почты, Иппэй и Кодзи направились вниз по склону. На лице Иппэя появилась привычная мягкая улыбка.
В ослепительном полуденном свете бессонница казалась Кодзи чем-то нереальным. Он недоумевал, почему из-за этого инвалида с беспомощной улыбкой ночи так тяготят его? Почему дни дают столько свободы, а ночи сопротивляются ему?
Лежа ночью без сна, Кодзи заметил, что чутко реагирует даже на самые тихие звуки, доносящиеся из-за фусума; всякий раз, когда он слышал слабый храп Иппэя или случайный вздох Юко, которой тоже не спалось, ему казалось, что тело охватывает огонь. Соседняя комната на двенадцать татами походила на теплицу глубокой ночью. При свете звезд, пробивавшемся через стеклянную крышу, в растениях продолжались тонкие химические процессы; оставаясь практически недвижимыми, растения сбрасывали листья, теряли лепестки, источали навязчивые ароматы, а некоторые постепенно умирали, оставаясь на месте. Громкое шуршание набитого конопляной соломой футона, на котором ворочалась Юко. Слабые вздохи, напоминающие мерцание светлячков. Колыхание москитной сетки… Наконец, однажды Кодзи послышалось, что Юко зовет его. Он принял это за обман слуха, но все-таки тихо окликнул Юко в ответ, и ее голос снова донесся до него, словно кто-то надеялся отыскать во мраке свет далекой деревни. И в этот момент Иппэй, которому приснился кошмар, закричал во сне, как зверь. Казалось, он вот-вот проснется, но скоро все стихло…
* * *Спустившись с холма, Кодзи с Иппэем вышли на ровную дорогу. С одной стороны от дороги колыхались посевы риса и кукурузы. Под порывами ветра податливые рисовые побеги обнажали серебристую изнанку, и всякий раз, когда над полем проплывало облако, оно будто бы замирало, впадало в оцепенение. Потом возвращалось солнце. Над белой лентой дороги струилось жаркое марево.
Кодзи подумал, что говорить медленно и четко, чтобы Иппэй понял, – пустая трата времени. Не высказываешься, а понуждаешь Иппэя понять через то оконце взаимодействия с внешним миром, что ему доступно, и никакого общения не получается. Кодзи так много хотел сказать ему, так много объяснить, так много понять самому. В любом случае он должен откровенно высказать Иппэю все, что думает. Набравшись смелости, он пересек черту, которую прежде не решался преодолеть, и с вызовом заговорил:
– Послушай, я никак не могу тебя понять. Зачем ты все время мучишь нас с Юко, да еще с такой манерной улыбкой? Давно хотел спросить, ты ведь ненавидишь меня, да? Ну? Разве не так? Почему не скажешь об этом открыто, по-мужски? Когда у тебя все хорошо, ты делаешь вид, что именно так и хотел, но когда дело плохо, валишь это на болезнь и специально оставляешь все в тумане неопределенности. Вроде как гори оно ясным огнем. Разве я не прав? Эй!
Кодзи легонько толкнул идущего рядом Иппэя в плечо. Тот пошатнулся, опираясь на трость, неуверенно покачал головой, на губах появилась упрямая улыбка.
Кодзи говорил и говорил, торопясь высказаться, и от этого становилось легче. Как ни странно, у него даже возникло что-то вроде грубоватого дружеского расположения к беспомощному спутнику.
– Скажешь, нет? – продолжал Кодзи. – Ну надо же! Ты ведь понимаешь все, что я говорю? Какой же ты мерзкий тип… Никогда не встречал человека хуже тебя.
Иппэй снова беспомощно покачал головой. Кодзи понял, что его грубую дружбу отвергли, и почувствовал себя опустошенным. Более того, когда дошло до разговора, он сообразил, что на самом деле хотел сказать совсем простую вещь, и много слов для этого не требовалось. Все, что требовалось сказать, было сказано без слов, а едва облеклось в слова – тут же легко рассыпалось. И все же Кодзи продолжил свою речь, решив, что это единственная возможность поговорить с безжизненным истуканом как с человеком.
– Правда в том, что ты злишься на меня. Ведь злишься же? Ты даже не хочешь смотреть мне в лицо и каждый раз думаешь, что никогда не сможешь меня простить. Но когда Юко пригласила меня приехать сюда, я захотел увидеть тебя. Я боялся того, что увижу, но все равно хотел. Сам не знаю почему. Надеялся, что, если буду жить рядом с тобой, смогу стать достойным человеком. Понимаешь? Это все равно что заставить ребенка жалеть о сломанной игрушке и принуждать его находиться рядом с ней. Ты не можешь просто купить ему новую. Мне казалось, что рядом с тобой я смогу как-то поправить свою поломанную жизнь. Понимаешь?
Иппэй по-прежнему улыбался, но глаза его беспокойно задвигались, словно он боялся столкнуться с чем-то непостижимым. «Душа этого человека начинает корчиться за глухой стеной, там, откуда нет выхода, – подумал Кодзи. – И хотя он не осознает, что происходит вокруг, он слышит звуки внешнего мира – вроде стука в дверь». На этот раз Иппэй не жаловался, что устал, как во время похода к водопаду. Напротив, казалось, он хочет уйти от Кодзи, освободиться от него: решительно выставляя вперед трость и левую ногу и подволакивая правую, которая никак не хотела слушаться, Иппэй своей обычной механической походкой упрямо двигался вперед по широкой пыльной дороге, направляясь мимо почты к деревенскому храму.
На другой стороне горбатого каменного мостика, в окружении огромных камфорных деревьев и древних кедров, на площадке, к которой вели всего шесть каменных ступеней, мирно возвышалось главное здание святилища. Площадка была очень маленькой, и спокойствие нарушал шум из расположенной по соседству каменоломни. Там добывали высококачественный пироксеновый андезит, который компания «Кэй сэкидзай» отправляла морем в основном в префектуру Тиба. Даже в летнюю жару компрессоры в карьере гудели без остановки, вызывая в воздухе легкую вибрацию, похожую на биение крыльев насекомого.
Преодолев без передышки значительное расстояние, Иппэй присел на невысокие перила арочного моста. Отсюда был виден и храм, и каменоломня. Иппэй любил сидеть здесь, в глубокой тени деревьев, и наблюдать, как падают вниз вырубленные из скалы камни.
– Жарко, – сказал Иппэй.
– Жарко, – согласился Кодзи, промокая капли пота на лбу Иппэя носовым платком, которым уже вытирал свой пот.
По сравнению с пространными откровениями Кодзи, только в одном этом слове было что-то человеческое. Иппэй свел свое общение с миром людей к одному-единственному пункту и отвергал все остальное. Создавалось впечатление, что он пытается контролировать окружающих исключительно с этой узкой точки зрения.
– Скажи, ты хотел бы появиться в таком костюме перед девчонками на Гиндзе? – ядовито продолжал Кодзи. – Они лопнут со смеху, как увидят эти мешковатые штаны цвета хаки, эти парусиновые тенниски, не говоря уже о нелепой рубашке с открытым воротом и соломенной шляпе. А когда ты пустишь при них слюни – и подавно. Для кого ты так вырядился? Спросить Юко, так она скажет, что ты все это напялил, потому что тебе нравится, но у тебя нет никакого вкуса и никогда не было. Ничего не изменилось, все осталось как раньше. Только теперь ты играешь роль «греха». Принял его форму. Для кого этот спектакль? Для Юко и для меня. Я собираюсь сорвать с тебя эту маску. Не я виноват в том, что ты сейчас такой. Ты ведь этого хотел?