На краю пропасти. Экзистенциальный риск и будущее человечества

 322 
Хотя невозможно знать наверняка, что когда либо говорил или не говорил конкретный человек, нет оснований полагать, что Эйнштейн делал хоть какие то заявления о пчелах. См. O’Toole (2013).
 323 
Aizen et al. (2009).
 324 
Churchill (1946). Перевод В. Чухно.
 325 
Резерфорд сказал это 11 сентября 1933 года (Kaempffert, 1933). Его прогноз был отчасти пораженческим, и его уверенный пессимизм уязвил Силарда и подтолкнул его продолжить добиваться того, что Резерфорд считал невозможным (Szilard & Feld, 1972, p. 529). Ведутся споры о том, когда именно Силард сделал свое открытие и насколько далеко он зашел в решении головоломки (Wellerstein, 2014). Резерфорд не верил в возможность применения атомной энергии до самой своей смерти в 1937 году. Любопытно, что он, возможно, не ошибался, а намеренно скрывал сведения о том, что могло, по его мнению, стать оружием массового уничтожения (Jenkin, 2011). Но факт остается фактом: не стоит доверять уверенным публичным заверениям ведущих фигур.
Этот разговор с Ферми состоялся в 1939 году, сразу после открытия ядерного распада в уране. Ферми попросили уточнить, что значит “маловероятно”, и он оценил вероятность в “десять процентов”. Исидор Раби, который также присутствовал при разговоре, ответил: “Десять процентов – не такая уж малая вероятность, если мы рискуем умереть. Если бы у меня была пневмония и врач сказал бы, что вероятность моей смерти невелика и составляет десять процентов, я бы заволновался” (Rhodes, 1986, p. 280).
Уилбур Райт пояснял Французскому аэроклубу в 1908 году: “Не прошло и десяти лет с тех пор, как любые надежды подняться в воздух были оставлены. Сомнения появились даже у самых убежденных, и, признаюсь, в 1901 году я сказал своему брату Орвиллу, что люди не будут летать еще 50 лет. Через два года в полет отправились мы сами” (Holmes, 2008, p. 91).
 326 
Очень жаль, что ученые таким образом запятнали свою репутацию. Можно представить себе мир, в котором ученые (по крайней мере, ведущие) были бы более осмотрительны и прямо заявляли о невозможности чего либо лишь в тех случаях, когда это действительно так. В тех же случаях, когда для реализации идеи нужна была смена парадигмы – или когда новые завоевания обещали стать главным сюрпризом десятилетия, – так и надо было сказать. Если бы научное сообщество славилось такими взвешенными прогнозами, это пошло бы на пользу не только ученым, но и властям и обществу в целом.
Однако, какой бы высокой ни была планка научной именитости и заслуг для того или иного утверждения, всегда находились люди, которые делали уверенные или дискредитирующие заявления, которые потом оказывались абсолютно неверными.
 327 
Здесь очень важно уточнить, что речь идет о человечестве. Влияние технического прогресса на окружающую среду в лучшем случае неоднозначно, и многие технологии наносят природе серьезный ущерб. В некоторых случаях более чистые технологии пришли на смену вредным, и эта тенденция, как я полагаю, продолжится, в результате чего дальнейший технический прогресс в итоге будет оказывать положительное воздействие на среду. Но данные на этот счет разнятся, и, возможно, время покажет, что я неправ. См. работу Stern (2004), в которой развивается эта тема.
 328 
Шведский математик Улле Хегстрём отмечает в своем великолепном трактате о будущих технологиях (Häggström, 2016): “Придерживаться господствующего в настоящее время подхода к научному и технологическому прогрессу – все равно что с завязанными глазами на полной скорости бежать на минное поле”. Хотя мы точно не знаем, сколько мин на этом поле и останемся ли мы в живых, если наступим на одну, бежать по полю, не глядя под ноги, не лучшая стратегия. Разница лишь в том, что сложно найти плюсы в прогулке по минному полю, а технологический и научный прогресс сулит нам огромные потенциальные выгоды. Пожалуй, я бы несколько изменил аналогию и сказал, что человечество бежит с завязанными глазами по минному полю, чтобы оказаться в более безопасном и желанном месте.
