Запретный французский (ЛП)

Так что нет, я никогда не переступала черту.
Но сейчас я здесь. Разве это не считается?
Стою в окружении старшеклассниц. Кажется, эти девушки точно знают, как использовать одежду и косметику, чтобы подчеркнуть и привлечь внимание к каждой прекрасной черте, которой они наделены. Среди них сидят парни, пугающе уверенные в себе, красивые, богатые. Они напоминают стаю волков, облизывающихся при виде свежего мяса, свисающего прямо перед ними.
Однажды я попыталась накраситься. Спустилась вниз после того, как нанесла на лицо целый набор средств, которые купила в Saks, и бабушка поперхнулась чаем, увидев меня, стоящую в дверях кухни и явно похожую на клоуна.
Я мгновенно развернулась и бросилась обратно наверх, прежде чем она успела меня отругать.
Позади хрустит ветка, и я подпрыгиваю.
— Полегче, Лейни. — Александр смеется, выходя из глубины леса с ящиком пива под мышкой. Он намеренно подходит слишком близко, упираясь грудью мне в плечо, и спрашивает: — Что тебя так напугало?
Группа хихикает, и я набираюсь смелости, чтобы снова взглянуть на Эммета. Он не улыбается, он размышляет. Глаза слегка прищурены, полные губы слегка опущены. Он часть группы, их бесстрашный лидер, но в то же время сам по себе.
Он должен сидеть на возвышении, помосте, чтобы подчеркнуть ощущение разделения между ним и остальными, его верными подхалимами. Эммет мог бы встать прямо сейчас и послать их всех к черту, и завтра они снова собрались бы рядом, как всегда жаждущие хоть капельку его внимания.
Спина напрягается, когда осознаю, насколько близка к тому, чтобы стать одной из них. Оставаясь здесь, с краю, я понимаю, чего хочу. Даже минуты его внимания хватило бы мне на несколько недель. У меня было бы, о чем подумать в своей тихой комнате в перерывах между занятиями.
Две девушки склоняют головы друг к другу и хихикают, а я чувствую, как по шее разливается румянец смущения.
Не раздумывая, поворачиваюсь и бегу обратно, откуда пришла, заставляя себя замедлить шаг только после того, как пролетающая ветка царапает мне щеку.
Глава 2
Лейни
Кампус Сент-Джонса утопает в плюще, камне и аккуратно подстриженных самшитах, а его традиции насчитывают более ста лет. Девочки играют в хоккей на траве, мальчики занимаются греблей и фехтованием. Для тех, кто предпочитает играть в поло, есть конюшня с лошадьми, и каждый год во время недели встречи выпускников проводится матч по лякроссу между нынешними студентами и выпускниками. Здания древние, скрипучие и мрачные. Зимой гуляет сквозняк, а летом стоит невыносимая жара. Архитектура относится к другой эпохе и совсем непонятна. Я уже не раз терялась. Сворачивала в музыкальный зал и оказывалась на кухне. Повар прогонял меня половником.
В центре кампуса находится главная лужайка, на которой расположены общежития для мальчиков и девочек, разделенные несколькими ярдами травы. Я живу на четвертом этаже, в угловой комнате, с соседкой, которая презирает воздух, которым я дышу. Она предпочла бы, чтобы я молчала, а еще лучше — вообще не существовала.
Сегодня днем она позвала друзей в нашу комнату. И они разговаривают так, будто меня здесь нет, хотя я сижу на кровати и выполняю домашнее задание по алгебре.
— Не могу поверить, какая у меня теперь большая грудь, — говорит Блайт, любуясь своим телом в зеркале на дверце шкафа. На ней только лифчик и трусики.
— Я безумно завидую. — Нелли вздыхает. — Но у меня еще есть надежда. Моя мама говорит, что у нее не было сисек, пока ей не исполнилось четырнадцать.
— Боже, это целая вечность. Вот, у меня есть хороший бюстгальтер с эффектом пушап, который должен помочь до тех пор.
Мне не нужны бюстгальтеры с пушап. Мое тело меняется, несмотря на внутренние протесты. Подобно сорняку, пробивающемуся сквозь трещины в бетоне, половое созревание одержимо добивается своего. К счастью, мне легко скрывать расцветающее тело под школьной формой. Руки и ноги по-прежнему тонкие, а в свитере я выгляжу моложе своих тринадцати лет. Я рада, я не тороплюсь взрослеть.
