Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
– Дистанция, скорость?
– Почти невозможно сказать точно: пока слишком далеко. Я попробовал разойтись с Иваном Степанычем, чтобы попытаться его триангулировать, но погрешность может быть достаточно большой. Миль тридцать по штурманским расчетам. Через некоторое время попробуем просчитать скорость по изменению курсового угла, если получится. Но, судя по всему, немаленькая.
– Так… Значит, что-то большое и одинокое движется на нас контркурсом… Ну и что это может быть?
Иванов пожал плечами: «Что бы это ни было, лучше бы нам быть настороже».
– Айсберг? Линкор на испытаниях? Флотский авианосец в одиночном плавании? Круизный лайнер с певичками и канканом? Алексей Игнатьевич, могут, по-вашему, локаторы пока просто не видеть его охранение?
– Нет, я в этом достаточно уверен. Шесть часов назад они «либерти» почти с двадцати миль читали.
– А эсминцы?
– Эсминцы читает с много меньшего, но все же… Если он в тридцати милях и в нашу сторону идет, то четверть часа можно подождать без особого риска.
Четверть часа еще не прошла, когда в рубках советских кораблей командирам почти одновременно были поданы трубки телефонов соединившими их радистами. Перемещающийся в пространстве электронный артефакт явно был реальным и даже обитаемым, поскольку он использовал радио на передачу, выдавая весьма мощной станцией кодированные группы знаков. «Градусами» – бортовыми радиопеленгаторами – передача была однозначно ассоциирована именно с ним.
– Черт, быстро ответить абракадаброй, повторив его первую строчку! – Командир линейного крейсера, способный на необычные реакции, повернулся к офицеру связи.
– Иван Степанович… Нехорошо без санкции адмирала… Приказ о соблюдении радиомолчания…
– Не успеем же!
Офицер связи, неприметный, с плохо запоминающимся лицом старлей, усмехнулся, глядя на возбуждение командира. Командир одной из боевых частей сумел поймать в полумраке эту усмешку и с негодованием повернулся к стоящему с бумагами в руках офицерику, уже совершенно спокойному.
– Нельзя, Иван Степанович. Адмирал сам догадается и передаст, если считает нужным. В машину о полном ходе?
– Верно. Сколько готовность?
– Как положено. После вчерашнего пунктира котлы еще теплые.
Оба артиллерийских корабля разошлись шире и с двадцати миль в конце концов сумели определить скорость «большого неизвестного» и отследить резкое изменение его курса.
– Двадцать два узла, – сказал в недоумении старший штурман линейного корабля, оборачиваясь к склонившемуся через его плечо командиру, проглядывающему его расчеты.
– Очень интересно… Что бы такое крупное могло идти на двадцати двух узлах?
– Линкор… Современных типов. «Алабама», скажем.
– И что ему здесь делать. Эсминцев ведь нет?
– Рядом нет. Может, оторвались? Или мы их просто не читаем. Радар…
– Да, радар… Ну, пусть эскорт мы не читаем, но линкор. Гм… И что, скорость не увеличивает?
Штурман посмотрел на свои записи и отрицательно покачал головой.
– Нет, все постоянная, с тех пор, как начали считать.
– А вот это еще страннее… Ладно, если у него двадцать два – двадцать три узла полная скорость или даже максимальная… Но какого черта кто-то будет идти на такой скорости посреди океана?
– Ну, если американцы спешно перебрасывают тяжелый корабль… Такое тоже может быть… Или испытания, скажем, на двенадцатичасовой полный ход.
– В таком месте? Чушь! И океанские испытания без серьезного эскорта – тоже чушь! Дать двадцать четыре, попробуем к нему поближе подойти. Как, Алексей Игнатьевич, с какой дистанции его можно в ночной визир рассмотреть?
– В такую погоду да в такой час… Кабельтовых сорок, пожалуй… И то, если он такой большой, каким кажется.
– Кажется… Посмотрим. Но нет, я не думаю, что это линкор. Он нас увидел, но мы его уже читали достаточно долго к этому времени, значит, радиолокатор на нем, как наш, не бог весть что… Хм. И без эскорта. Быстроходный транспорт?
– С радаром?
