Инженер Петра Великого 7 (СИ)

— Проект «Леший» в его нынешнем виде замораживается.
По залу пронесся удивленный ропот. Неудивительно: для них «Леший» был символом нашей мощи.
— Но как же так, Петр Алексеевич? — первым не выдержал Нартов, вскочив с места. — По отчетам машина показала невероятную проходимость! Мы могли бы усилить раму, доработать ходовую…
— Мы могли бы обшить его дамасской сталью, Андрей, но главной проблемы это не решит, — прервал я его. — Я видел эту машину в настоящем походе, а не на полигоне. Начнем с воды. В степи ее расход — катастрофа. Мы выпаривали по два котла за день, приходилось останавливаться у каждой лужи. Дальше — топливо. Чтобы тащить десять тонн груза, он сжирал полтонны угля за сутки. Представь логистику: за каждой боевой машиной должен идти караван из десятка повозок! — Я сделал паузу. — А любой ремонт паропровода в поле? Это остывание котла, слив воды, пайка, опрессовка… Минимум пять часов простоя. За это время вражеская кавалерия обойдет нас трижды. Нет, сама идея верна, но она обогнала свое сердце. Паровая машина хороша для мануфактур, для стационарных установок. Для мобильной войны она — гиря на ногах.
  
Я посмотрел прямо на Нартова.
— Поэтому твоя главная, долгосрочная задача — поиск нового сердца. Легкого, мощного и автономного двигателя, который не будет зависеть от котла размером с избу. Пока его нет, проект «Леший» останавливается. Будем дорабатывать «Бурлак», дамю, что мы сможет на его технологиях сдвинуть прогресс «Лешего».
Нартов медленно сел, делая пометку в тетради. Инженер до мозга костей, он верил цифрам, а приведенные мною цифры были неумолимы.
Затем мой взгляд упал на лист с неуклюжим силуэтом «Катрины».
— Теперь об этом. Андрей, ты изучал мои донесения. Каково твое мнение как теоретика, который не был ослеплен как я азартом?
Нартов на мгновение задумался, сверяясь со своими расчетами, которые, без сомнения, вел с момента получения первых вестей.
— Идея гениальна, Петр Алексеевич, — признал он. — Возможность поднять наблюдательный пункт над полем боя меняет саму суть артиллерии и разведки. Это переворот. Но, судя по вашим же отчетам о расходе топлива, потере управления при ветровом сдвиге и, как теперь выяснилось, финальной катастрофе, аппарат в его нынешнем виде — скорее оружие самоубийства, чем инструмент войны. Вы создали чудо, но чудо одноразовое и непредсказуемое.
— Вот именно, — я улыбнулся от того, насколько правильно разложил мои мысли сам Нартов. — Я убедился в этом на собственной шкуре. Концепция полета — ключ к будущему. Но конкретно эта реализация — провальна. Полностью. И вот почему.
Я загнул палец.
— Начнем с громоздкости. Чтобы собрать в Яссах один-единственный аппарат, потребовалось триста сорок аршин лучшего льна и шелка, четыре бочки смолы и казеинового клея, и уйма человеко-дней работы. Это как строительство египетской пирамиды в миниатюре.
Второй палец.
— Дальше — огонь. Горелка дает неконтролируемый, пульсирующий нагрев. Я чуть не сжег оболочку еще на земле! Один порыв ветра, задувший пламя на ткань, — и всё. Мой аппарат упал из-за прорыва топливопровода, но даже без этого я летал на вулкане. Открытое пламя рядом с гигантской, пропитанной горючей оболочкой — это риск на грани безумия. Тогда меня оправдывало только то, что нужно было спасти Государя, в любой другой ситуации, я бы не подпустил ни одного человека к гондоле.
Третий палец.
— И последнее, главное — ветер. Мой полет до ставки визиря — слепая удача. На высоте ста метров воздушные потоки живут своей жизнью, текут слоями, как реки. Меня несло, как осенний лист. Я не управлял полетом — подстраивался. Аппарат, который не может вернуться на базу, зависнуть над целью или бороться с ветром, — это дорогая стрела, выпущенная в никуда.
В зале стало тихо. Я только что, пункт за пунктом, с цифрами и фактами, уничтожил два их самых любимых, самых прорывных проекта. На лицах читалась растерянность.
— Но… что же тогда? — тихо нарушила молчание Изабелла. — Отказаться от полетов?
