Борода из ваты – пули из серебра. Том 1 (СИ)
Сердце колотилось как свинья, которая поняла, куда её везут, но Фома молился о том, чтобы не потерять сознание. Он ведь может уже не очнуться, если потеряет сознание, а с другой стороны где-то там в глубине его подсознания спряталось признание. Он отталкивал его, выгонял и публично отказывался признавать, но ему было страшно интересно, что будет дальше и чем всё закончится. Лысый и полуголый нечистый умел интриговать. Страх заполнил всю душу Фомы, как гелий воздушный шарик, но любопытство не давало ему уйти. Ни в прямом ни в переносном смысле.
* * *
Лютый отлично видел реакцию человека в отражении на лезвии ножа. Да, сейчас он не думает о том, как перехватить оружие. Сейчас он думает о том, что «тут бл. происходит». Боишься нечистых, гад? Надо поддать жару.
Лютый сжал кулаки и завыл, как перекидыш. У него не получалось так красочно, мощно и грозно как у настоящего вовкулаки (а он знал парочку), но существо человеческое задергалось как под напряжением.
«Переборщил», — уточнила Снежка.
«Хорошо. Добавим молитвы».
Дед начал громко и максимально невнятно читать что-то похожее на христианскую литанию задом наперед. На самом деле он выдумывал идиотские звукосочетания на ходу и старался завывать как можно более нечленораздельно, чтобы не попасться на хитрости. Невольный слушатель вытаращил глаза и сглатывал слюну, не переставая таращиться на него. Дед улыбнулся и придал скорости. Теперь он походил на черного проповедника, можно было еще поплясать и покричать «Аллилуйя, братья! Мы идем к нему!» Но это было бы смешно, а Лютому был нужен страх. Поэтому он продолжил импровизировать.
* * *
«Что тут происходит? — думал Фома — Что он творит? Где выход?»
Мышцы на спине лысого напряглись когда он приподнялся на коленях, запрокинул голову вверх и завыл на луну как бешеный волк.
«Да он к тому же еще и качок. С такими „широчайшими“ по бокам не рождаются. Интересно где он ходил на тренажеры? В гостях у сказки?»
Сжал кулаки и воет. А если он сейчас подскочит, развернётся, встанет на все четыре, зарычит и бросится на него? Что тогда делать? Ждать, как перепуганный ягненок? Ну а что он может?
Фома почувствовал как его трясёт. Непроизвольно, как будто чужой рвался изнутри, но плотная ткань кожи не давала вырваться наружу и Фома трясся, в почти эпилептическом припадке. Неосознанно, сам не желая того, просто тело так реагировало вырабатывая слишком много адреналина.
Дед перестал выть и опустил руки, а потом начал молиться. Обычные прихожане молятся тихо, почти не слышно, себе под нос и только священники да ксёндзы могут позволить себе рокотать под куполами храмов. Лысый надрывался во всю мощь горла и это был чистой воды сатанизм. В его молитве не было ни грамма смысла, Фома напрягся, пытаясь разобрать отдельные слова, но слышал только бессмысленный, но очень жуткий набор букв. Нечистый оживлял мертвеца, что он должен был петь ' С новым годом, Крошка?' Адские песнопения были как раз в тему, а потом он запричитал еще быстрее и поднял вверх руки в молитвенном жесте, как чертов мусульманин.
Вот урод, ему нужно вниз смотреть, а не наверх. Не туда где райские кущи, а вниз к котлам, адскому пламени и чертям, размазывающих грешников по сковородкам. Там самое место этому некроманту.
Лысый вдруг запищал идиотским голоском и рухнул лицом вниз прямо на труп. Расставив руки как труп. Закрыв собой труп. Труп на труп. Картина Дали, бля — «Снежные гомосеки».
Он лежал полуголый на раздетом трупе и не шевелился. Его поза повторяла позу Женьки, а точнее он лежал на нем, рука к руке, нога к ноге и морда к морде. А потом он задымился.
— Твою мать! — закричал истерично Фома. — Я этого не выдержу, блядь! Чё за херня!
Он продолжал выкрикивать бессвязные ругательства, бесполезные словосочетания, а из-под рук Женьки и Мороза валил густой синий дым. Так крестом он и уходил в крышу, там ударялся о деревянное перекрытие и расплывался тучами направо и налево.
«Вас что там приваривают, бля! Отпусти, Женьку, бля! Я милицию сейчас вызову бля! И отдел контроля, бля! »
Как будто услышав лысый дернулся, перевалился на бок и упал на спину, открывая Женькино тело.
3.
