Энола Холмс и маркиз в мышеловке
На этом заметка не заканчивалась, но я бросила чтение и уставилась невидящим взглядом на стоянку кебов прямо перед нами. Легких двухколесных экипажей, неуклюжих, но просторных пролеток, коней с лоснящейся шерстью и тщедушных кобыл, жующих овес из привязанных к мордам торб, представительных кебменов и бедно одетых кучеров, прогуливающихся вдоль парка в ожидании клиентов, сейчас для меня не существовало. Я силилась вспомнить, как выглядит мадам Лелия, но за прошедшие три дня ее образ истерся в памяти, и на ум приходили только красные волосы, круглое лицо, крупное, мощное тело, большие руки, желтые лайковые перчатки...
Мои размышления прервал тихий голос:
— Я должен вернуться.
Я повернулась к юному Тьюки, бледному и красивому, и мы встретились глазами.
— Я должен вернуться домой, — повторил он. — Не позволю этим негодяям обкрадывать мою семью.
Я кивнула:
— Значит, ты не знаешь, кто отправил им эту записку.
— Нет.
— И тоже считаешь, что они продолжают на тебя охотиться.
— Как и на тебя. Да, я в этом уверен.
— Лучше нам обратиться в полицию.
— Наверное... — ответил Тьюки и отвел глаза.
Какое-то время он молча смотрел на носки своих новых ботинок — условно новых, поскольку они были сшиты из кожаных обрезков старой обуви.
Я ждала.
— Все равно в моих мечтах все было иначе, — наконец заговорил он. — Это я про верфи. Вода грязная. Люди тоже. А тех, кто следит за собой, они презирают и считают заносчивыми. На таких даже попрошайки плюют. У меня украли деньги, ботинки и даже чулки. Совсем бесстыжие крадут даже у ползунов.
— Ползунов?..
— Или дремал, так их тоже называют, потому что они почти всегда дремлют. Никогда не видел более убогих нищих. — Тьюки понизил голос. — В основном это старухи, оставшиеся ни с чем, которые не могут встать на ноги. Они сидят на ступеньках работных домов в полузабытьи, прилечь им негде, у них, полумертвых, даже нет сил попрошайничать, а если им кто даст пенни на чай, ползут его купить.
У меня защемило сердце, и я вспомнила лысую старуху с язвами на голове, которая ползла передо мной по тротуару.
— Потом они ползут обратно, — продолжил Тыоки, говоря все тише, и голос у него дрожал. — И снова садятся на ступеньки. Три раза в месяц их кормят и дают выспаться в работном доме. Три раза! А если потребуют большего, их запрут и заставят три дня заниматься тяжелым физическим трудом.
— Что?! Я думала, в работных домах несчастным помогают!
— Я тоже так думал. Пошел туда попросить пару обуви, а они... Обсмеяли меня и побили палкой. Выгнали. А потом... Этот кошмарный головорез...
При воспоминании о Писклявом на глаза Тьюки навернулись слезы. Он умолк.
— Я рада, что ты решил вернуться домой, — сказала я после недолгой паузы. — Твоя мать будет вне себя от счастья. Знаешь, она все глаза выплакала.
Он кивнул, не спрашивая, откуда я это знаю, очевидно, смирившись с тем, что мне все-все-все известно.
— Я постараюсь ей объяснить, что тебе не хочется ходить в костюме лорда Фаунтлероя.
— Какая разница, в какой я буду одежде. Как же я не знал...
Он затих. Наверное, все еще думал о дремалах, бедных полумертвых старухах, ползающих по лондонским трущобам. Или о своих измученных ступнях и натертых мозолях, о Писклявом, о том, как его побили палками...
За два дня, проведенных в Лондоне, я тоже узнала много такого, о чем раньше не подозревала.
И теперь мои невзгоды и несчастья казались мне ерундой.
Я встала со скамьи и окликнула одного из кебменов. Экипаж я выбрала открытый, двухколесный; мне хотелось проехаться в шикарном кебе. Тьюки подал мне руку как настоящий джентльмен и помог забраться на сиденье, а я крикнула извозчику:
— В Скотленд-Ярд!
Глава пятнадцатая
Помимо сопровождания Тьюки у меня была в Скотленд-Ярде и другая задача.
