Прорыв

Он позвонил мне, как мы и договорились, в тот же день. Очень обрадовался, услышав его медлительный добрый голос: 
-- Привет от пустынножителя!.. Скажи Регине, чтоб Олененку давала две ложки капель датского короля... Ощущения? Мой крест -- московские туфли. Песок засыпается во все дырочки, в ногах хруст на весь Синай... Что? Встретили по-братски. Дали, как доктору, три одеяла. Да, пытались всучить автомат "Узи". Объяснил на пальцах, что, не дай Бог, могу кого-нибудь поранить. Тогда передо мной вывалили пистолеты. На выбор. Мне понравился самый допотопный бо-ольшой с названием "Библей-Скот". Из-за названия и взял. Романтичное. Как из Майн-Рида. Так, сколько ложек Олененку?.. Две, правильно!.. Бывай! 
  
Следующие звонки были короткими. Голос отрывистый, хрипловатый. Видать, Яше было уж не до звонков... Спрашивал, как Олененок и Натик (так он звал своего годовалого сабру). Давал советы, спросил как-то, в какие часы Регина дома? Лишь однажды кричал в трубку долго, возбужденно: 
-- Привезли грузин! Они требовали, чтоб их мобилизовали! Не берут! Представляешь, купили грузовик и отправились на линию Бар-Лева... Сегодня оперировал Ицхака. У него ранение брюшины, головы, рук. Может быть, выживет. До Регины дозвонился?.. Скажи, я к ней вечером прорвусь!.. Как дела? Шарон тут бушует. Что-то будет. Навезли такого оружия, что мне их даже жалко!.. Как кого? Египтян. -- Тут наш разговор прервали. Не иначе, телефонист из России. Шутка-шуткой, а там за такую беседу дали бы не меньше десятки. Как агенту англо-японо-германо-диверсано... Выдача военной тайны. И выражения сочувствия врагу. Слава те, Господи, что мы не там! 
Яша надоумил меня, как добраться до Синая. А потом на его базу. 
-- Санитарные самолеты идут из Тель-Авива порожние. Захвати мои сапоги бутылками и баульчик с инструментами. Скажи, что ты кацин-рефуа. Пройдет!.. Тут постреливают, но не очень. Натику пусть грудку натирает скипидаром, как сказал. Когда будешь?.. Жду! 
1 кацин -- офицер (ивр.) 
2 Здесь и далее факты правительственных решений по книге: Зеэв Шиф, "Землетрясение в октябре", Тель-Авив, 1975 г. Документальная книга о войне Судного дня. В связи с существованием большой и, в основном, правдивой литературы об этой войне, литературы на многих языках, я позволю себе отослать к ней читателя, ищущего всестороннего описания сражений, несравнимых по своему ожесточению даже со знаменитым танковым побоищем на Курской дуге во время второй мировой войны. 
3 Советский летчик, врезавшийся на горящем самолете в танковую колонну гитлеровцев. Посмертно был награжден званием Героя Советского Союза. Стал национальным героем. 
4 беседер -- в порядке, порядок (ивр.) 
2. СУДНЫЙ ДЕНЬ ГОЛДЫ МЕИР 
Все утро пытался прорваться к самолетику "Арава", летящему в Синай. Будь я представителем израильской печати -- уломал бы власти. Но я был корреспондентом иностранной станции, русским. И к тому же полтора года, как из Москвы. На иврите едва лопотал. Словом, тип весьма подозрительный!.. 
Потолкался у военного аэродрома без толку и двинулся, как и советовал Яша, на вертолетную площадку возле госпиталя, где пыль, поднятая винтами, не успевала оседать... Поскольку я подошел к вертолету деловито, с брезентовыми носилками на плечах, кинул в кабину их, а затем забрался сам, никто меня ни о чем не спросил. Летит немолодой еврей с носилками. Значит, так надо. Да и времени не было разговаривать. 
Лишь тот, кто попадал в земляные бури, может себе представить серо-желтый Синай во время артиллерийского обстрела. Наверное, я походил на песчаный столб. Только в бронетранспортере, подобравшем меня на развилке дорог, обратили внимание, что я в штатском пиджачке. Дали отпить из фляжки и подвезли к бетонной площадке, на которую вот-вот должен опуститься вертолет с доктором Гуром. Я дрожал от холода всю ночь, вертолет с доктором Гуром не вернулся... 
В десять утра я должен был передать в Мюнхен очередную корреспонденцию. Не мог заставить себя подойти к телефону. 
Я ждал Яшу, которому привез сапоги бутылками; глядел в выгоревшее небо, в котором "Фантомы" загадочно ускользали от русских ракет. А кому-то и не удавалось. 
