Колдун не знает (СИ)

Восточный пролив был намного шире и мельче Западного. Из-за отмелей по нему было не слишком удобно ходить торговым кораблям, зато его любили рыбаки — тут всегда паслись целые косяки рыб. Восточный залив был ограничен, кроме Змеиного острова, длинной цепью бесчисленных необитаемых, совсем мелких островков и островочков.
Большинство из них не имели никаких названий. Были там, впрочем, Большой Зуб, Гнилой Зуб и Ломанный Зуб. Вся же цепь называлась просто Зубами, а на картах обозначалась как Волчьи Зубы, чтобы не путать с двумя другими зубастыми цепями — Акульими Зубами на крайнем юге архипелага и Драконьими Зубами на севере.
Западный пролив граничил с довольно крупной Волчьей Головой — сильно гористым, почти необитаемым островом. Была там одна рыбацкая деревушка, да и в той жило человек сто, не больше. Название Волчья Голова остров получил по покрытой снегами двугорбой вершине, называемой Сахарным Волком.
Снега эти никогда не таяли. Вершина как бы взметнулась над плотно заросшими склонами и при взгляде издалека напоминала насторожившуюся волчью голову с остро торчащими ушами. Никаких волков здесь никогда не было, впрочем как и на Змеином острове змей.
Лодка скользила в Западном проливе. Берег Змеиного острова здесь почти везде был обрывистый. Его и называли — Западный Обрыв. Если посмотреть сверху, Змеиный остров больше всего напоминал длинную доску, косо упавшую в океан одним боком. Восточный берег полого спускался от западного обрыва в Восточный залив, а западный стоял торчком над Западным.
Ночь всегда наступала резко, как будто на мир накидывали черное покрывало, расшитое звездными россыпями. Я стоял на корме и любовался закатом, разукрасившим небеса и гребни волн своими багровыми отсветами. Эти мгновения были восхитительны, но так коротки!
В волшебных преданиях говорилось о странах далеко на севере, где солнце опускается за горизонт медленно и можно смотреть на закаты и рассветы намного дольше. Нужно будет обязательно проверить, правда ли это. Ещё несколько мгновений и последние лучи скрылись за Сахарным Волком.
Моё созерцательное настроение было нарушено раздавшимся совсем рядом сопением и покашливанием. С фонарем в руке ко мне приближался лодочник Боон. Чего хотел от меня старый хитрец?
— Ночью постоим здесь, чтобы не напороться на что-нибудь в темноте, а утром отправимся дальше. До деревни уже совсем немного. Но ночью не пойдём. — Боон поставил фонарь на палубу и прислонился к борту рядом со мной.
Лодочник Боон был известен в деревне своей предприимчивостью и способностью обжулить кого угодно. Впрочем делал он это всегда настолько изящно, честно смотрел своими небесно-голубыми глазами (что большая редкость в наших краях) на собеседника, говорил всегда только то, что приятно слышать, всем своим видом излучая понимание, дружелюбие и желание пойти на встречу во всех вопросах. Боону легко верили.
Благостную картину бооновского облика нарушал крупный, хищный нос, нависавшей над топорщившейся щетиной рыжих с проседью усищ. Когда-то и сам Боон был тоже вполне рыжим, но с возрастом поседел.
Я даже подумал однажды, не приходится ли он моему учителю, целителю-отравителю Оэле, родственником? И имел неосторожность спросить об этом самого Оэлу. Пикантность ситуации была в том, что Оэла и Боон не слишком-то дружили, даже не здоровались при встрече. Хотя открыто и не конфликтовали и в лицо друг другу не плевали.
Оэла тогда красноречиво зыркнул и процедил сквозь зубы: — Чтобы никогда больше ты не упоминал при мне имя этого хитрого ублюдка!
И я не упоминал. Как позже выяснилось из необъятного источника деревенских слухов и сплетен, которыми я не интересовался, но не мог не слышать, они действительно были дальними родственниками. Боон как-то раз обвёл Оэлу вокруг пальца в какой-то сомнительной хозяйственной сделке, после чего между ними всё было кончено, как не старался Боон очаровать Оэлу своими коварными речами и улыбками.
Ну а теперь этот хитрый ублюдок чего-то от меня хочет.
— Какой чудесный был закат, Олел!
 
