Запретный французский (ЛП)

На самом деле не уверена, есть ли у меня клиническая депрессия. Для этого требуется поставить диагноз, а я не получу его в ближайшее время, потому что не собираюсь посещать психолога. Конечно, в начале этого года я трагически потеряла обоих родителей, и, конечно, в последнее время в моей голове царит мрачная картина, но бабушка считает, что мне нужно держать себя в руках. Что бы это ни значило.
Странно только, что мне не так уж и грустно. Я просто… измотана. Измотана, что придется иметь дело с такими девочками, как Блайт. Измотана необходимостью соответствовать ожиданиям бабушки. Измотана рутиной Сент-Джонса в целом. Я худее, чем должна быть, потому что предпочитаю держаться подальше от столовой во время еды, чтобы избежать пристальных взглядов. В последний раз, когда ездила в город, купила рисоварку и время от времени пользуюсь ею, особенно когда сильно голодна. Чтобы еще больше избегать всех, занимаюсь в редко используемом уголке библиотеки. Ну и что с того, что там плохое освещение и несколько паучьих семей борются со мной за территорию? Я справляюсь.
Но настоящий секрет, постыдная правда о том, что помогало держаться на плаву в этом году, заключается в том, что я использую Эммета Мерсье так же, как некоторые люди используют алкоголь и наркотики. Я создала его в своей голове. То, как вы можете рассчитывать на любимое блюдо, любимую книгу… Эммет — моя мечта.
Глава 3
Эммет
Признаю, что на футбольном поле играю нечестно, но, очевидно, игрок обороны тоже. Всю игру он вел себя как придурок, симулировал травмы, кричал, чтобы судья назначил фол, наносил удары, когда думал, что его никто не видит.
Он чуть не сбил меня с ног, когда я бежал к центру поля, и я выругался, но вырвался. Когда он снова догнал меня, то толкнул, играя грязно. В этом нет смысла. На часах осталось всего несколько секунд, и они забили два гола. Тем не менее я не из тех, кто отступает перед вызовом. Некоторым из этих ребят футбол нужен, чтобы сохранить спортивную стипендию. Мне — нет. Я наслаждаюсь этим видом спорта. Мне нравится бегать до тех пор, пока пот не начнет заливать глаза. Люблю ощущать боль от с трудом добытой победы. Поэтому, когда он толкает меня, опускаюсь ниже и бью локтем в живот с такой силой, что он падает от боли, но ненадолго. Он вскакивает и замахивается, и до того, как рефери успевает схватить его, наносит сильный удар мне в челюсть. Моим товарищам по команде не нужно оттаскивать меня назад. Я знаю, когда нужно остановиться. Улыбаюсь, как придурок, когда его оттаскивают, и добавляю прощальную реплику на французском, потому что просто не могу удержаться.
— Мудак.
Французский — мой родной язык, поэтому оскорбление так приятно слетает с языка. Никто, кроме Александра, не понимает. Он смеется рядом.
— Мог бы сказать и похуже.
Пожимаю плечами, уже направляясь к боковой линии, где ждет тренер, кипя от злости.
— Конечно, придурок.
Смеюсь, несмотря на боль в челюсти.
— Ты настоящий идиот, знаешь это? Мы могли вырвать победу в конце.
Бросаю на него косой взгляд.
— Мы? Ты отыграл три минуты за всю игру.
Он выглядит оскорбленным.
— Я первокурсник.
— Я играл на первом курсе.
Глаза Александра сужаются.
— Ты настоящий мерзавец.
Улыбаюсь, как раз в тот момент, когда наш тренер рычит:
— Эммет, тащи сюда свою задницу!
Трудно выглядеть раскаявшимся, когда у твоих ног лежит весь мир. Игра не имеет значения. Мы не попадем в плей-офф. В начале сезона мы потеряли двух наших лучших парней из-за травм, а еще одного игрока выгнали из «Сент-Джонса» из-за наркотиков. Жаль. Он продавал хорошую травку.
Тренер вдохновенно исполняет песню «Парень, пытающийся обуздать трудного подростка». Он говорит, что я должен проявлять уважение и не могу идти по жизни, игнорируя правила, но он неправ, и мы оба это знаем.
Стою и молчу, пока он не выложит все, а потом тренер сокрушенно машет рукой и велит мне собирать вещи вместе с остальной командой.
