Натюрморт из Кардингтон-кресент

Купленного ребенка Уильям наверняка принял бы как своего. Такое решение устроило бы его больше, нежели ребенок, зачатый от другого мужчины. Чего он не мог принять, так это позора.
Шарлотта все еще стояла в коридоре, не зная, что делать дальше. И Уильям, и Юстас наверняка ее заметили. Она для того и разбила вазу, чтобы они прекратили этот ужасный разговор. Интересно, догадываются ли они, что она услышала? Или же так увлеклись, оскорбляя друг друга, что, как только она вышла из комнаты, моментально о ней забыли и возобновили ссору?
  
Толком не зная, что намерена делать, разве что остановить Юстаса, Шарлотта зашагала назад в столовую, миновала залитый солнцем полированный стол, затем сквозь двойные двери вошла в гостиную в зеленых тонах, с матовым атласным блеском обивки кресел, и наконец подошла к дверям оранжереи. Теперь здесь было тихо и пусто. Ни Уильяма, ни Юстаса. Французские двери были открыты нараспашку, и в гостиную тянуло запахом влажной земли.
Шарлотта осторожно ступила на тропинку между побегами плюща. Наверное, зря она сюда вернулась. Ей следовало найти Томаса и все ему рассказать. Если бы не Эмили и не нависшая над ней угроза, она бы вообще не сказала даже слова. У нее не было ни малейшего желания становиться инструментом правосудия. Она вообще ничего не чувствовала — ни удовлетворения, ни злобы.
Куст камелии был весь в цвету. Впрочем, эти безупречные круглые соцветия ей не нравились. Иное дело каллы — неправильные, асимметричные. В бассейн со стеклянного потолка капали капли. Ну почему никто не догадался открыть окно и немного здесь проветрить, пусть даже день пасмурный?..
Шарлотта дошла до открытого пространства в дальнем конце, туда, где у Уильяма была мастерская, и застыла на месте как вкопанная. Нет, она не расплакалась, для этого она слишком устала, физически и морально.
На открытой площадке стояли два мольберта. На одном из них был завершенный холст: апрельский сад во всей своей утонченной весенней красе, полный мечтаний и внезапной жестокости. На другом — портрет Сибиллы, реалистичный, без приукрашиваний, и вместе с тем исполненный бесконечной нежности, открывающей взгляду красоту, которую многие не замечали в ней при жизни.
Перед ними, на каменном полу, словно беспечно брошенная кем-то тряпичная кукла, лежал Уильям, а рядом, всего в нескольких дюймах от раны в горле, — окровавленный нож. Будучи художником, он прекрасно знал анатомию и лишил себя жизни одним четким движением. Уильям услышал звон разбитой вазы и понял, что он значит. И потому спас и себя, и Шарлотту от последней унизительной встречи.
Молодая женщина молча стояла, не сводя с него взгляда. Она хотела наклониться, чтобы положить его прямо — впрочем, какая ему разница? — однако знала, что не должна ничего трогать. И она продолжала стоять, слушая, как капает с листьев вода, как цветки роняют подгнившие листья.
Постояв какое-то время, Шарлотта медленно повернулась и зашагала назад по дорожке между побегами плюща. Войдя в гостиную, она увидела Юстаса — тот входил ей навстречу из столовой. С яростью, напугавшей ее саму, в сознании Шарлотты предстал длинный путь, приведший к трагедии: годы требований, насмешек, ожидания, безжалостных намеков. И эта ярость прорвалась наружу.
— Уильям мертв! — бросила она ему. — Как жаль! Боже, как жаль! Мне он был симпатичен в отличие от вас.
Она посмотрела на Юстаса. Его лицо — бледное, перекошенное, рот открыт — превратилось в уродливую маску. Таким Шарлотта его ни разу не видела.
— Он убил себя, — продолжала тем временем она. — Потому что впереди его ждали лишь арест и виселица.
Говоря эти слова, Шарлотта поймала себя на том, что задыхается от гнева. Но нет, она не собиралась щадить Юстаса.
— Я не понимаю, о чем вы! — слегка заикаясь воскликнул тот. — Мертв? Но почему? — Слегка пошатываясь, он шагнул ей навстречу. — Ну, что вы здесь стоите? Сделайте хоть что-нибудь. Помоги ему! Он наверняка еще жив!
Шарлотта перегородила ему путь.
— Он мертв, — повторила она. — Неужели вы еще этого не поняли? Или вы глухи и слепы одновременно? — бросила она ему, несмотря на застрявший в горле комок. Пусть знает, что это все из-за него, пусть кожей впитает в себя простую истину, что настоящий убийца — он.
Юстас смотрел на нее, как громом пораженный.
— Убил себя? — повторил он. — Такого быть не может. Это у вас самой истерика.
— Убил, еще как убил! И знаете почему? — спросила Шарлотта, чувствуя, как ее бьет дрожь.
— Кто? Я? Откуда мне это знать! — Лицо Юстаса сделалось пепельно-серым. Похоже, он наконец поверил ей.
— Потому что вы довели его до этого! — произнесла Шарлотта как можно спокойнее, как будто перед ней был упрямый ребенок. — Вы пытались сделать из него того, кем он не был, и не замечали того, кем он на самом деле был. Вы были помешаны на вашей семейной гордости, на вашем вульгарном торгашеском гоноре, на вашем…
Шарлотта умолкла, не желая делать мертвого Уильяма предметом отцовских насмешек. Но, похоже, Юстас пребывал в растерянности.
— Я не понимаю…
Шарлотта бессильно закрыла глаза.
— Сейчас не понимаете, но в один прекрасный день поймете.
Юстас, как будто ноги не держали его, тяжело опустился в соседнее кресло и поднял на нее растерянные глаза.
— Так это Уильям? — еле слышно произнес он. — Уильям убил Джорджа? И Сибиллу? Он также убил Сибиллу? — К его глазам подступили слезы.
В дверях столовой выросла Веспасия, а за ее спиной — весь какой-то взмыленный и взъерошенный Питт.
И Шарлотта приняла решение.
— Он думал, что у них роман, — заявила она во всеуслышание. Слова эти дались ей нелегко, куда проще было бы солгать. — Он ошибся, но было уже поздно.
Юстас растерянно посмотрел на них: похоже, до него стало доходить, что она делает и почему. Ему как будто открылся целый мир, о существовании которого он даже не догадывался, и вот теперь испугался собственного бездушия.
Стоя в дверях, Питт предусмотрительно обнял Веспасию за плечи, однако взгляд его был прикован к Шарлотте. Он улыбнулся, хотя и довольно грустно.
— Все верно, — громко произнес он. — Здесь нам больше делать нечего.
— Спасибо тебе, Томас, — прошептала Шарлотта. — Спасибо.