Непокорная жена

Он обнял ее и поцеловал в макушку. Элинор вздохнула. Она никогда прежде не чувствовала себя так уютно, как в данный момент. Боже, как приятно ощущать себя в его объятиях, когда пламя в камине освещает комнату мягким оранжевым светом, вино согревает внутренности, а кожа испытывает приятное покалывание от его поцелуев.
– Так очень хорошо, – сказала она, вздохнув, и прижалась затылком к его груди. Она уже не могла считать это неприличным в данный момент. Слишком поздно.
– Да, хорошо, – согласился Фредерик, упершись подбородком в ее темечко. – Представляешь, какую невероятную сдержанность я должен проявлять сейчас, чтобы не овладеть тобой сию же минуту? Лучше говори о чем-нибудь другом, пока я не передумал и не набросился на тебя.
– Ладно. О чем же мы будем говорить?
– Может быть, о Джордже Уитби? – предложил он с озорным оттенком в голосе.
Элинор не могла удержаться от улыбки:
– Ну уж конечно, не о Джордже Уитби.
– Ты хочешь лишить меня такого удовольствия? Хорошо. Тогда, может быть, о погоде?
– Ты мог бы придумать что-нибудь получше, Фредерик.
– Что, если о музыке? – спросил он, касаясь ее руки и соединяя их пальцы. Контраст был разительным: ее рука была бледной, а его – покрыта бронзовым загаром. К тому же ее рука была весьма изящной и казалась крошечной в его большой ладони. Его захват был сильным, по-мужски уверенным и надежным.
– Можешь начать с названия пьесы, которую исполняла сегодня вечером, – подсказал он, оторвав Элинор от ее размышлений.
Она улыбнулась:
– Это Бетховен, Лунная соната. Он посвятил ее своей ученице. Многие считают, что он был влюблен в нее.
– Прослушав это произведение, я готов согласиться с этим. Кстати, я не знал, что ты такая великолепная пианистка.
– Ты вообще мало знаешь обо мне, Фредерик. Во всяком случае, я не всегда играю так вдохновенно. Но эта соната моя любимая.
– Скажи, а какие еще твои секреты мне предстоит узнать? Может быть, ты еще и художница? Или поэтесса?
Ее щеки слегка порозовели, когда она вспомнила о своих неуклюжих попытках писать стихи.
– Это ты до сих пор остаешься для меня загадкой. Ты говорил, что репутация не всегда отражает истинную сущность мужчины. Так расскажи мне, каков на самом деле Фредерик Стоунем?
– Хорошо. Дай немного подумать. Хм-м… Я переписываюсь со своей бабушкой, как ты могла убедиться сегодня вечером. Она очень хорошая женщина, и я не представляю, как смог бы выжить в юные годы без нее. Что еще? Ты уже знаешь о моем пристрастии к ирландской поэзии. Думаю, до тебя никто не догадывался об этом. Что еще ты хотела бы знать обо мне?
– Расскажи о своем отце. Меня всегда удивляло, почему барон Уортингтон живет в своем скромном поместье в Эссексе, тогда как его основные владения находятся в Оксфорде:
Она почувствовала, как Фредерик напрягся.
– Мне не хочется говорить об отце, – сказал он жестким тоном.
– Я тоже не хотела рассказывать о своей матери вчера на утесе. Но раз ты спросил, я ответила со всей прямотой, хотя мне было стыдно говорить о ее образе жизни. Однако я не жалею, что откровенно рассказала тебе о ней. И если мы друзья, ты тоже должен быть откровенен со мной. Грехи твоего отца не могут быть хуже грехов моей матери, не так ли?
– Согласен. Поскольку ты использовала такие убедительные аргументы, я не могу отказать в твоей просьбе. После смерти моей матери отец предпочел не возвращаться в свое поместье в Оксфорде. Он заявил, что с этим местом связано слишком много неприятных воспоминаний.
– Давно умерла твоя мать? Я не помню, что когда-либо видела ее.
– Она умерла в тот день, когда я родился, – ответил Фредерик мрачным голосом. – У нее были очень тяжелые роды.
– Я не знала этого. Извини.
– Не стоит извиняться. Это было очень давно, хотя мой отец до сих пор не оправился после этого.
– Полагаю, он очень любил ее.
– Да. И видимо, поэтому после смерти моего брата отец отправил меня к ее родителям на воспитание.
– А разве старшие сестры не могли позаботиться о тебе?
