Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
– Не завидую ребятам… – сказал кто-то из матросов, разминающий папироску желтыми пальцами в костяной твердости заусеницах и размытых пятнах въевшегося в кожу машинного масла. – В одиночку по такому морю… Того и гляди нарвешься, а ни пушек нормальных, ни скорости.
В течение тридцати минут «Бакинский комсомолец» с опустевшими танками исчез в сырой дымке, закрывающей северные румбы.
Наладившаяся корабельная жизнь продолжалась своим чередом, покуда в шестнадцать часов с мелочью не была прервана экстренным докладом с линкорного Бе-4. Летчик, возбуждение которого было заметно даже сквозь отвратительную слышимость, без колебаний пошел на нарушение радиомолчания. Обнаруженная им цель показалась разведчику слишком жирной для риска упустить ее в темноте, которая должна была спуститься через несколько часов.
На «Чапаеве» сыграли боевую тревогу, вызвав ажиотаж команды, совершенно не знавшей о причинах происходящего. Эскадрилью «сухих» начали готовить к вылету, в то время как адмирал все еще продолжал размышлять над тем, каким образом накрыть обнаруженный гидросамолетом некрупный конвой, не поднимая особенно большой паники в океане.
Это был даже не конвой – просто несколько судов с охранением. Очень хорошо, что на них наткнулся не дальний «як», а «бериев», тихий мотор которого позволил ему облететь ордер, не привлекая к себе внимания, а не занятому управлением наблюдателю в хорошую оптику разглядеть все подробности их везения. Четыре транспорта, по виду классические «либерти», шли за парой эсминцев, выполнявших противолодочный зигзаг и явно уделявших основное внимание наблюдению за поверхностью.
В связи с этим возникал соблазн натравить на них пикировщики, а уже потом разыскать и утопить тихоходные транспорты. Считали время, считали дистанции, считали курсы. Тянуть было совсем уж нельзя, и Левченко наконец-то дал добро на воздушный удар.
– Парами заходим на эсминцы! Пара-ми!
Раков, стоя в кабине бомбардировщика, мотор которого уже прогревался, орал назад, сложив руки рупором. Стрелок поводил стволом пулемета влево-вправо, проверяя механику, тоже обернулся на него, посмотрел с напряженной улыбкой. У них было буквально несколько минут, чтобы договориться между собой, распределить цели, проверить выданный штурманом авиагруппы курс. Истребительного прикрытия не было, хотя проштурмовать эсминцы было бы полезно. Все упиралось в топливо. К «сухим» подвесили ФАБы [122] – пятисоткилограммовые ведущим пар и две по двести пятьдесят ведомым.
Индикатор температуры масла на приборной панели раковской машины достиг нужного уровня. Раков, все еще стоя, обернулся, показал рукой «Вперед!» и опустился на сиденье, не закрывая фонарь кабины. Пристегивать замки ремней он тоже не стал, зная, что если мотор откажет на взлете, то времени на возню с фонарем и замками не будет – нагруженный бомбардировщик пойдет ко дну камнем.
Стоящий справа механик выдернул тросами колодки из-под колес, выпускающий офицер дал отмашку, и Раков, отпустив тормоза, начал разгонять машину по палубе, ускоряясь с каждой секундой. Мимо мелькнули островная надстройка, пушки, задравшие стволы в небо, частокол крупнокалиберных пулеметов. Дрожание прекратилось, и самолет, чуть просев, оперся плоскостями на спрессованный скоростью воздух. Медленно выбирая ручку, полковник поднял машину выше уровня палубы, увел в сторону, чтобы не мешать взлетающим следом. Ребятам должно было быть легче, поскольку им на разгон добавлялся тот кусок палубы, где минуту назад стоял его собственный Су-6.
– Третий оторвался… Четвертый оторвался… Пятый оторвался… – монотонно бубнил в переговорник стрелок.
Кругами набирая высоту, Раков построил эскадрилью в двойной фронт, более приемлемый для морских машин, чем стандартное бомбардировочное Kette [123]. Взяв курс на юго-запад, восьмерка с «Чапаева» постепенно поднялась на четыре тысячи метров. Полет проходил в полном молчании, рации были поставлены на прием у всех. По переговорному устройству сержант-стрелок комментировал положение остальных машин в строю, давая самому Ракову сконцентрироваться на навигации.
