Борода из ваты – пули из серебра. Том 1 (СИ)

— Не надо, — шептал Фома еще тише. Он уже не замечал, что стоит на коленях и руки к здоровяку как к иконе тянет. — Не надо так. Не впутывайте меня. Я не хочу.
— Эво как, — удивился дед. Или сделал вид, что удивился. — Незадача. Не поймешь тебя. То пойду, то не пойду. Чего ты не хочешь? Другу помочь?
— Кровь, — шипел как змея Фома и подползал на коленях ближе, — кровь.
— Что кровь? Да что с тобой, человек? Ты что без ружья и говорить разучился.
«Было бы у меня ружье, — трусливо мелькнула мысль у Фомы, — мы бы говорили по другому. И на коленях в крови ползал ты, а не я».
— Расчленить…
— Кого расчленить?
— Его, — Фома показал дрожащей рукой на Женьку, — не надо.
— Тьфу, выругался дед, — никто не будет его расчленять. Я по твоему кто? А хотя…
Он махнул рукой, отгоняя дурные воспоминания:
— Ничего я от тебя другого и не ожидал. Вот как вы нас представляете. Встань на ноги и не будь тряпкой. Подъём солдат. Смирно, раз-два!
Фома сидел и плакал. Слезы летели с подбородка и при свете луны маленькими светлыми молниями падали вниз. Лысый смотрел на него озадаченно.
— Да ну тебя. Сам сделаю. Как ни крути, все приходится делать лично. А ты говоришь, не делай ангела, не делай.
* * *
Все что происходило потом Фома хотел бы забыть, вынести за скобки, а еще он хотел потерять сознание и не смотреть, но зрелище рождения Ангела завораживало, оторваться так же невозможно, как и мерзко было смотреть на происходящее.
Дед положил тело на спину, руки врозь, ноги вместе. Разрезал одежду. Раздел и отшвырнул её в сторону. Хорошо, что не стал снимать штаны. Потом сделал разрез на белой холодной коже. Начал с правой руки и поехал резать по всей длине, приближаясь к груди, пересёк её не переставая вырезать неглубокую траншею и выскочил на левую, дошел до середины ладони и остановился.
Фома качался из стороны в сторону как сомнабула. Живот предательски булькал как ведьмин котел, готовясь выплеснуть варево наружу. По кишкам в горло и через дырку между губ наружу, но если он это сделает — лысый некромант не простит срыв ритуала. Поэтому оставалось только смотреть на происходящее максимально безучастно и держать вонь внутри себя. Поблевать время будет потом, если его оставят в живых. Надеяться нужно на лучшее, но Фома догадывался что с ним сделают. Восстанет зомби из мертвых, и зомби будет голодным. Мертвецы всегда голодны и его обязательно накормят. Свеженькие, тёпленькие хоть и немного невыспавшиеся мозги сидят и ждут когда откроют черепную коробку как мясную консерву. Чпок, и «где моя большая ложка». Вот для чего он нужен — «консерва». Восстанавливающий ужин для живого мертвеца.
Дед тем временем собирался вскрыть себе вены на руке. Сделал разрез крестом на запястье и замер. Фоме стало холодно. Дед сидел к нему почти спиной, полуоборотом, но Фома видел как появился яркий синий свет, пучок синего фонтанчика ударил вверх, упираясь в полусгнивший потолок фермы. Дед как будто открыл дверь в своем запястье, дверь из темной мрачной комнаты вела туда где ярко светит солнце выжигая зрачки и воет пурга, там где свет отражается от снежного покрова, причиняя глазам почти физическую, невыносимую боль.
Ружьё он отставил в сторону. Прислонил к покорёженной дверце, через которую свинок выводили на убой. Фома старался не смотреть в ту сторону, старался не думать о том, заряжено оно или нет. Если бы у него не затекли ноги от долгого сидения в неудобной позе, если бы его не тянуло рвать каждые пять минут, если бы он так не ослаб от страха и кушал не десять часов назад. Как только дед отвлечется достаточно сильно можно было бы рвануть вперед, тихо, еле слышно, но быстро, и схватить ружье. Вскинуть его к плечу (конечно бесшумно) подвести мушку так чтобы она смотрела в этот лысый морщинистый затылок, который уже начинает покрываться колючей черной щетиной лезущих вверх новых волос и плавно нажать спусковой крючок. Нет, сразу два! Или так нельзя? Лучше не рисковать. Сначала нажать правый и пуля с грохотом вылетит из ствола бешено крутясь и пробивая затылок занимающегося фигней деда. Серебро проскакивая через его плоть и кровь будет оставлять свои следы, светлые мазки на кусочках плоти, будет впитываться в кровь, в мясо и распространяться вниз, всей своей серебряной заразой так чтобы урод не смог регенерировать, а мертвые части умирали навсегда. А Фома пуле поможет и выпустит ее подружку. Повернёт ствол за дернувшейся спиной, чтобы не промахнуться и нажмёт спусковой крючок ещё раз. Бах, и подружка вгрызётся, куда бог пошлет. Хоть в затылок, хоть в спину, хоть, блин, в правую пятку. Лишь бы впустить серебро в него, пусть делает свое благородное дело, пусть уничтожает нечистого по корень. Говорят, что после серебра от нечистых остается только лужица, в которой растворяется тело полностью: кости, плоть, кожа — все. Бог даст — проверим.