— Нет, — я покачал головой. — Начать все с чистого листа. С правильных вопросов.
Подойдя к Нартову, я уставился на него. Он единственный мог понять меня не на уровне веры, а на уровне чистой физики. Его ум не был замутнен моим провальным опытом, он видел голую идею.
— Андрей, забудь все, что ты читал в моих отчетах. Они описывают неверный путь, фиксируют ошибку. Мы пытались поднять груз, нагревая воздух. Нужен другой подход. — Я наклонился к нему, понизив голос. — Задача в том, чтобы сам апарат стал легче воздуха. Понимаешь? Мы должны изменить свойство самого вещества, а не воздействовать на него внешней силой.
Нартов замер.
— Я не знаю, как это сделать, — почти честно признался я. — Моя мысль уперлась в стену. Но твой ум свободен от этого. Возможно, ты увидишь то, чего не вижу я. — Я выпрямился и обвел всех взглядом. — Это и есть новая задача. Я ставлю ее перед всеми. Думайте. Ищите. Как поднять в небо пуд груза, не разводя под ней костра.
Это была немыслимая загадка, противоречащая их опыту, но оттого еще более притягательная. В глазах Нартова загорелся холодный огонь исследователя. Его мозг, получив невыполнимую задачу, уже начал лихорадочно перебирать варианты.
— Проект получает название «Катрина — 2», — объявил я. — С этой минуты все ресурсы Компании брошены на его решение. Алексей Петрович, — я повернулся к царевичу, — вы, как и прежде, отвечаете за координацию. Ваша задача усложняется. Вы должны обеспечить проект, не зная его конечной цели.
Алексей вздохнул, принимая эти правила игры. Мне еще долго принимать «отчеты» о том, что здесь было сделано за последние три месяца, поэтому пусть отвлекутся от текучки.
Вечером, когда шум в цехах стих, я беседовал в своем кабинете с теми, кто составлял мозг моей разросшейся империи. Напротив меня за столом сидели Изабелла и царевич Алексей — их вынужденное за прошедшие месяцы партнерство наконец превратилось в слаженный механизм. Он, с его растущей хваткой управленца, отвечал за «как»; она, с ее острым умом, — за «что» и «почему». Они не нуждались в арбитре: на мой стол ложились уже готовые, взвешенные решения.
— Петр Алексеевич, — начала Изабелла без предисловий, раскладывая листы, исписанные ровным почерком. — Пока вы были в походе, я, по вашему поручению, анализировала донесения и реакцию европейских государств на ваши прошлые успехи. И картина, которую я составила, внушает тревогу.
Она пододвинула ко мне один из листов.
— Раньше они видели в вас гениального ремесленника, создателя диковинных пушек, такого инструмента в руках Государя. Прутская кампания все изменила. Легенда о вашем «небесном корабле», многократно приукрашенная слухами, произведет ужасающий эффект. В глазах европейских дворов вы станете носителем принципиально новой военной философии, человеком, который в одиночку может изменить баланс сил на континенте. Вы сами стали оружием.
Слова Изабеллы заставили поежится. Она озвучила то, что я и сам смутно ощущал.
— А это меняет правила игры, — продолжила она, поднимая на меня серьезный взгляд. — Охота больше не будет вестись за вашими чертежами. Украсть чертеж «Катрины» бесполезно, его не воспроизвести без понимания принципов. Теперь они будут охотиться за носителем знания. За вашей головой, Петр Алексеевич. И за головами тех, кто составляет ваш ближний круг. Особенно, — она на мгновение перевела взгляд на окно, — за головой Андрея Константиновича. Они поняли, что украсть идею невозможно, зато можно украсть человека, способного ее воплотить. И, — добавила она с нажимом, — на вас, Алексей Петрович. Вы — наследник. Ваша жизнь — это будущее Империи, и теперь ей угрожают и придворные интриги, и иностранный клинок.
  
Я хмыкнул. Воспоминание о неудавшемся похищении Нартова, о той легкости, с которой враг проник в самое сердце Игнатовского, было еще свежо, Брюс говорил об этом. Изабелла облекла в слова то, что я сам уже знал. Просто теперь локальная угроза разрослась до глобальной проблемы.