Лепка прошла успешно. Давно не занимался дед художествами и сомнения были в том, что получится нормальный ангел, но сила нечистой крови не подводит, если делать с головой. Конечно он посмеялся над придурошным мужиком изображая гребаного вуду, но по сути делал все правильно. Надрезы на теле снеговика символизировали отход человеческой сущности, раны на его теле изображали безвозмездную передачу нечистой крови. Старая как мир традиция лепки снежных ангелов или как их называли раньше «снеговики». Снежка любила старый термин, но дед предпочитал новый — здесь они как будто один раз поменялись душами или характерами. Обычно дед был консервативен, а Снежка продвинутая, но тут они споткнулись.
«Ангелы, — презрительно фыркала она — Ми-ми-ми. Какая прелесть. Фу, дедуня, на тебя это не похоже».
«Ты видела снеговиков? — фыркал он в ответ, обжигаясь горячим чаем — Ты же любишь людей, любишь их реальность и жизнь, а как выглядят кругляки с морковкой не знаешь? Так я тебе расскажу, но только один раз. Три вылепленных из снега круга, большой, средний и маленький ставят один на другой изображая типа фигуру. Вместо глаз лепят камни, вместо носа морковку, рот иногда упускают, оставляя снеговика немым и по бокам две ветки втыкают, изображая ручки. Меду верхним и средним шаром обвязывают человечий шарф, типа на шею. На голове шляпу, цилиндр, немецкую каску — что придумается. Вот как они видят снеговика! Ты видела его не раз. Вот это и есть ми-ми-ми и противно, так что не трогай моих ангелов».
«Когда я вижу твоих ангелов, то первая мысль бежать подальше, это не ангелы. Это демоны, дедушка.»
«Ну и точно не снеговики. Хватит спорить».
И он прекращал спорить с внучкой. Все равно она победит. А потом Война закончилась и потребность в Ангелах (снеговиках!) отпала, они думали, что навсегда. Воистину «никогда не говори никогда».
4.
Мёртвый Женька дернулся и Фома закричал. Он всякое видел в своей дрянной жизни и приходилось делать тоже разное, но конвульсии мертвецов после смерти — он слышал только в байках об этом. Теперь он видел, как мертвец выгнулся дугой, будто его разрывали изнутри. Секунду, но голова и зад уперлась в землю, а тело рвалось вверх, как ракета на старте. Потом он упал назад и замер. Фома понял, что эту ночь он не переживет, если не убьют то сойдет с ума и тогда мертвец сел.
Он сидел полуголый с разрезанной грудью и смотрел на Фому.
«Нет», — прошептал Фома и пополз назад на жопе, как тупая собака — Нет'.
Фома не кричал, он шептал. Он шептал потому что боялся разбудить зло. Лысый лежал неподвижно рядом с мертвецом, которого поднял, и Фома не верил, что дед сдох. Нет, не с его счастьем. Нет, сер. Нельзя кричать, нельзя шуметь, иначе он тоже поднимется, как поднялся упырь.
У мертвеца не было глаз, так показалось ему сначала. Нет, зрачки черные как уголь, ни пятнышка белого, темнота и мрак. И взгляд тупой, безжизненный, как грязный пол. Мертвец начал медленно подниматься, опираясь рукой о землю. Фома попытался встать, так быстро и так бесшумно как только мог, но ноги, всегда служившие ему — не удержали дрожавшее тело. Он упал. Мертвец тоже с конечностями не сильно дружил, но у него прогресс шёл быстрее. Он уже стоял на своих двоих, стоял раком, держась одной рукой за грязную деревянную подпорку: ноги у него дрожали, но мертвец держался и косился на Фому. Дед лежал мешком и вставать не собирался.
Мертвец посмотрел на Фому и выпрямился, отпустив опору. Его шатало как на палубе пиратского корабля, но он стоял и смотрел на Фому. Потом он сделал первый шаг.
Все это не заняло и трёх минут, а казалось, что они барахтаются полночи. Затрещала еле слышно гнилая доска деревянного покрытия, но Фома услышал оглушающий треск. Он попытался встать ещё раз, но ноги не слушались, а мертвец шагал неуверенно, медленно, но приближался к нему. «МММ» — застонал дед и это было последней каплей — Фома пополз. Руки, старые добрые руки, не подводили, он хватался за выступающие края досок и подтягивался, вонзал пальцы в любые расщелины как самый странный на свете скалолаз и подтягивался. Он не чувствовал боли, хотя уже сломал пару ногтей и кровь сочилась из царапин смешиваясь с пылью и высохшим много лет назад навозом. Он полз упорно, как ползёт солдат из-под обстрела, как ползет санитар, волоча на себе раненого, как ползет сбитая машиной собака, волоча за собой кишки на последнем издыхании, а мертвец шёл за ним, еле переставляя ноги.