 
 329 
Christakos et al. (2005), p. 107.
 330 
Christakos et al. (2005), pp. 108–109. Хотя симптомы соответствуют нескольким болезням, есть веские доказательства, что виновницей эпидемии стала чумная палочка (Yersinia pestis), которую переносят блохи и черные крысы. Самое серьезное из них – извлечение ее ДНК из костей тех, кто умер в период черной смерти (Haensch et al., 2010).
 331 
В разных регионах и разных группах населения наблюдался разный уровень смертности от чумы. В связи с этим крайне сложно экстраполировать выводы об общей смертности, опираясь на ограниченные исторические данные. Анализируя смертность в Англии, Циглер называет вероятный диапазон в 23–45 % и предполагает, что треть умерших – это вполне обоснованная оценка, которую можно распространить на всю Европу (Ziegler, 1969). Позже Бенедиктов (2004) дал оценку в 60 % – она гораздо выше, чем принято считать, и вызывает сомнения у многих его коллег. Я подозреваю, что такой высокий уровень смертности маловероятен, но исключать его пока нельзя. Численность европейского населения в тот период, по оценкам ученых, составляла 88 млн человек, а следовательно, диапазон Циглера (23–45 %) дает нам 20–40 млн, а оценка Бенедиктова (60 %) – 53 млн жертв в Европе.
В популярных статьях число жертв черной смерти часто значительно завышается: называется даже поразительная цифра в 200 млн человек, что гораздо больше 80 млн, которые в то время населяли Европу. Люк Мюлхаузер (2017) взял на себя нелегкий труд обнаружить источник этих статистических данных и выяснил, что их в свое время взяли из популярной статьи, опубликованной в 1988 году в журнале National Geo-graphic (Duplaix, 1988), где явно говорилось не о черной смерти в частности, а делалась попытка назвать общее число жертв средневековых эпидемий чумы. Только к XVI веку численность европейского населения достигла того уровня, который наблюдался до черной смерти (Livi-Bacci, 2017, p. 25).
 332 
Эта оценка основывается главным образом на данных Muehlhauser (2017). Называя нижний предел, я отталкиваюсь от того, что в Европе смертность составила 25 % при исходной численности населения 88 млн; на Ближнем Востоке – 25 % при исходной численности населения 5,4 млн в Египте и Сирии и 2 млн в остальном регионе; а Азия обошлась без потерь, и всего в мире умерло 24 млн человек. Называя верхний предел, я отталкиваюсь от того, что в Европе смертность составила 50 % при исходной численности населения 88 млн; на Ближнем Востоке – 25 % при большей исходной численности населения: 9 млн в Египте и Сирии и 6 млн в остальном регионе; а Китай потерял 15 млн, и всего в мире умерло 63 млн человек. Численность населения Земли в 1340 году в обоих случаях оценивается в 442 млн человек (Livi-Bacci, 2017, p. 25), а это позволяет сделать вывод, что глобальный уровень смертности составил от 5,4 до 14,2 %.
По доле жертв это значительно серьезнее целого ряда худших катастроф в человеческой истории: Первой мировой войны (0,8 %), Второй мировой войны (2,9 %), эпидемии испанки 1918 года (3–6 %). Подробнее об этом см. у Muehlhauser (2017).
 333 
Первые предположения о возможности начала пандемии, которая уничтожит человечество, были высказаны в романе Мэри Шелли “Последний человек” (1826), а также в (публицистическом) очерке Герберта Уэллса “Гибель человека” (1894). Уэллс пишет: “Насколько можно судить, даже сейчас мы, возможно, сами того не сознавая, потворствуем возникновению новой, еще более страшной чумы – чумы, которая заберет не двадцать и не тридцать процентов, как случалось в прошлом, а сразу целую сотню”.