Стратагемы заговорщика (СИ)

Судно неспешно ползло вдоль берега, мелкие волны с глухим плеском разбивались о просмолённый борт. Из пышных крон мангровых деревьев настороженно выглядывали мелкие обезьяны с курчавой серо-коричневой шерстью. Где-то в глубине леса пронзительно кричали дикие родственники говорящих почтовых вака. Сквозь прорехи в истончившихся за ночь тучах пробивались золотистые лучи утреннего солнца. Согревшись, Тукуур едва не задремал, но вовремя почувствовал чьё-то приближение. Нехотя повернувшись, он увидел одного из матросов, сжимающего в руке длинную полоску плотной чёрной ткани.
— Так положено, — проворчал моряк, протягивая шаману тряпицу.
Знаток церемоний нахмурился, но тут же кивнул, поняв, чего от него хотят. Взяв у матроса повязку, он аккуратно обернул её вокруг головы и завязал на затылке. Пират потоптался на месте и, убедившись, что Тукуур не схитрил и действительно ничего не видит, затопал прочь. Шаман пожал плечами и подставил лицо тёплым солнечным лучам. Теперь ему действительно оставалось только заснуть.
Тукуура разбудил мягкий толчок когда нос судна врезался в песчаный берег. Воздух пах морской солью, гнилыми каменными яблоками, корабельной смолой и дымом костров.
— Эй! Подъём! — скомандовал чей-то хриплый голос.
Знаток церемоний нащупал край борта и осторожно встал. Его грубо подхватили под руки и повели на нос. Судя по звуку шагов и скрипу досок с берега на нос перекинули шаткий мостик, и матросы спешили присоединиться к своим товарищам на берегу. Тукуур напрягся, гадая, достаточно ли широка сходня, но конвоиры решили не испытывать его чувство равновесия.
— Руки подними! — буркнул один из них.
Второй ловко обернул вокруг груди шамана толстый канат и сунул ему в руку конец.
— Держи крепко!
— Раз, два, взяли!
Палуба ушла из-под ног, заскрипела кран-балка, и ошалевшего знатока церемоний спустили за борт как мешок с мукой. Сильные мохнатые руки подхватили его внизу и поставили на мокрый песок. Легким толчком в спину островитянин подсказал шаману направление и, возможно, скорость движения. Тукуур сделал несколько шагов, но тут в его ступню впилась острая раковина. От боли и неожиданности знаток церемоний потерял равновесие, неловко взмахнул руками и упал на четвереньки.
Конвоиры остановились, и шаман почувствовал, как шевелятся волоски на его руках. Ощущение походило на болезненный озноб, но у волн странной дрожи был ритм, и этот ритм испугал Тукуура. Он помнил песнь маяка, похожую на перезвон далёких колоколов. Мысли черепахи звучали как боевые барабаны. Пульс Холома походил на бессвязный мотив, который человек, задумавшись, выстукивает пальцами по крышке стола. Импульсы же, которые он ощущал сейчас, приходили короткими сериями по четыре удара, как щелчки хищного крылана, выслеживающего добычу.
— Хвала Дракону, вы вернулись! — услышал он рядом незнакомый мужской голос. — Кто это с вами? Орденская ищейка?
Тукуур кое-как встал, повернувшись на звук голоса. Нет, тот, кого он чувствовал, был не настолько глуп, чтобы выдать себя. С нарастающей тревогой шаман понял, что не может даже понять, откуда приходят "щелчки". Казалось, что тот, кто за ним следил, был одновременно и спереди, и сбоку, и за спиной.
— С чего ты взял? — разорвал напряжённую тишину голос Иланы.
Конвоиры снова взяли Тукуура под руки, и он даже почувствовал облегчение от того, что окружён вооружёнными людьми.
— Был бы из наших — не носил бы повязку, — непринуждённо ответил незнакомец.
Повинуясь чьему-то безмолвному приказу конвоиры снова повлекли шамана вперёд. Мокрый песок под ногами сменился влажными листьями, дважды они переходили через какие-то мостики, а затем кто-то из мохнатых подхватил знатока церемоний под мышки и оторвал от земли. Тукуур изо всех сил старался сохранять спокойствие пока его передавали из рук в руки на неизвестной высоте. Мокрые листья и мелкие сучки то и дело задевали лицо и руки. Несколько раз полы кафтана цеплялись за ветки, заставляя сердце шамана замирать от страха, но невидимые носильщики аккуратно отцепляли его и передавали дальше. Наконец, он почувствовал под ногами деревянный пол, и мохнатые носильщики сняли повязку с его глаз.
