Запретный французский (ЛП)

Пока я все еще переживала шок от встречи с ним, он встал, нырнул с края причала и поплыл. Я ждала, что он остановится и переведет дыхание, будет бесцельно плескаться или просто поплывет на спине, освещенный лунным светом. Но Эммет продолжал плыть. Удары были точными и отработанными, один за другим. Ритм идеальным. Очевидно, он был опытным пловцом, но озеро было большим, и я понятия не имела, что он задумал.
Обеспокоенная, сделала глубокий вдох, словно пытаясь подарить ему свой воздух, пока он уменьшался в размерах, исчезая вдали. Я едва могла разглядеть другой берег озера, конечно же, он не собирался пересекать его. Это казалось почти невозможным подвигом, как и у тех психов, которые переплывают Ла-Манш. Естественно, это можно сделать, но какой ценой?
Оглядывалась в поисках помощи, хотя и знала, что никого не найду. Мне просто нужен был какой-то план, что делать, если он не появится в ближайшее время. Эммет был совсем один или, по крайней мере, предполагал, что это так. В голове звучал назидательный голос бабушки: «Как невероятно глупо с его стороны».
Мозг просчитал все возможные варианты развития событий. Если он поплыл, чтобы утопиться, я буду последней, кто видел его живым, а значит, первой в списке подозреваемых. Меня бы отвезли в полицейский участок для допроса.
Стресс начал разъедать меня изнутри. Я реально представляла, как меня уводят в наручниках, не говоря уже о вполне реальной ужасающей участи, стать свидетелем того, как человек ныряет навстречу своей смерти.
Как раз в тот момент, когда была уверена, что пришло время предупредить кого-нибудь, и к черту последствия, он снова взобрался на причал и растянулся на нем, делая глубокие вдохи, его широкая грудь вздымалась и опускалась. Представляю, как сильно колотится его сердце в груди, как барабан бьет по ребрам.
Он выглядел измученным.
Тогда я этого не осознавала. Только после нескольких недель наблюдения за его ночными заплывами начала понимать, что этот момент — именно то, почему он плавает. Ощущение, которое испытывает в конце заплыва, полное изнеможение — вот его цель. Эммет лежит на деревянном причале, обратив лицо к небу, и кажется, что на этот раз он обрел покой, успокоился. К этому же стремлюсь и я во время поздних ночных прогулок. Мне нравится думать, что мы похожи. Души-близнецы. Полуночные странники.
Глава 5
Эммет
— Ты регулярно пробираешься в библиотеку? — спрашиваю я, стоя в одном проходе от нее, и надеюсь, давая достаточно места, чтобы она не сбежала снова.
Лейни не отвечает.
Более того, она даже не выглядит вынужденной отвечать на мой вопрос.
Никогда не встречал никого похожего. Ее способность испепелять человека взглядом, не произнося ни слова, очень интригует. Половина детей в Сент-Джонсе никогда не затыкаются. Им всегда есть чем похвастаться: какой-нибудь поездкой, которую они только что совершили, или знаменитостью, с которой якобы дружат. Кого это волнует. Все это нереально. Не то что это.
— Тебе не нравится вопрос? — Спрашиваю я, смягчая тон и наклоняясь к ней. — А как насчет другого? Кто подарил тебе эти глаза?
Ее темные брови хмурятся, будто нужно хорошенько подумать, чтобы найти ответ.
— Они такого зеленого оттенка, я такого никогда не видел, — добавляю я, надеясь, что она успокоится.
Лейни застенчиво опускает глаза в пол, а затем снова поднимает с убежденностью во взгляде.
— Мой папа.
У нее такой нежный и легкий голос.
— Из-за них я выгляжу пугающе? — спрашивает она, и в голосе звучит печаль от такой перспективы.
Возникает внезапное желание протянуть руку и провести тыльной стороной по ее щеке, как делала мама, когда я был маленьким. Хотелось заверить ее, что любая жестокость, с которой ей когда-либо приходилось сталкиваться, в конце концов сделает ее только сильнее, но это ложь. Некоторым людям достается не по заслугам, и Лейни Дэвенпорт — одна из таких людей.
Спина начинает болеть от сидения на корточках, поэтому опираюсь локтем о полку, прежде чем ответить:
— Не обижайся. Ты, наверное, надеялась изобразить из себя загадочную персону, но ты выглядишь как маленький ребенок. В тебе нет ничего пугающего, ни глаз, ни остального.