– Конечно, могли бы. У меня было пять старших сестер и незамужняя тетка. Просто мой отец не хотел видеть меня. Мое присутствие постоянно напоминало ему о моей матери и о его потере. Пока Чарлз был жив, отец еще как-то терпел меня. Но когда Чарлз умер и я стал наследником, он не мог примириться с моим присутствием.
  
– А… а твои дед и бабушка были добры к тебе? – спросила Элинор нерешительно.
– Достаточно добры. Мой дед был управляющим в ирландском поместье отца и считал, что для меня будет полезным изучение основ управления большим хозяйством. Моё пребывание там придавало моим деду и бабушке определенный статус, поскольку их внук являлся как бы владельцем поместья. Они не любили моего отца за то, что он увез их дочь, и воспитывали меня не как англичанина, а как ирландца. Я не посещал Итонский колледж. Ты знала это?
– Нет, не знала.
– Да, я обучался у монахинь в Клифтоне. Удивительно, что я еще мог потом поступить в Кембридж. Я не был уверен, что отец выделит деньги на мое дальнейшее обучение.
– Прости, Фредерик. Я не хотела совать нос так глубоко в твои личные дела.
– Ну, теперь ты знаешь всю правду. Мой отец оказал тебе плохую услугу, когда подписал этот брачный контракт.
– Многие сочли бы тебя слишком молодым для женитьбы. Для женщины моего возраста вступление в брак – вполне нормальное явление. Но не для мужчины двадцати трех лет.
– Я единственный наследник моего отца. У меня нет ни кузенов, ни дядей, чтобы наследовать его баронство. И я должен, в свою очередь, произвести на свет наследника. Отец боится, что, если спешно не женит меня надлежащим образом, его титул в конечном счете пропадет. Несмотря на свои недобрые чувства ко мне, он не хочет, чтобы это произошло.
– И ты готов поддержать его в этом стремлении?
– Да, готов, – согласился Фредерик.
– Я не могу понять, почему в романах и поэмах любовь всегда идеализируется. По-моему, в действительности любовь приносит только горе. Примером тому являются оба наших отца, не так ли? Мой отец страдает из-за жены, которая никогда не отвечала ему взаимностью. В Эссексе все знают это.
– И потому ты не позволяешь себе влюбиться в кого-то, Элинор?
– Как я могу? И как можешь ты позволить себе такое?
Он немного помолчал, прежде чем ответить:
– Разве могу я держать тебя в своих объятиях, не испытывая любви?
Когда смысл его слов дошел до Элинор, сердце ее неистово забилось. Ей очень хотелось верить в то, что он подразумевал. Отчаянно хотелось, но она не смела.
Фредерик кашлянул.
– И что теперь мы будем делать, моя милая? Впереди еще целая ночь.
Она повернулась к нему лицом и, положив ладони на его грудь, прижалась губами к его губам.
– Вот что, – сказала она. – И это. – Подражая тому, что он делал с ней до этого, она переместила свои губы на его шею, вдыхая свежий аромат мужского тела. Его кожа ощущалась горячей и слегка солоноватой под ее губами. Именно об этом моменте она мечтала все эти годы.
Фредерик застонал над ее ухом, изо всех сил стараясь сдерживать свою страсть. Черт побери, она таким образом доведет его до сердечного припадка.
– Ты играешь с огнем, Элинор. Нельзя начинать делать что-то, не думая о последствиях. – Он резким движением снял шейный платок и начал расстегивать верхние пуговицы рубашки. Как он и ожидал, ее губы двинулись с поцелуями вслед за его пальцами вниз, к ложбинке у основания горла и к груди.
– Ты очень способная ученица, – пробормотал он, откидывая волосы Элинор с ее раскрасневшихся щек. – Я так и думал.
Она перестала целовать его нежными влажными губами и, подняв голову, с любопытством посмотрела на него своими округлившимися синими глазами.
– Вот как? А что еще ты думал обо мне?
– О, ты не представляешь, как далеко простиралось мое воображение. – Он протянул руку к блестящим пуговкам ее мантильи и начал расстегивать их одну за другой, пока та не раскрылась. Элинор вытащила руки из рукавов, позволив одежде упасть на пол. Ее полные груди вздымались и опускались при каждом вдохе и выдохе. Теперь только тонкое муслиновое платье скрывало ее изящную фигуру, и Фредерику чертовски хотелось видеть ее совершенно обнаженной.