 
Он стоял посреди большого плетёного шалаша, выстроенного в кроне одного из гигантских деревьев долголетия, которые ещё встречаются в прибрежных лесах. Свитые из прочной лозы и обложенные пальмовыми листьями стены надёжно защищали обитателей от дождя. Дым от небольшой жаровни выходил сквозь круглое отверстие в потолке, расположенное прямо над люком в полу, через который подняли Тукуура. У стен лежало несколько циновок и чурбаков, заменявших столы и стулья. В помещении не было никого кроме шамана и крупного мохнатого воина. Островитянин энергично потряс руками, сложенными в жесте "жди!", надул для пущего эффекта щёчные мешки, и с лихим посвистом нырнул в дыру. Раздался шелест и треск.
Тукуур осторожно заглянул в люк. Внизу пряталась в ветвях открытая площадка, на которой лежало что-то вроде лестницы. Нечего было и думать о том, чтобы добраться до неё, если не умеешь лазать как лесные люди. Обойдя шалаш, знаток церемоний обнаружил ещё один маленький люк, через который можно было справить нужду, небольшое ведро для сбора дождевой воды и старое одеяло. Ни одна из этих деталей не говорила, было ли помещение тюрьмой, или обычным домом мохнатых островитян.
Смирившись с тягостным чувством неизвестности, Тукуур скинул сандалии и лёг на циновку подальше от жаровни. В его голове один за другим всплывали вопросы, тяжёлые и бессвязные, как обросшие водорослями брёвна в Великой Реке. Что ждёт его родителей, оставшихся во власти Ордена в Бириистэне? Кто следил за ним на берегу? Что сделают с ним заговорщики? Удастся ли ему ещё раз увидеть светящийся шар? Последняя мысль была особенно навязчивой. Тонкие светящиеся прожилки камня вновь и вновь вставали перед внутренним взором шамана. Казалось, стоит коснуться их, и тупая боль, сыромятным ремнём сдавливающая его голову, отступит. Вот бы ещё раз поговорить с Иланой! Но даст ли она ему камень хотя бы на время? Дочь плавильщика явно не доверяла шаману, и странная просьба могла только усилить её подозрения.
Мысли утомляли, хотелось спать, но плечи ныли всё сильнее, не давая забыться. Тукуур попытался помассировать их, и ощутил сквозь плотную ткань кафтана жар и покалывание, как будто он поймал грозового угря. Мышцы отозвались на надавливание острой болью. Это было совсем не похоже на болотную хворь. Шаман с усилием приподнялся, скатал валиком одеяло и подложил его под голову. Это немного облегчило боль, и он прикрыл глаза, прислушиваясь к биению собственного сердца. Впервые за эти полные опасностей дни он ощутил не испуг, быстрый и горячий как удар молнии, а тоскливый страх медленной смерти. Жар быстро усиливался и, когда один из мохнатых охранников наконец принёс Тукууру еду, тот едва смог слабым голосом пробормотать что-то про Илану и камень. Исполненный мрачной уверенности, что охранник его не понял, шаман кое-как снял тяжёлый кафтан и, закутавшись в старое одеяло, провалился в липкое забытьё.
Сон вернул его в окутанный туманом двор Прибрежной Цитадели. Тукуур брёл по нему, осторожно переступая через обломки камней и панцири разбитых крабов. Туман был холодным и вязким как кисель, и шаман раздвигал его руками словно лягушка, плывущая в глубине пруда. Он стремился вновь попасть в сердце скалы, но очертания предметов расплывались, а у Тукуура не было сил удерживать их на месте. Он хотел бы лечь и заснуть внутри сна, и только смутное чувство долга тянуло его вперёд, через грязь и вонь Свиного переулка, по узким карнизам старой крепости Бириистэна, вверх по скалам острова Гэрэл и снова вниз, сквозь давящие затаившимся ужасом подземелья, где полукруглые комнаты с мерцающими в стенах кристаллами-звездами сменялись тюремными камерами, поросшими склизкой плесенью. "Это болезнь не хочет выпускать меня", — понимал Тукуур и упорно пробирался вперёд, к сияющему во мгле дереву. Туман пытался остановить его, сплетаясь в призрачные жгуты, спутывая руки и ноги. Шаман барахтался в нём как муха в паутине, разрывая путы ногтями и зубами, протискиваясь между ними как древесный кот. Не выдержав яростного натиска, призрачная завеса с усталым треском поддалась, пропуская Тукуура на изнанку бытия.