  
Блайт и ее подруги, напротив, больше всего на свете хотят выглядеть на двадцать пять. Она перебирает развешанную одежду в поисках самой сексуальной вещи, чтобы сделать селфи и убедиться, что бывший парень это увидит. Найти соответствующий этому требованию наряд, не составит труда. Гардероб Блайт переполнен, хотя ничего из этого нельзя носить в кампусе. По выходным, за пределами кампуса нам разрешено носить все, что мы хотим, однако даже тогда одежда должна соответствовать определенному дресс-коду. Но, если вы обедаете в столовой Сент-Джонса или занимаетесь в одной из библиотек, даже если это в субботу в полночь, вы должны быть в форме.
У меня нет никакой «выходной» одежды.
У меня есть три пары балеток от «Шанель», все одинакового фасона: темно-синие, черные и нюдовые. Мне разрешено носить пару теннисных туфель, пару сапог для верховой езды и пару сандалий. Школьная форма сшита личной портнихой бабушки. Каждое утро перед занятиями я заправляю белоснежную рубашку на пуговицах в клетчатую юбку до колен. Поверх надеваю школьный кашемировый кардиган. Вещей столько, что даже, раз в неделю отправляя их в стирку, в шкафу остается еще полно одежды, висящей в ожидании.
Даже летом я распускаю свои густые темно-каштановые волосы и выпрямляю их. Хотя большинство девушек отказались от этого, я все равно время от времени надеваю соответствующую клетчатую повязку, чтобы успокоить бабушку. Ее нет в кампусе, но повсюду преданные шпионы. В прошлом году я была шокирована, когда разговаривала с ней по телефону, и она сказала, что, по ее мнению, не подобает леди каждый день собирать волосы в беспорядочный пучок.
Я не стала утруждать себя расспросами, откуда она это знает. Дэвенпорты — старинная семья в Сент-Джонсе, и бабушка входит в попечительский совет. Она регулярно созванивается с преподавателями, включая директора и ведущего администратора. Не удивлюсь, если она разместила здесь кого-нибудь, чтобы постоянно наблюдали за мной. Их основная работа — сообщать о моих прическах и о том, был ли у меня утром тост с джемом или маслом: «Сегодня она собрала волосы в конский хвост, и мне жаль это сообщать, но выбрала сливочный сыр». За это им, скорее всего, платят шестизначные суммы плюс льготы. Мне смешно об этом думать. Абсурдность этой жизни иногда доводит меня до отчаяния.
Оборачиваюсь и вижу, что Лавиния смотрит на меня с любопытством, но не очень дружелюбно. Это больше похоже на то, как смотрят на человека, сбежавшего из психушки. По ее мнению, меня следует держать за стеклом и наблюдать с безопасного расстояния.
К сожалению, она не одинока. Слышу, как в Сент-Джонсе обо мне шепчутся. Можно было бы все исправить. Я не ведьма, идиоты, и не призрак, если уж на то пошло. Только потому, что у меня темные волосы и жуткого бледно-зеленого цвета глаза… только потому, что я тихая и застенчивая… только потому, что я держусь особняком… люди придумывают ужасные вещи. Мать настаивала, чтобы я все исправила. Разобралась с ними и избавила себя от этих мучений: «Сражайся изо всех сил, малыш». Она была такой вспыльчивой. Никогда и никому не позволяла переступать через себя. Это постоянная борьба: вспоминать и представлять, чего бы она хотела от меня, и в то же время придерживаться реальных советов бабушки, женщины, от которой сейчас полностью завишу.
Важно сохранять спокойствие. Правила приличия превыше всего. Девушки должны быть вежливыми и скромными, робкими и тихими. Говорить только тогда, когда к ним обращаются. Другими словами, стукните себя камнем по голове и представьте, что вы живете в 1800-х годах. Движение за избирательные права женщин? Да его никогда не было!
Смотрю на Лавинию, жалея, что недостаточно смелая, чтобы окликнуть ее: «Что? Что здесь такого интересного?»
Блайт вздыхает, заметив наше небольшое противостояние.
— Лавиния, не беспокойся. Ты только поощришь ее.
Поощрит к чему? Постоять за себя? Вряд ли.
Время от времени мне в голову приходят бунтарские мысли, подумываю, а не послать ли их всех на хрен. Я могу тайком улизнуть в лес, чтобы поглазеть на Эммета Мерсье, но в конце концов все равно остаюсь Элейн Дэвенпорт, хорошей девочкой, соблюдающей правила, круглой отличницей. Ах да, еще и в депрессии.