— Какая красота! — воскликнул Тьюксбери, любуясь городом с сиденья двухколесного экипажа, который мы наняли. Лошадь бежала рысью, и упряжь весело позвякивала.
Я же углубилась в свои мысли, посвященные Резаку и мадам Лелии Сивилле де Мак. Доказательств у меня не было, но чем дольше я анализировала факты, тем яснее становилось, что они оба замешаны в деле о похищении. Отсюда предположение: астральная искательница рассказала обо мне Резаку. Кто бы еще это мог быть? Сторож, герцогиня, горничные? Вряд ли. Из всех, кто встретился мне в Бэйзилвезер-холле, мои рассуждения о том, куда сбежал Тьюксбери, слышали только инспектор Лестрейд и мадам Лелия. Кто-то из них связался с Резаком, чтобы тот отправил телеграмму Писклявому. И это точно был не Лестрейд. Вывод: остается лишь мадам Лелия.
— Раньше я не понимал, почему возница сидит так высоко и далеко от лошади, а теперь понимаю. Это чтобы ему ничего не загораживало вид на дорогу, — сказал Тьюки.
— М-м, — промычала я в ответ, с мрачным видом размышляя о мадам Лелии. Медиум делала вид, будто она на стороне ангелов, а сама помогала демонам: Резаку и Писклявому. У них была своя схема: головорезы похищали жертву, мадам Лелия приезжала «поддержать» родных и уговаривала раскошелиться на выкуп, и в результате и Резак с Писклявым получали прибыль, и мадам Лелии щедро платили за то, что она «связывалась с духами и выясняла, где находится пропавший». Все трое мерзавцев промышляли похищениями и получали от этого выгоду. В случае с Тьюки вышло иначе: он сам сбежал, и преступники этим воспользовались, чтобы его похитить.
Я не знала, как рассказать об этом полиции, не поставив свое инкогнито подугрозу, но не сомневалась, что обязана остановить злодеев.
— Так приятно, когда в жаркий день тебя обдувает ветерок! — заметил Тьюки.
Несносный мальчишка, сколько можно трещать, как сорока! Я поджала губы и выудила из кармана юбки карандаш и сложенный листочек бумаги. Лист я поспешно и даже сердито положила на колени и набросала шаржированный портрет. Тьюки заметил, кого я рисую, и притих.
— Это Резак, — прошептал он.
Я молча завершила эскиз.
— Точно Резак, и волосы, и уши его. Ничего себе! Где ты научилась так рисовать?
Ничего не отвечая, я перевернула сложенный лист и на чистой стороне изобразила другого человека. Из-за того что я была взвинчена и настроена решительно, у меня получалось рисовать свободно, не задумываясь над пропорциями, и карандаш летал по бумаге, воспроизводя образ из глубины сознания.
— Кто это? — спросил Тьюки.
И на этот раз я не ответила. Только дорисовала портрет крупной представительной дамы и развернула листок, чтобы рассмотреть оба эскиза. Карикатура бандита и карикатура медиума оказались бок о бок друг с другом.
Тут-то меня и осенило.
Ну конечно! Чтобы выдать себя за женщину, нужно надеть парик, всевозможные подкладки, подушечки и корсеты и скрыть свою истинную сущность за платьем, шляпкой и перчатками. Кому, как не мне, этого не знать!
Тьюки тоже обо всем догадался.
— Это один и тот же человек, — прошептал он.
Очевидно, ярко-красный парик был призван отвлекать внимание от лица и скрывать волосатые уши. Похожую задачу выполнял макияж на глазах, ресницах и губах. Ни одна достойная леди не стала бы наносить на лицо столько краски, но ничего сложного тут не было. Тем более что «Лелию» нельзя было назвать ни достойной, ни леди.
Тьюки показал пальцем на мои рисунки и спросил:
— Если это Резак, то это кто?
Я ответила, хотя ему это имя ничего не говорило:
— Мадам Лелия Сивилла де Мак.
— Плевал я, хоть ты принц Уэльский, — сказал сержант полиции, даже не поднимая на нас глаз. — Будешь ждать, как и все, своей очереди. Присаживайся.
Не отрываясь от своих бумаг и пресс-папье, он махнул мясистой рукой на коридор за его письменным столом.
Я улыбнулась Тьюки. Он только что представился виконтом Тьюксбери Бэйзилвезерским и теперь не знал, смеяться ему или плакать.