Александр ждет меня, как послушный щенок. Когда отправляюсь в кампус, он пристраивается рядом.
  
— Родительский выходной в субботу. Не терпится увидеть дорогого папочку?
Игнорирую, но он продолжает.
— Может, мама приедет.
Смешно. Она никогда не приезжала на родительские выходные в Сент-Джонс. Мы почти не общаемся, хотя на днях она неожиданно позвонила мне. Я чуть было не переключил звонок на голосовую почту.
— О, Эммет! Я скучаю по своим мальчикам. У вас все хорошо? Учитесь и ведете себя так, как я вас учила?
— Простите. Кто это?
Она вела себя так, будто поняла шутку.
— Эммет, не говори глупостей. Скажи, ты что-нибудь слышал об отце в последнее время?
Это действительно жалко. Прошло столько времени, а она все еще влюблена в отца.
Фредерик Мерсье — сложный человек. Большинство людей не захотели бы сидеть напротив него в зале заседаний, не говоря уж об обеденном столе. В детстве он пугал меня, и найти утешение можно было только у мамы. В нашем холодном доме я отождествлял счастье с ней, пока мне не исполнилось пять лет и отец не ушел.
Развод сломал ее.
Она слишком сильно любила отца. Когда он ушел, жизнь превратилась в вакуум. У меня сохранились воспоминания о том, какой любящей и внимательной была мама до расставания, но после этого она ушла в себя. Короткие поездки превратились в лето вдали от нашего дома в Париже, а зимы — в отсутствие телефонных звонков. Она всегда в поисках своего счастья, и, очевидно, оно не включало ни Александра, ни меня.
Раньше я относился к ней с пониманием — нелегко исцелить разбитое сердце, но теперь это прошло. Я вижу ее такой, какая она есть на самом деле: эгоисткой. Вечно ищущей, находящей, уходящей. Когда мы с Александром были еще маленькими и жили в Париже, отец пытался бывать там, но работа не давала покоя. Невозможно быть главой глобального конгломерата по производству предметов роскоши и каждый вечер приходить домой к ужину, не говоря уже о том, что он женился во второй раз после развода. Нашел себе милую маленькую семью и дочь-принцессу.
В основном нас оставляли на попечение нянек, некоторые были лучше других. Они знали, что никто не будет проверять, а такая свобода порождала беспечность и пренебрежение. Я был рад, когда нас наконец отправили в Америку учиться в Сент-Джонс. Здесь мы все в равных условиях, разношерстная компания грустных, заброшенных, богатых детей. Бедные мы.
Я почти сожалею, что пребывание здесь подходит к концу. Реальный мир наступает на пятки, готовый вонзить свои зубы.
Именно по этой причине папа приезжает в Сент-Джонс на родительские выходные. У него есть планы на меня, ведь мне исполнилось восемнадцать, и я скоро заканчиваю школу.
Ставлю будильник на субботу 9:00 утра и отправляюсь на один из своих длинных заплывов. Затем возвращаюсь, принимаю душ, бреюсь. Я тщательно слежу за внешним видом, выбираю черный костюм. Другие дети будут одеты более непринужденно для пикника на лужайке, но папа ожидает, что я буду одет хорошо. В конце концов, я его отражение.
Мой сосед по комнате Харрисон стонет и переворачивается на живот, прикрывает голову подушкой, чтобы заглушить шум.
Его родители сегодня не приедут. Я спрашивал, и в последний раз он получал от них весточку, когда они были на яхте в Каннах.
— Не мог бы ты уже свалить, чтобы я мог поспать?
Не обращая на него внимания, сосредоточенно поправляю манжеты рубашки. Горжусь тем, что хорошо одеваюсь, и, честно говоря, американцам есть чему поучиться у французов. Даже если бы отец не владел половиной рынка элитной мужской одежды, я бы все равно заботился о том, чтобы одежда подходила по размеру, стилю и внешнему виду. Американские мужчины приравнивают это к гомосексуальности, как будто ты больше похож на мужчину, если на тебе мешковатые штаны, и ты не мылся три дня.
Прихожу на пикник пораньше, вглядываюсь в немногочисленную толпу на главной лужайке, но отца пока не вижу. Музыканты играют на струнных инструментах. Официанты в одинаковой униформе разносят канапе, а также газированный сок для студентов и шампанское для родителей.