Патриот. Смута. Том 4 (СИ)

Упертый.
Пришлось после ударов на руку наступить, чтобы пальцы на рукоятке сабли все же разжались.
— Бо… Больно. — Застонал пленник.
— Бросай. — Процедил я злобно. — И давай, говори, а то еще больнее будет. Нечего тут дураком прикидываться.
— Так я, так я.
— Богдан, кинь-ка мне веревку. Я сейчас этого мужичка за ногу привяжу и выдернешь его из этой ямы лошадью, как пробку. А потом по лесу повозишь.
  
— Это мы мигом, воевода.
Казак начал искать веревку. В седельных сумках она точно была. Но я знал, что слова мои подействуют лучше, чем действия.
— Не надо, я сам. Сам! — Заорал пленник. Выронил оружие и на карачках с трудом полез наверх. Цеплялся за корни, рыл землю пальцами. Словно боров пробирался, даже похрюкивал, подбирая сопли немного.
Я уперся ногой в край овражка, выскочил сбоку.
— Готовьте его к допросу. — Увидел, что Пантелей, пыхтя, подходит. Решил пешком действовать, что в целом логично. Здесь недалеко же было. Две сотни метров. А ему на лошадь влезть не так то просто, как нам ловким да подвижным.
Мои телохранители принялись за стенающего пленника.
Сам пошел глянуть, что там на лошадях было, что со вторым, который мертв. Беглый осмотр показал, что это достаточно бедно одетый служилый человек. Казак, скорее всего, полковой. Кафтан потертый, сабли даже нет. Топорик в руке, за поясом кинжал простенький. Зато луки саадаки на лошадях имеются у обоих.
Огнестрела нет. Ни пороха, ни пуль.
Кони утомленные, припасов на них в сумках немного. И для людей что-то есть — сухари какие-то, и овес для самих животных. Запасы воды в бурдюках. Сразу видно — дозорные, снаряженные для наблюдения и работы в «поле».
А так — ничего интересного.
Вернулся к пленному.
Мои телохранители уже раздели его, разули. Сидел он в одних портках со связанными руками. Кулаками, стянутыми грязь по лицу зареванному, развозил. Ныл что-то себе под нос.
— Так, Борщ, слушай меня внимательно. — Проговорил холодно, навис над ним. — Времени у нас мало. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Скажешь дурь какую, я тебе ухо отрежу, потом второе. А потом нос и потом пальцы. — Достал бебут, показал ему. — Смекаешь?
Тот закивал сразу, на колени встал. Руками, перемотанными веревкой, затряс.
— Воевода, царь-батюшка, не вели казнить, все скажу.
При упоминании царственной особы меня чуть передернуло. Сдержался, затрещину не отвесил. Черт с ним, что взять с пленника. Подлизаться решил, вот и все дела.
— Ты Елецкий?
— Да, оттуда я. Казак полковой. Третий год уже. До этого, до этого… — Он вновь заикался.
— Банщиком был? — Фамилия говорила о роде занятие его семьи вполне отчетливо.
Тот кивнул, промямлил.
— Как батька мой и как дед. Только я же это… Третий я. Мамка меня в поле, в лопухах родила. — Он носом шмыгнул. — Поэтому… Ну… Борщ я.
Рассказал всю подноготную и про мамку и про папку. Ты еще мне родословную выдай. Ох. Что страх с людьми делает.
— Воеводу знаешь, Елецкого?
— Да, как не знать? Семен Белов. Долгие лета ему. Отважный воин, атаман славный.
— Где он?
И без того круглые и выпученные глаза мужичка забегали. Затрясся он всем телом.
— Так это, мы-то тут давненько, мы-то…
— Был где? Мысли какие есть?
Хотя… О чем я, не тот это человек, чтобы мысли какие-то о стратегии и тактике у него были. Простой, глуповатый боец, взятый по прибору, служить, за неимением лучших кандидатов. Или, как откуп. Раз в семье трое аж. Чтобы тех, кто смышленее, на опасное дело не посылали. Баня — дело хорошее, доходное, зачем ее делить между сыновьями. Старшему ее. А вот этому. Борщу — служба. Подальше от семьи.
Ладно.
— Был где? — Повторил я вопрос.
— Был в Ельце, воевода. Мыслей нет.
— Что вы здесь делаете?
— Так, дозор?
— Кого ждете?
