Инженер Петра Великого 7 (СИ)

А на третий день произошел неприятный, если можно так выразится, инцидент.
Полдень выдался безветренным. Мы поднялись на максимальную для привязи высоту — около ста метров. Накануне вечером стелился странный туман, и в разговоре с Дюпре один из его помощников обронил: «Странная погода, господин. Воздух словно слоеный пирог». Тогда я не придал этому значения. А зря.
Шар, неподвижно висевший в воздухе, вдруг начал стремительно терять высоту.
  
— Больше огня! — крикнул самому себе Дубов и до упора нажал на рычаг горелки.
Столб пламени взревел, ударив в купол, но аппарат продолжал падать, все быстрее. Внизу солдаты, державшие канаты, в панике забегали, пытаясь смягчить удар.
— Не работает! — в голосе Дубова прозвучало отчаяние. — Падаем!
Мысли заметались, выстраивая цепочку. Падает. Горелка на полную, но тяги нет. Почему? Ткань цела, ветра нет. Что изменилось? Воздух… он стал другим. Вчерашний туман… Инверсия! Мы поднялись сквозь плотный утренний холод и попали в ловушку — слой более теплого, разреженного воздуха над ним! Плотности не хватает, мы в нем тонем! Значит, надо не греть, пытаясь пересилить стихию, а падать! Пробить этот предательский теплый слой и вернуться вниз, в холодный и плотный воздух у земли, который нас удержит!
— Уменьши пламя! — заорал я. — Остынь! Гаси горелку!
Дубов уставился на меня как на сумасшедшего. Приказ звучал абсурдно, он противоречил всему, чему я его учил: падать — и при этом гасить огонь, единственный источник подъемной силы.
— Выполняй! — мой голос сорвался на крик.
На долю секунды в его глазах мелькнуло сомнение, но затем он резко дернул рычаг на себя. Пламя в горелке опало, оставив лишь несколько тлеющих фитилей. Лишившись последней поддержки, шар устремился к земле с еще большей скоростью.
Мы пробили предательский теплый слой. И в тот самый миг, когда до земли оставалось не более двадцати метров, сработало то, на что я и рассчитывал. Попав обратно в холодный, плотный приземный воздух, наша оболочка, сохранившая внутри значительное тепло, получила резкий тормозящий импульс, словно угодила в вязкую среду. Падение почти остановилось, а шар, вытесняемый плотной воздушной массой, даже снова плавно пошел вверх.
Когда шар наконец опустился, Дубов был бледен. Тяжело опершись о борт гондолы, он пытался отдышаться.
— Я… я бы не догадался, — проговорил он, чуть испуганно. — Я бы жег на всю мощь.
Этот эпизод имел большое значение. Дубов понял, что пилотирование — не ремесло, а наука.
Пока шли тренировки, в нашем импровизированном арсенале кипела другая работа. Анри Дюпре, получил от меня задачу адаптировать «Дыхание Дьявола» для сброса с высоты. Я решил посвятить его в общие детали, без тонкостей внутреннего устройства. Если мне что-то не понравится, то так и останется простым исполнителем.
— Мсье, я инженер, — сказал он мне как-то вечером за чертежами. — Моя работа — решать задачи. Сегодня я строю машину, которая убьет турок. Завтра, возможно, буду строить крепость для их защиты от вас. Это просто работа. Политика — не мое дело.
И он доказывал это делом. Дубовую бочку заменил легкий бочонок из липы, стянутый тонкими железными обручами. Но главным его изобретением стал взрыватель. Мы создали конструкцию, которую я про себя окрестил контактно-вытяжным запалом. К концу бикфордова шнура, вставленного в заряд, крепился простой терочный воспламенитель — по сути, гигантская серная спичка. Эту «спичку» вставляли в деревянную трубку, стенки которой были покрыты теркой из толченого стекла с клеем. К головке воспламенителя шел прочный шнур-чека, второй конец которого привязывался к гондоле.
Принцип действия был до изящности прост. При сбросе бомба летела вниз. Пролетев расстояние, равное длине шнура-чеки, она натягивала его, тот с силой выдергивал воспламенитель из трубки, терка высекала искру, и бикфордов шнур загорался.