— Угу.
— Мне очень жаль, что у тебя на родине произошло всё это.
— Угу.
— Правда, жаль. Это всё чудовищно.
— Боон, а чего тебе от меня надо? Давай говори прямо. И не пытайся распускать передо мной павлиний хвост своего убеждения. На меня даже колдовство не действует, а ты и подавно не подействуешь.
— Что ты, что ты, малыш Олел! Почему ты так плохо думаешь обо мне? Ну да, мы как-то раз не сошлись с твоим учителем во мнениях, но…
— Боон, не желаю ничего этого слушать. Говори, что тебе надо. И не называй меня малышом. Ты мне не отец и не мать.
— Не сердись, Олел, я ведь это от доброты. Ну, раз ты настаиваешь — слушай, я тут подумал: сейчас у тебя будет много разных забот, всё таки родственница приехала, да ещё с детьми, и всё это так как-то навалилось.
— Короче, Боон. Или, клянусь, напущу на тебя порчу!
— Не надо порчу! Что я такого сделал? Ладно, Олел, если хочешь короче, так я буду краток. Узнал я тут, что твой учитель, целитель Оэла завещал тебе всё свое хозяйство. Но вот скажи, зачем тебе столько? Отдай мне рыбосушильню!
— Просто так взять и отдать? В подарок? Я, Боон, конечно, наслышан о твоей наглости, но не до такой же степени!
— Что ты, что ты! Это я просто не так выразился. Конечно же не просто так. За долю от продаж рыбы. Ты ещё не совершеннолетний, но мы можем заключить устную договоренность. Я как бы просто буду тебе помогать.
— И за какую долю я буду принимать твою просто помощь?
— А разве дядюшка Боон когда-то кого-то обидел? Развее Боон жадный?
— Ну вообще-то много кого. И да, ты жадный, дядюшка Боон. Ты охрененно жадный и все об этом знают.
— Неправда. Боон совсем не жадный. Это его каждый норовит обидеть, а он добр и щедр.
Все эти обильные самовосхваления мне кого-то напоминали. Прослеживалась генетическая связь, явно прослеживалась и не только во внешности. Но в том случае, с Оэлой, все эти обильные словеса хоть имели под собой основания. А Боон тем временем продолжал исполнять свою заманчивую песнь.
— Послушай, я хочу внедрить новую методику сушки рыбы. Она даст нам колоссальный рост производительности! До сих пор мы просто сушили рыбу на ветру, но я узнал что-то намного более многообещающее!
— И что же?
— Копчение! Рыба выкладывается в специальные бочки, подо дном которых разжигается огонь из специальных дров, чтобы образовался дым, да не абы какой дым, а правильный.
И на этом правильном дыму рыба как бы сохнет, но при этом остаётся сочной. И не портится! Вот, попробуй! — лодочник вытащил из кармана своей куртки и протянул мне пахнущий дымом рыбий хвост.
— Нет, Боон, ешь это сам. Мне что-то не хочется. Аппетита нет.
— Ну как хочешь, Олел, как хочешь. Но я тебе открою одну истину, если ты её ещё не знаешь — чтобы получать выгоду, совсем не обязательно торговать тем, что любишь сам.
— Возможно, Боон. И что с того? Ты так много всего сказал, но я не услышал цифру. Какую часть ты будешь отдавать мне?
— А то, что эту копченую рыбу отрывают с руками торговцы с Золотой Цепи. У них там в пустыне скука. Кроме драгоценностей, которые они добывают в рудниках, никаких развлечений. И что они делают?
— И что они делают?
— Они замачивают в воде зерна пшеницы, которые покупают на Севере, добавляют туда шишки хмеля, которые везут оттуда же, варят всё это и пьют. Получается почти как перезревшие плоды, но как-то не слишком вкусно. А чтобы было вкуснее, они пожирают со своим напитком копченую рыбу.
— И что, Боон, хочешь ты сказать, что у них рыбы меньше, чем в других местах? Океан большой.
 
— Океан большой, Олел, ты прав. Но для того, чтобы коптить рыбу, одной рыбы недостаточно. Как я уже говорил, нужна древесина и желательно особого сорта. В их пустыне так уж вышло, что ничего не растёт, кроме колючих кустов, которые сгорают за мгновение без всякого дыма. Не на чем им рыбу коптить, Олел. Вот они её и покупают. А им есть на что покупать, ты уж поверь.