Я буду держать тебя (СИ)

— Она сказала “нет”, – громыхнул Сорокин. 
— Ты кто такой, – откуда-то из коридора гневно отозвался Павел. 
— Съебал, нах, Павлик, – хрипер Денис и держался за воздух, реально. 
Перекошенную недовольством рожу Зарецкого хотелось отрихтовать по полной. Но только – снова увидеть страх внутри Ады… Дэн не смог бы проварить это… не смог бы! 
— Ты чё реально ёбыря себе нашла? Сучка, Ида… – дальше она не слышала. 
  
Денису понадобился всего шаг, чтобы смести плюющегося ядом Зарецкого, а потом второй шаг, чтобы оттеснить его к двери. 
— Ещё раз погонишь на мою бабу, уёбок, я сделаю так, что ты до конца своих дней будешь изъясняться с помощью карандашика и бумажки, уяснил? – немного пережми Сорока, так Павел уже сейчас не очень болтливым бы стал. 
— Твою бабу? – попытался всё же что-то выдавить из себя он. 
— Но только если не решишь к ней тянуть свои руки, – продолжил Дэн, игнорируя возглас, а больше всего хотелось лбом въебать в переносицу этого мудня, — или покажешься мне на глаза. Тогда и карандашик не поможет. А теперь скажи спасибо, что жив, Павлик, и иди ебать свою малолетку. 
Разница в комплекции была достаточно внушительной, только Сорока никогда не имел дурной привычки, недооценивать противника, потому попытку Зарецкого прописать ему в корпус отсёк, всего одним движением оттолкнув от себя. Сила оказалась достаточной, чтобы муж Ады долетел до лифта, где ухватился за проём, останавливая своё падение. 
Кажется ещё раз попытался спросить у Дениса, кто он такой. Но взгляд Сорокина, перекошенное лицо и бешенство осязаемое – разумное в Зарецком пересилило и, развернувшись в сторону лестницы, он свалил. 
Дэн со злостью захлопнул дверь, так же в два шага преодолел расстояние отделявшее его от сжавшейся на полу возле своей кровати Аделаиды. 
— Кошечка, тише, малыш, – он сел на корточки перед ней, протянул руки, коснулся и она вздрогнула, подпрыгнула в истерике, вцепилась в него в ужасе, отталкивая. — Это я, Ада, Денис, девочка моя… 
По крайней мере у него получилось прижать её к себе. Расплакавшуюся. И Сорокин отпустил, принимая слёзы, давая ей возможность выплакать испуг, стащил одеяло, укутывая её и устраиваясь так, чтобы ей было удобно у него в руках. Надеясь, что, когда она придёт в себя, не попросит его уйти. 
Потому что Денис не сможет. 
В нём была решительность согласия с ней. Раньше. 
Вот тогда, когда у него не было выбора, когда ему надо было сесть в ебучий самолёт, чтобы лететь через океан и играть в хоккей. 
Да, он хотел играть. Он столько сделал для того, чтобы оказаться там, чтобы играть на равных с одними из лучших… В основном составе, а не быть отправленным в фарм-клуб, или сидеть на скамейке. 
И Денису отчаянно надо было иметь возможность выброса той невыносимой боли от потери, бурлящей ярости понимания, что быть может важнее и нужнее человека в его жизни не случится. И ещё это дикое принятие – он впервые не шёл против, а смирился с кем-то, склонил голову, потому что верил, что ей, его Аде, будет правильнее без него. 
Она успокоилась, перестала плакать. Очнулась и дёрнулась из рук Сорокина. 
— Т-ш-ш-ш, – погладил по спине, волосам и не пустил. 
Всё это время он тонул в осязании обретённого вновь тепла, вдыхал нужный, как воздух запах, рассматривал её – изменившуюся. 
Ада стала меньше, худее, волосы она не красила больше, они за эти месяцы отрасли – все седые, но ей шли. Он бы сказал, что невероятно красивая… его злючка-кошка. 
Только в руках у него маленькая, разбитая вдребезги, женщина. 
— Денис? – шепнула она, притрагиваясь к щеке, не веря, что он реальный. 
— Эй… – с болью заставил себя улыбнуться. 
— Что ты тут делаешь? 
— Я тебе звонил, сообщение наговорил… я пришёл крестик вернуть, – проговорил он сипло, не то, что хотел. Совсем не то. Абсолютно. 
Показал на шею, где носил украшение Ады. 
— Я думала, что потеряла, – она провела пальцем по перекладине. Закусила губу. 