  
Ее изящный подбородок вызывающе приподнимается.
— Я не ребенок.
— Тебе двенадцать, — говорю я, звуча не слишком уверенно.
— Тринадцать.
— Тринадцать, — поправляюсь я.
— Я не настолько молода, — настаивает она.
Ну да. Не так уж молода, и это говорит миниатюрная девушка с округлыми щеками и подрагивающими плечами.
— Не понимаю, почему ты пытаешься отказаться от молодости. Я молод, ты молода — это чертовски важно. У нас есть годы, чтобы совершать ошибки, учиться на них и взрослеть.
Губы складываются в недовольную линию, но она не спорит.
Внезапно меня осенило, что мне выпало то, что довелось испытать очень немногим в Сен-Джонсе, — интервью с Лейни Дэвенпорт. Энн Райс хотела бы оказаться на моем месте.
Даже не знаю, о чем спросить в первую очередь. Хочу знать все.
Я начинаю с вопроса:
— Почему ты была грустной, когда приезжала твоя бабушка?
Лейни в шоке отшатывается и качает головой. Удивлена ли она, что я обратил на нее внимание, или же, что ее актерская игра не такая хорошая, как ей казалось во время пикника.
Она отводит взгляд, словно обдумывая стратегию отхода, и я с опозданием понимаю, что, возможно, слишком рано задавать такие вопросы. Возможно, мне не стоило ничего говорить. Не хочу, чтобы она спрашивала меня, почему я заметил, что она грустит. Дело в том, что Лейни трудно не заметить. Множество слухов, которые ее окружают, служат своеобразным буфером между ней и остальными студентами. Она ходит с мрачным видом. Даже если бы не перешептывания, думаю, Лейни всегда выделялась бы своими контрастными чертами, такими темными волосами и такими светлыми глазами. Наверное, я просто заинтригован девушкой так же, как и вся школа.
Немного успокоившись, Лейни снова смотрит на меня и подходит к полке, ближе, чем осмеливалась все это время, и вместо того, чтобы ответить на вопрос, она задает свой, дразняще приподняв бровь.
— Почему твой отец проделал путь до Сент-Джонса, если побыл всего несколько минут?
Какой сложный вопрос. Возможно, это ее способ сказать мне, что я не единственный вуайерист.
Интересно.
Мне нравится эта игра.
Провожу пальцем вверх и вниз перед ее телом.
— Почему ты надела это платье с оборками? Тебе оно понравилось или у тебя не было выбора?
— Почему ты надел костюм?
Почти улыбаюсь ее сообразительности.
Наклоняюсь к ней.
— Почему ты не постоишь за себя, когда люди задирают тебя?
Она наклоняется ко мне.
— Почему ты всегда кажешься сердитым и отстраненным, даже от друзей?
— Почему такая маленькая мышка, прячется в библиотеке в такое время?
— Почему такой дьявол, задает мне все эти вопросы?
Она тяжело дышит, ноздри раздуваются. Возникает потрясающее чувство, будто я могу заглянуть ей в душу, и в то же время кажется, что если протяну руку, чтобы прикоснуться к ней, то она пройдет сквозь воздух, превратившись в мираж.
Я никогда не получу ответов.
Виски подействовало, или, может, ей наскучили мои колкости — она ушла после последнего вопроса, крутанувшись на каблуках.
* * *
На следующее утро просыпаюсь с пронзительной головной болью, — такой, которую, как я знаю, не снимет даже тайленол. Мне почти жаль себя. Глупо было столько пить. Я никогда так не делаю, вот почему бутылка виски почти полная спустя три года, как друг подарил ее.
Садясь, вздрагиваю и оглядываюсь, чтобы убедиться, что Харрисона нет в комнате. Его постель в беспорядке. Часы показывают половину одиннадцатого. Я случайно проспал завтрак, хотя еда в данный момент не кажется такой уж аппетитной.
Вспоминаю прошлый вечер и задаюсь вопросом, как Лейни чувствует себя сегодня утром, но тут же отбрасываю эту мысль. Она меня не касается. Признает или нет, но она еще ребенок. Я не имею права с ней дружить. Вообще-то, сейчас мне не нужно ни с кем дружить. У меня есть ряд целей, которые вчера передал киборг в костюме. Осталось пробыть здесь десять недель, а потом я уеду, вернусь в Париж, где моя жизнь будет состоять из курсовых работ и стажировки в GHV.