Инженер Петра Великого 7 (СИ)

Даже сквозь эту пелену мозг не прекращал работать, жадно впитывая информацию и пытаясь сложить из кровавых фрагментов цельную картину. Да, система управления турок развалилась, но их армия не испарилась. В центре, где огненный смерч выкосил ставку, царила полная сумятица: офицеры в богатых халатах тщетно пытались остановить бегущих солдат, били их плашмя саблями, но толпа их уже не слушала. Правда на флангах старая военная машина еще работала. Подчиняясь своим командирам, отдельные янычарские орты держали строй, встречая нас огнем и бросаясь в отчаянные контратаки, отчего воздух наполнялся звоном стали.
  
Исполинский, смертельно раненный зверь агонизировал. Голова была отсечена, но мускулы все еще сокращались в конвульсиях, нанося смертоносные удары. Грубый толчок в сторону спас от шальной пули, я споткнулся и упал на русского солдата — мертвого. Я схватил его оружие — СМка. Пальцы с трудом обхватили рукоять. В этой мясорубке я был лишь обузой.
Наконец, мы выбежали на небольшой, пологий холм, где уже хлопотали адъютанты, разворачивая полевой штаб. Открывшийся с высоты вид на театр бойни заставил забыть о боли. Наш гвардейский клин, неся страшные потери, все же пробил турецкие порядки. Мы прорвались. И в этот миг инстинкт окончательно взял верх над дисциплиной — турки побежали.
Начался исход. Целые полки, бросая знамена, пушки и повозки, хлынули к единственному пути спасения — к мосту через Прут. Тысячи людей, волы, запряженные в арбы, лошади — вся эта живая и неживая масса слилась в единый поток, устремившийся в узкое горлышко переправы.
Мост мгновенно превратился в ад. Люди давили друг друга, карабкались по головам, срывались в ледяную воду. Задние, подгоняемые ужасом, напирали на передних, спрессовывая их в кровавое месиво. Некоторые, обезумев, бросались в реку вплавь, но быстрое течение и холод тут же уносили их, превращая в беспомощные щепки.
Тяжело дыша, рядом остановился Петр. С его забрызганного грязью лица градом катил пот. Взгляд государя был прикован к мосту. На его скулах заходили желваки. Мысль работала в одном направлении: эта толпа, пережив шок, могла найти командиров, перегруппироваться на том берегу и запереть нас здесь.
Император послал парламентера. На взмыленном коне, размахивая белым платком на пике, гвардеец прокричал требование о сдаче. В ответ донеслись яростные проклятия. Драться они не хотели, но и сдаваться им гордыня не позволяла.
Медленно повернувшись к фельдмаршалу Шереметеву, который, опираясь на палаш, руководил действиями артиллерии, Петр заговорил.
— Борис Петрович, — обратился он к нему. — Видишь цель? Разговоров с ними больше не будет. Мой долг не позволяет мне выпустить их отсюда. Приказываю. Всей артиллерии. Огонь по скоплению.
Это приговор, вынесенный тактической необходимостью.
Старый вояка Шереметев, все понял без слов и тяжело склонил голов. Через несколько мгновений земля содрогнулась. Десятки орудий, от легких полковых пушек до тяжелых трофейных мортир, ударили разом.
Сражение кончилось. Началась работа. Ядра с чавкающим звуком врезались в спрессованную массу у переправы, оставляя в ней рваные дыры. Картечь широкими веерами косила тех, кто пытался выбраться из давки. Деревянный настил моста разлетался в щепки, увлекая в мутную воду людей, животных и повозки.
Грохот смешивался с нечеловеческими криками, доносившимися с того берега. Я не отводил глаз. Такова была цена, уплаченная за наш прорыв, за спасение Империи.
Когда дым начал рассеиваться, стало ясно, что все кончено. Мост был разрушен. Река ниже по течению превратилась в страшный затор из тел и обломков. На том берегу метались разрозненные группы уцелевших турок.
К утру Прутский котел перестал существовать. Окружение было прорвано. Враг разбит. Мы победили. Но вид поля, усеянного мертвыми телами — нашими и чужими, — внушал трепет.