Заход планировался сложный – с запада, после намеренно неправильной кривой, никак геометрически не связанной с курсом идущих на юг кораблей их эскадры. Дистанция была, по океанским меркам, небольшая, сто тридцать миль – едва ли половина их боевого радиуса. Но маневрирование на выходе на цель, как и на отрыве, призванное дезориентировать супостата, должно было сожрать еще немало топлива, ценящегося на вес золота.
До места, где находился конвой, вполне дотягивали патрули с воздушных баз канадского Ньюфаундленда и Исландии: Ботвуда, Гандера, Хармон-Филда, Сент-Джонса, Торбея, Кефлавика, Брейддальсвика – эти названия были заучены летчиками наизусть до уровня «разбуди ночью». Имелся шанс на то, что вражины, если даже вовремя их заметят, примут сравнительно небольшую группу машин в обычном для американцев строю за своих – либо с одной из этих баз, либо с какого-нибудь эскортного авианосца. «Сухие» не были очень похожи на морские машины союзников, что-то было лишь от «эвенджера», может быть, но расчет строился на логике: неоткуда было в Атлантике взяться чужакам.
Тридцать минут скуки – как обычно. Скука в воздухе была лучшим приятелем полярных и вообще морских летчиков, привыкших к огромным расстояниям, какие им приходилось преодолевать. Даже пересев на боевые машины, не идущие по радиусу действия ни в какое сравнение с оранжевыми «полярными коровами», они сохранили привычку не испытывать раздражения от отсутствия событий в ходе полета. Каждые тридцать секунд – контроль приборов, каждые сорок пять секунд – тщательнейший осмотр воздушного пространства вокруг, если хочешь жить. Так что полчаса никакой роли не играли.
На конвой действительно удалось выйти из-под солнца: пилот «бериева» не наврал со скоростью и, главное, с курсом обнаруженной им группы судов. Скорость «либерти», которые в немалом уже числе ходили под советским флагом, была известна – десять-одиннадцать узлов. Если бы пилот ошибся в определении класса, пришлось бы сделать поправку миль на пять-шесть, все равно ведущие акустический поиск эсминцы больше семнадцати-восемнадцати узлов не выдавали.
Сейчас, переведя машины в пологое скольжение, пилоты бомбардировщиков убрали газ, разделившись на две, а потом еще на две группы. Пара эсминцев впереди и короткий строй пузатых пароходов – действительно, классические «либерти» в своем основном варианте сухогруза – шли ровно, как по ниточке. Радары, которые наверняка у них имелись, были либо выключены, либо их показания никого не возбудили. Даже когда «сухие» почти бесшумно выплыли из солнечной короны в нескольких тысячах метров на траверзе эсминцев, корабли не изменили ни курс, ни скорость.
На высоте трех тысяч метров, чуть довернув, чтобы зайти с раковины на оба эсминца, Раков перевел свою пару в пикирование. Он знал, что за ним почти сразу последовали остальные машины. Выпустив закрылки, старый летчик, прищурившись, удерживал строгий анфас эсминца в геометрическом центре бомбардировочного прицела, собираясь положить «пятисотку» с высшим бомбардировочным шиком – «в трубу».
За долгие годы пикирований и штурмовок полковник нутром впитал ощущение, что бомба пикирующего бомбардировщика должна не бросаться, а выстреливаться из самолета, продолжая его траекторию. Так атакует на горизонтали торпедоносец, выпуская торпеду, курс которой определяется боевым курсом самого носителя. В трехмерном пространстве это было значительно сложнее, поскольку на траекторию «выстрела» бомбы влияла масса дополнительных факторов, и даже минимальное скольжение машины по фронту заносило бомбу далеко в сторону. Но в группу не зря набирали специалистов высочайшего класса, и полковник был совершенно уверен, что в этот раз не промахнется.
В отличие от покойного «Ниобе», эсминец, заполнивший уже все поле видимости его прицела, открыл огонь, только когда до падающего почти отвесно пикировщика оставалось метров шестьсот. Зенитный автомат на кормовой надстройке бесшумно заплевался вспышками, возгоняющими похожие на раскаленные докрасна теннисные мячи трассирующие снаряды вверх, в лоб пикирующим «сухим».