Оставалось лишь подобрать правильную длину шнуров. Десятки раз мы поднимали на шаре макеты бомб и сбрасывали их, калибруя время горения. Муторная, кропотливая работа, но мы добились своего. Наша авиационная версия «Дыхания Дьявола» была готова. Легкая, надежная, с предсказуемым временем подрыва на высоте 50–70 метров для максимальной зоны поражения.
Все это время пока мы одновремнно вели работы по «Катрине» и усовершенствованием «Дыхания Дьявола», мои разведывательные группы, как стая волков, рыскали по окрестным степям. Им была поставлена задача не ввязываться в бой, а слушать, смотреть и тащить «языков». На третий день их возвращение принесло причудливый улов: троих совершенно разных пленников.
Первым был интендант, захваченный у переправы, — маленький, суетливый человечек с бегающими глазками, перепуганный до смерти. Вторым — молодой офицер-сипах, чье высокомерие не сломили ни плен, ни грязь на мундире. Третьим — угрюмый, молчаливый старик-янычар.
Для импровизированной допросной я выбрал пустой сарай на окраине лагеря. Это была скорее лаборатория чем пыточная камера. Начал я, разумеется, с самого слабого звена.
— Где склады? — спросил я интенданта через толмача, положив перед ним кусок хлеба и кружку воды.
Словно прорвавшаяся плотина, он заговорил сразу, захлебываясь словами (Дубов неплохо его обработал морально — школа де ла Серды чувствуется). На расстеленной на грубом столе карте он дрожащим пальцем указал на большое, огороженное пространство к востоку от основного лагеря.
— Там, эфенди, все там… Порох, ядра, зерно… Охрана слабая, все лучшие — у шатров визиря.
— А где шатры визиря? — надавил я.
Тут он замялся, взгляд забегал.
— Не ведаю, эфенди, клянусь Пророком! Нас, обозных, близко к ставке не подпускают. Знаю лишь, что где-то в центре лагеря, у старого кургана…
Подозреваю, что он говорил правду.
Следующим ввели сипаха. Держался он вызывающе.
— Я офицер, — заявил он, — и по законам войны требую уважительного обращения.
— Уважение нужно заслужить, — ответил я. — А пока ты просто источник сведений. Где ставка?
Он усмехнулся:
— Ищите, гяуры.
Вздохнув, я подозвал Дубова.
— Отведи этого храбреца в яму. Без еды и воды.
Когда его уводили, я бросил ему вслед:
— Кстати, твой интендант оказался куда сговорчивее. Он поведал нам много интересного. Если и ты заговоришь, возможно, я поверю, что ты не просто трус, скрывающий невежество за гордыней.
Колкое замечание, нацеленное на его самолюбие.
Последним ввели янычара. Он молча сел и уставился в одну точку. Вместо давления я развернул перед ним карту.
— Смотри, — сказал я, указывая на нанесенные со слов интенданта склады. — Мы знаем, где ваше добро. А вот здесь, — я ткнул пальцем в место, которое назвал сипах, —офицер твоей армии указал, где стоит визирь.
Едва заметно дернувшаяся бровь и мелькнувшее в глазах презрение. Этого было достаточно. Он не знал, где ставка, но точно знал, где ее нет, и презирал офицера за глупую ложь.
Через пару дней, когда голод и страх сделали свое дело, я приказал снова привести сипаха. Он указал на карте место у старого кургана, наверняка пытаясь указать на ложный след. Поблагодарив его, я велел его накормить.
Что-то не сходилось. С этим неприятным чувством я снова вызвал янычара.
— Твой офицер подтвердил слова обозника. Ставка у кургана. Это правда?
Он молчал, но в его упрямом взгляде все было ясно, что ненавидя офицера-сипаха, он тем не менее не собирался мне помогать. Тупик.
— Хорошо, — сказал я, меняя тактику. — Ты не знаешь, где спит визирь. Но ты знаешь, как ходит караул. Расскажи мне, где патрули ходят чаще всего? Где охрана самая плотная? Куда не пускают простых солдат?
  
Тут он заговорил о том, что самый строгий кордон выставлен в миле к западу от кургана, в лощине между двух холмов. Туда ведут лишь две дороги, и ночью там зажигают больше факелов, чем во всем остальном лагере.
Нанесенные на карту маршруты патрулей сложились в плотное кольцо вокруг одной-единственной точки, о которой не сказал ни интендант, ни офицер. Вот она. Настоящая ставка. Информация была вычислена.