Вырвавшаяся из котла армия грабила. Обезумевшие солдаты с жадностью набрасывались на турецкие обозы: рвали руками вяленое мясо, запихивали за щеки сухари, черпали пригоршнями из мешков зерно. Офицеры не пытались их остановить: голод уровнял всех. Это отчаянная борьба за жизнь.
Государя я нашел посреди дымящихся руин турецкого шатра. Высеченная из серого камня фигура на фоне пепелища. Его взгляд был прикован к земле у ног, усеянной обломками и телами его личной гвардии.
— Государь, — хрипло позвал я, подойдя ближе. В ушах все еще шумело, голова отзывалась на каждый шаг тупой, ноющей болью.
Он обернулся. Осунувшееся лицо, глубокие тени под глазами. Ни следа императорского величия — просто смертельная усталость.
— Жив, генерал-майор, — он криво усмехнулся. — Вот и славно. Есть дело.
А я все никак не привыкну к этому званию, да и Петру, видимо, нравится там меня титуловать.
— Алесашка! — рявкнул он, и Светлейший, тут же возник, подобострастно склоняясь. — Всех, кто может стоять на ногах, — на захват обозов! Нужны не их парчовые халаты и кривые сабли! Нужен их хлеб, порох и фураж! Каждый мешок и подвода под счет! Чтоб ни один сухарь не пропал! За хищения — вешать на месте, невзирая на чины!
Приказ был отдан тоном, не терпящим возражений. Петр мыслил категориями выживания. Без этих трофеев его победоносная, изголодавшаяся армия умрет здесь же, на поле своего триумфа, через несколько дней.
Весь день прошел в лихорадочной, грязной работе. Утолив первый голод, солдаты тащили мешки с ячменем, бочки с солониной, трофейные пушки. Черз тошноту и головокружение, я помогал организовывать полевой лазарет, используя остатки своих знаний для сортировки раненых — зрелище не для слабонервных. К вечеру, когда первые костры осветили лагерь и над ним поплыл густой запах варева, меня позвали к Государю.
Его временной ставкой стал чудом уцелевший шатер одного из пашей — скромный, без излишеств, он как нельзя лучше подходил к нынешнему настроению. Внутри, при свете нескольких сальных свечей, за простым походным столом сидел Петр Великий. Чистый мундир лишь подчеркивал его изможденный вид.
— Садись, Петр Алексеич, — устало произнес Государь. — Поговорить надобно.
Я опустился на скрипучий табурет. Голова кружилась. Последние дни вымотали меня.
— Я чуть было все не погубил, — произнес он, глядя на пламя свечи. — Поверил лживым речам, погнался за легкой славой… Моя гордыня завела нас всех в эту яму. Если бы не твое… — он запнулся, подбирая слово, — явление… и не отчаянная злость гвардейцев, мы бы все тут и остались.
Я даже не знал что сказать. Что это? Исповедуется Государь? Или же он проводил анализ собственной ошибки?
— А теперь сказывай, — резко повернувшись ко мне, он впился в меня взглядом, в котором вспыхнуло любопытство. — Как, черт тебя дери, ты оказался у них над головами? Весь лагерь видел! Словно Илия-пророк на огненной колеснице. Что это было? Не томи!
Вот он, настоящий Петр. Даже на пепелище, после такой катастрофы, жажда нового пересиливала в нем все.
Я начал с главного: про строительство «Катрины» в Яссах, казеиновый клей из кислого молока, горелка, лопнувший канат. Мой отчет был сухим. А он слушал, подавшись вперед, на его лице измождение уступало место азарту. Перебивал, задавал вопросы, требовал деталей.
— Постой, постой! — воскликнул он, когда я дошел до принципа полета. — Так ты говоришь, воздух, когда греешь его, легчает? И оттого шар вверх тянет? Просто так⁈
— Просто так, Государь. Физика. Закон Архимеда, применимый к газам.
— Архи… мед? — он нахмурился. — Знакомое что-то… Грек, что ли? Ладно, опосля разберемся. Так ты говоришь, можно любой пузырь заставить летать, лишь бы он был велик, а огонь под ним — жарок?
  
— Именно так. Вопрос лишь в материалах и расчетах.
Он вскочил, прошелся по шатру, жестикулируя.
— Так это ж… это ж… — он задохнулся от открывшихся перспектив. — Это ж всю войну перевернуть можно! Видеть врага за версты! Сбрасывать твои «Дыхания» не из мортиры, а прямо на головы! Да это посильнее любого флота будет!