  
Дед обернулся и подмигнул Фоме:
— Не бойся! Всё будет хорошо! ПрорвЁмся. Недолго тебе осталось!
Он улыбался и Фома улыбался в ответ. «Недолго тебе осталось», — сказало чудовище, разрезавшее его друга как сардельку, перед микроволновкой. В правой руке чудовище держало нож с кончика лезвия которого капала кровь чудовища. Чудовище улыбалось и подмигивало, желая отвлечь Фому, задобрить его, окрутить голову, одурманить, обцыганить. Нечистая тварь хотела, чтобы он сидел и покорно ждал своей очереди. Очереди стать консервой, а потом и вторым солдатом армии новогодних зомби. Вот зачем вылез лысый — собрать армию мертвецов и освободить нечистых из Улья и Фома с Жекой будут первыми солдатами.
Дед приставил кинжал лезвием к ране и улыбнулся:
— Не смотри сюда. Сейчас будет немножко страшно неподготовленному. Отвернись.
Фома отвернулся.
2.
«Ты заметил, какие взгляды кидал нехороший человек на твое оружие?»
«Заметил, Снежка. Не могу его винить, тот кто подержит её в руках хотя бы раз, никогда не забудет эти приятные ощущения».
«Он ведь не перехитрит тебя? Не схватит ружье, пока ты будешь занят Снеговиком?»
«Мы называем их Снежными Ангелами, Снежка. Почему ты продолжаешь упорствовать и называешь его таким глупым прозвищем?»
' Я шучу, дедушку. Я дразню тебя, как всегда, чтобы не забывал мой характер и меня вместе с ним'
' Я никогда тебя не забуду. Ты же знаешь.'
* * *
Лютый убедился, что Фома не смотрит и приготовился ко второму разрезу. Чтобы вылепить снеговика нужно передать ему часть своего мороза, часть силы. В тяжёлые времена они делали это разными способами: как быстрыми, так и долгими тягучими ритуалами. Кто-то отрезал конечности будущим помощником, перемешивал, менял местами, заливал энергию и оживлял. Кто-то просто снимал голову и насыпал внутрь снега, как в кувшин набирают молока. Были и те, кто вообще не заморачивались — замораживали тело на сутки, а потом как получится. Снежка не оправдывала ненужную жестокость и научила его переливать энергию цивилизованно, но сейчас был не тот случай. Задержанного нужно припугнуть, чтобы даже не думал хитрить.
* * *
Фома не собирался сидеть спиной к деду, этому выстрелить как плюнуть на землю. Поэтому Фома подглядывал, сначала осторожно, а потом почти без страха, только постоянно на взводе — развернуться и сделать безразличный вид. Лысый забыл о нем, забыл о ружье, он занимался таким непотребством, каким даже в тюрьме не занимаются, по крайней мере в родных русских тюрьмах.
Отмороженный на всю лысину дед вспорол себя так же как труп, лежавший на земле. Говорят «от уха до уха», но здесь был совсем другой случай. Он вскрыл вены на обоих руках и тянул линию разреза от одной кисти до другой, пересекая грудь как экватор. Перед этим разделся и аккуратно сложил одежду в стопочку рядом.
Фома замер, скованный страхом, и молча наблюдал, если бы морщинистый надумал резко развернуться и поймать его на подглядывании, то не прогадал бы. Но он был занят своим мерзким «педо-некро ритуалом». Закончив с горизонтальной линией он выдохнул, раскинув руки. Хорошо мерзкому извращенцу — не болит ничего и угрызения совести не мучают, за то что над мертвым издевается. Он так и сидел в позе распятого, а у его ног так же раскинул руки мертвец.