— Да, татары же идут. Они хитрые. Письма слали, что царь едет. Но… — Он уставился на меня, икнул. — Я же не дурак! Из Воронежа писали, что татары. А царь, он же это, в Москве, вроде как. А второй тоже под Москвой или… А нет, в Калуге второй. Царь-то. Точно. Но не в Воронеже. Откуда он там, а?
— Татары, значит?
— Да, воевода нас всех собрал, сказал, что татары идут. Русскими прикидываются, хитрость у них такая. У… — Он уставился на замершего за моей спиной Абдуллу. — П…Поганое племя.
Мой басурманин его, видимо, понял, зашипел что-то на своем. Говорит с трудом, а ругань понимает. Вот оно как.
— Спокойно. Не дергайся. В монастыре сколько вас?
— Так это. Там монахи же.
— Вас сколько? Служилых?
— Три дозора еще. Мы, четвертые. Ну и на реке тоже отряд. Всего тринадцать.
— Приказ какой?
— Как татар увидим конными, пешими в дне пути, грузить все добро на лодки. Шустро грузить. И поутру плыть вверх по Дону. Переправу палить, монастырь… — Он икнул, замолчал.
— Монастырь?
Мужик шлепнулся в землю лицом, заныл еще более гнусаво, чем раньше.
— Не вели казнить… Батюшка… Воевода наш приказал… Мы то что… Мы же не можем… Спалить сказал. Чтобы татарам, это, не досталось ничего. Чтобы не из чего строить. Ладить новую переправу не можно было. Так.
— И что татары? Видели ли их?
— Так… Вот один и все. — Он опять уставился за мою спину.
— Когда палить собираетесь?
— Так это… Войско татарское там с обозом мается. Овраги эти чертовые пока пройдет. Завтра поутру думаем, самое то. Монахов выгоним и… Мы же не душегубы. Мы… — Он опять бахнулся лицом в землю. — Там же добра в монастыре много. А монахи не дают, противятся.
Вздохнул я. Несмотря на отсутствие в моем сердце и душе религиозности факт того, что эти люди хотели сжечь хутор, злил. Люди строят, место святое создают, а вы что? Спалить. А если сопротивляться будут, то может и убить?
Скрипнул зубами. Не бывать этому.
Дальше что? Выходит мы — татарское войско. Интересно девки пляшут. Ладно.
Я задал еще несколько вопросов, получил пространные ответы. Нужен мне был кто-то посерьезней, посмышленей, чтобы про защиту Ельца рассказал, про воеводу тамошнего. А этот Борщ то ли действительно был невероятно умен, что вряд ли. Либо откровенно недалекий мужичок, которого за неимением лучшего рекрутировали и войска.
Толкового здесь больше ничего не выйдет.
Повернулся к своим.
— Так, собратья! Этого с парой человек тут оставить, обоз наш ждать. Григорию или Тренко рассказать все, что слышали. А остальные, по коням и вперед. Нельзя дать этим… — Сделал паузу. — Нельзя дать монастырь палить.
— Так, боярин, а вы это…
Обернулся, уставился на говорящего Борща. Глаза его расширились невероятно. Страшась своей же наглости, продолжал он говорить?
— Вы кто будете? Вы из Лебедяни же? Попутали нас с татарами? Вот и постреляли. Да?
— Нет, мы из Воронежа. Воевода ваш нас татарами назвал. — Улыбнулся криво, по-волчьи. — Обманул вас.
Мужик икнул, уставился на нас всех.
— Ясно, воевода.
— По коням!
Через пару минут мы уже вновь двигались вперед.
День дальше прошел без происшествий. Шли быстро, поспешали, но коней не гнали, чтобы не устали они. Думалось мне, что рывок последний потребуется. Там, когда к монастырю выйдем. Успеть, до закрытия ворот в острог. Ну и, если верить Борщу, до поджога. Хоть пленный и говорил про утро, что в целом было логично. Могли и вечером запалить, переправиться на тот берег и там ночевать.
Вечерело. Вернулся авангард, сообщил, что за поворотом дороги хутор. Меньше чем полверсты.
— Готовность. — Скомандовал я.
Но и без этого все подобрались. За остаток дня пересказы того что Елецкие хотят храм святой сжечь, вызвали у моих бойцов праведный гнев. Все они жаждали драки и возмездия.
— Пленными берем. Монахов не трогаем. Если видим, что огнестрел в руках или лук, только тогда бьем, чтобы нас не побили. — Отдал я приказ. — Передать по цепочке.
  
Сотня в колонну построилась. Бойцы крестились и по моему взмаху двинулись вперед. Постепенно ускоряя шаг, наращивая темп.