— Я нашёл, в форме. Ты наверное, когда снимала… – Ада едва заметно, будто в трансе, согласно повела головой. — Я носил. На играх он меня берёг. 
— А травма? – спросила она и Денис понял, что следила за играми, или быть может за новостями про него. 
— Я не надел. Замок сломался, – зачем-то оправдался Сорокин. — И… 
— Мама говорила, что он счастливый, – прошептала Ада, причиняя боль, невыносимую, и оглушая. 
— Я бы не отдал, – вытолкнул из себя признание Денис. И его прорвало. — Это только предлог, чтобы тебя увидеть, – он обнял её лицо, всмотрелся в глаза. — Я подыхаю без тебя, понимаешь? Загибаюсь. У меня ничего не осталось, только фотки в телефоне, где тебя не видно, фотка со стенда десятилетней давности и этот крестик… я бы тебе его не отдал! 
— Фотка со стенда? – почему-то зацепилась за это Аделаида. Нахмурилась. 
— Да, я забрал из той коробки, помнишь? И… Ада, поехали, поехали со мной, домой, пожалуйста! – у него защипало глаза, когда она всмотрелась в него, снова начиная плакать и замотала головой. 
— Я не могу, Денис, я не могу, – болезненное отрицание. 
Ида правда не могла. Она на него смотрела, он её обнимал, и сердце громыхало – он пришёл, пришёл, она же так ждала. 
На самом деле ждала. 
Это его пальто дурацкое – не снимала, спала в нём, особенно, когда Марго не стало. Иде было так плохо, так отчаянно плохо, а эта вещь Дениса спасала, она рыдала и очень хотела, чтобы её просто обняли. Нет, чтобы ОН её обнял, как делал это, и пошутил. Пошутил. Нелепо и пошло. Заставил улыбнуться. 
— Ада… 
— Я же старая, Денис, десять лет, и дальше, – она так хотела, чтобы он понял, чтобы услышал. 
Это же безумие, что он предлагает. Она инвалид. Переломанная. Ей зачем портить ему жизнь? Она сопротивлялась этому тогда, когда была нормальной, куда ни шло, здоровой. А сейчас? 
— Ещё десять и мне уже будет пятьдесят, а ты… ты… У меня, знаешь, отнялись ноги. Нервное. И сейчас легче, но врачи говорят, что такое может повторится, понимаешь? А если меня не отпустит?
— Плевать, Ада, малыш, я же сам… вот я мог не встать и, кто ещё из нас через десять лет ползать будет? – снова шутка дурацкая и этот его пофигизм. — Это не важно, слышишь? 
— Нет, – упрямый мальчишка, что ж такое! — Я была у психотерапевта, понимаешь? Из-за ног, – пояснила она, когда увидела в глазах Сорокина недоумение, — мне прописали терапию, психотерапию. И… вот… она мне сказала, что мы с тобой, я и ты – я просто компенсирую отсутствие ребёнка, Денис, это… не правильно… не нормально. 
Сорокин расплылся в такой дикой и радостной улыбке. Потом попытался скрыть её, но не смог и рассмеялся. Открыто. Как Ида невероятно скучала по его смеху – так никто не смеялся. Только он. 
— Денис? – тем не менее нахмурилась. Смешно ему… 
— Прикинь, ты прикинь, – всё не мог успокоится. — Я же тоже ходил, ну, к мозгоправу. Контроль гневом, уссаться… словно я не умею его контролировать. Дебилы… но, пох, не то! Прикинь – я сказал про тебя, ну не конкретно. Бля, как у них получается всё это вытаскивать? Бля… Короче, он мне загнал, что типа это у меня, ну скучаю по тебе, хочу к тебе, чувства мои – потому что материнского внимания не хватило, поэтому встало на женщину постарше. Слышь? 
И он снова загоготал, и слёзы эти из глаз уже просто без контроля. 
— Су-у-ука, Ада, бля, мы же идеальная пара, пиздец, два ебанутые на всю бошку! Одиночества! Мамочка и сын? 
Аделаида сначала захлебнулась в какой-то обиде, горькой и наивно-детской, но потом её потянуло за Сорокиным – это просто истерика, пережитое, стресс и… она тоже рассмеялась. 
  
Уткнулась в Дениса и смеялась в голос. 
— Ада, эй, Ада, – он снова обнял её лицо, заставил посмотреть на него. Серьёзный. Очень. — Срать на всех? И на то, что это там такое по их мнению. Мне без тебя плохо. Я… я же обещал, что буду держать тебя. Ноги – херня, я тебя буду носить на руках. И… не поедешь со мной, я буду на коврике спать, потому что дверь у тебя дерьмо. Не дам никому тебя обидеть. Слышишь?