Я вскакивал каждый раз, когда слышал треск вертолета. Это был не его вертолет... 
Рот мой был забит песком, пальцы одеревенели. Не было сил даже материться. А уж писать не хотелось, это точно. Да и о чем? 
Я четыре года не выходил из боя. Что могло быть для меня внове? Темные, как закоптелый горшок, выжженные изнутри танки, где от экипажа не остается даже пепла? Черное от дыма небо? Друг, который улетает в это черное небо и не возвращается?.. Сколько раз такое повторялось! 
Я оставил яшины сапоги санитарам (на случай, если доктор Гур вернется) и на попутной машине добрался до военного аэродрома. Решил твердо ни на какую войну больше не ездить. Все, что здесь может произойти, я опишу и так. По памяти. И -- ошибся. Вот этого я не видел никогда... На полевом аэродроме, в маленькой комнате, бородатый сержант в черной кипе выдает билеты на самолет. Мы стоим в очереди, стряхивая с себя песок. Замечаю краем глаза, что лишь я один сжимаю в руке документ. Сержант не требует у солдат ни увольнительной, ни записки командира. Он пишет со слов. Фамилия. Из какой части. И выдает билет. Солдату верят на слово, что он не дезертир? Не драпанул домой на денек-другой?.. 
-- Всегда так? -- спрашиваю я на своем чудовищном иврите, который понимают только выходцы из России. Когда очередь уразумела, о чем речь, на меня поглядели, как на беглеца из дурдома. Лейтенант с румяными щеками говорит назидательно: 
-- Если еврейский солдат просит во время войны билет домой, значит, ему разрешили. Он не может обмануть! 
Я вспоминаю бесчисленные комендатуры на дорогах России, облавы, засады, тройные шлагбаумы и заградотряды НКВД во время второй мировой, стрелявшие в спину отступавшим, и у выхода из домика оглядываюсь. Нет, действительно, ни у кого не спрашивают документа... 
Странно, но эти ребята тоже не знают ничего, кроме того, что видели из смотровой щели танка. Сгрудились у полузасыпанного бронетранспортера, где ловят последние известия. 
-- О Хермоне опять ни слова, -- зло говорит лейтенант с румяными щеками. Видать, слух о трагедии на Голанах достиг Синая давно... 
И в Тель-Авиве никто ничего не знает. Израиль живет слухами, посмеивается над бабушкой из Киева, прилетевшей в страну последним самолетом. Когда бабушка услышала, что в Израиле война, она накупила в Вене, на всю валюту, сахару, соли и спичек. 
"Газетный" туман привел к тому, что я, как и весь Израиль, воспринимал войну фрагментарно. Как старую киноленту, которая все время рвется. После очередного обрыва в зале зажигается свет и появляется "объясняющий господин". 
Радовали, пожалуй, только дети. Они стояли вдоль дорог с бутербродами и бидонами в руках, счастливые, когда возле них тормозил вдруг военный грузовик. Однажды, когда я, по пути в Синай, завернул в Ащдод, проревела сирена воздушной тревоги. Дети выскочили из домов и -- остановились у бомбоубежища, как вкопанные: к дверям подходили старики. Дети пропустили в убежище седобородых, затем влетели с гиком сами. 
Вековая мораль оказалась сильнее не только законов "цивилизованного общества"; даже сильнее страха... 
Картина войны стала проясняться для меня, как нечто целое, пожалуй, лишь во время последней поездки на Суэц. Если я не ошибаюсь, это было 25 октября. Возможно, на день позднее. Ни о Сергуне, ни о Яше вестей не было. Правда, был найден разбитый вертолет, на котором улетел Яша, и, возле сбитой ракетным огнем машины, труп второго пилота. Ни Яши, ни других членов экипажа на месте не оказалось; зыбучее желтое море, чудилось, затянуло Яшу, как воронка пловца... Регина и Гуля звонили мне, не слышал ли чего? Не встречались ли? Чем больше утешал их, тем сильнее тревожился. 
  
Накануне израильтяне пытались взять город Суэц. Ночью солдаты чрезвычайных сил ООН подняли на 101-м километре дороги на Каир свой голубой флаг, остановив войну, но еще всю ночь из города пытались вырваться окруженные израильские парашютисты, которых, увы, бросили в воду, не разведав броду. Эта "последняя оплошность" стоила дорого.