– Потому и с радаром, что быстроходный и ходит в одиночку. Вот как выдаст сейчас двадцать девять с половиной, так и станет нам всем ясно, кто это нам встретился. Сделаем ручкой и пойдем своей дорогой.
– «Квин»?
– Нет, конечно. Такого не бывает. Но я, пожалуй, рискну. Даже если это линкор, можно его на вкус попробовать, а если не понравится, оторваться еще ночью. Если вдруг авианосец, тем более именно ночью надо разбираться. Сколько сейчас наш ход?
– Сколько ход? – повторил командир корабля.
– Двадцать два пока.
– Очень славно. Доводим до двадцати четырех и смотрим, ускорится он или нет. Если да, то доводим до полного. Разомнем кости, нам все равно в ту сторону. А если нет… Подойдем и поздороваемся.
Время тянулось, как привязанное за хвост. Для каждого это был первый в жизни морской бой с надводной, в полном смысле этого слова, целью. Уже никто не сомневался, что им удалось ухватить какую-то удачу, но в ситуации было слишком много непонятного.
Неизвестный корабль разразился новой серией энергичных радиограмм, все были кодированные. «Советский Союз» и «Кронштадт» шли на обеих его раковинах, с «Чапаевым» чуть позади, но два узла преимущества в скорости, ради которых конструкторы могли пожертвовать и жертвовали многим другим, большой разницы не создавали – они нагоняли противника в час по чайной ложке, медленно выбирая кабельтовы из разделяющей их темноты. Таким ходом советская эскадра догнала бы неизвестного только часов через десять, когда могут появиться гораздо более актуальные проблемы.
После двадцати минут такой странной погони Левченко наконец разрешил невозмутимому командиру линкора дать двадцать семь. Его тоже начинал охватывать азарт. Если от тебя кто-то убегает, то всегда появляется стремление его догнать – это в природе всех хищных тварей. Страх жертвы, бывает, провоцирует и достаточно осторожного хищника.
Впрочем, в голове адмирал держал припомнившийся ему эпизод из Первой мировой, когда пара черноморских эсминцев навела на «Императрицу Екатерину» соблазнившийся легкой добычей «Гебен» – до сих пор, кстати говоря, плавающий. Эх, если бы в свое время не перетопили Черноморский флот, свой флот, выстроенный на народные копейки, может, все бы иначе повернулось… Говорят, и Балтийский пытались, только у Троцкого повода не нашлось.
Через три часа погони, уведшей сцепленные невидимыми трассами отражающихся от металла электрических волн корабли на восемьдесят миль к осту, с мостиков линейного крейсера, вырвавшегося еще кабельтовых на тридцать вперед, что-то начали различать. Мощные линзы ночного визира, синхронно связанные с ориентацией оптики дальномеров, начали проецировать на чуть-чуть более серый восточный горизонт буквально по миллиметру выползающую из него тень.
– Прожекторами? – вопросительно повел бровями огневержец местного значения.
– Нет… Не стоит, – покачал головой Москаленко. Его не оставляло чувство, будто что-то здесь не то.
– Широ-окий… Дли-инный…
Пост ночного визира находился прямо перед боевой рубкой, и при желании, приподнявшись на цыпочки, можно было разглядеть согнувшуюся над окулярами мокрую спину наблюдателя. Два часа назад Чурило выбрал его из сигнальщиков, как имеющего самый темный оттенок карего цвета глаз, и заставил все это время просидеть с открытыми глазами в затемненной каюте неподалеку.
По популярному поверью, чем темнее глаза у человека, тем лучше он видит в темноте. Никто не знал, правда это или нет, но здесь был не тот случай, чтобы устраивать эксперименты. Еще помогали, говорят, кислое, сладкое и красный цвет. Красный цвет на корабле был, в фотолаборатории, но от нее до визира нужно было добираться минут по крайней мере десять, что лишало идею смысла. Кислым и сладким сигнальщиков на вахтах кормили непрерывно.
– О-очень длинный… На корме что-то круглое… Мачта громадная, но башен не вижу…
Темнота впереди вдруг сменилась часто захлопавшими вспышками. Сбоку ахнули, у Москаленко самого сердце в груди екнуло так, что чуть не пробило грудину изнутри. Vasa incognita [129], видимо, понял, что терять ему нечего, и шарахнул из всего, что имелось на борту.