От выстрела до выстрела (СИ)

— Можешь, — гофмейстер погрозил ей кулаком, но тоже в шутку, — можешь, Оля, только за твои выходки я сам с тобой поквитаюсь!
— Какие ещё выходки?
— Петя младше, а ведёт себя взрослее, чем ты! То одно ты хочешь, то другое. Это всё от избалованности. Пора остепеняться, выбирать направление своей жизни и придерживаться его.
— А если я не умею?
— Тогда замечательно, что рядом с тобой будет такой человек, как Петя. Он тебе и направление укажет, и свернуть с него не даст, — Борис Александрович перекрестился, — прости Господи, что произнесу такие слова, но, может, оно и к лучшему, что мужем тебе станет спокойный студент, а не горячащийся офицер, бросающий вызовы на дуэли налево и направо!
  
Когда публика собралась, гофмейстер подозвал к себе Столыпина и дочь. Объявив о причине устроенного вечера — о которой гости догадывались — он взял руку Пети и вложил в неё ладонь Оли.
— Даю вам своё отцовское благословение, дети мои! С этого момента вы жених и невеста.
Ольга чувствовала себя неуютно под взором Петра, не выпускавшего её из вида с самого прибытия. Щёки пылали, эмоции бурлили — решилось её будущее, но окончательно она это поняла лишь теперь, когда увидела свою ручку — белую и маленькую, в большой и широкой ладони Столыпина. Длинные мужественные пальцы имели красивую форму, они не сжали её руку, но и не остались бездеятельными; осторожно и несильно обняли касанием, как бы говорящим: «Не волнуйся».
Но если Оля чувствовала переполох внутри, то Петя вовсе едва дышал, когда, наконец, впервые тронул мягкую кожу заветной ладони. Показавшаяся совсем хрупкой и тоненькой, рука Оли ничего не весила, и Столыпин подумал, как бережно ему надо будет обращаться с нею! Ему хотелось заговорить, отныне имевшему право делать это спокойно, но к Борису Александровичу подошла родственница, оглядывавшая стоявшую возле того пару:
— И когда же будет свадьба?
— Вот, теперь будем планировать, — улыбнулся гофмейстер, — не раньше лета, должно быть.
— А где будете устраивать?..
Петя ощутил, как кто-то тянет его за локоть и, обернувшись, увидел Дмитрия.
— Можно тебя на минуту?
— Да, разумеется. Простите, — извинился он перед невестой, её отцом и любопытной дамой. Нехотя отошёл следом за прапорщиком. Едва обрёл право держать Олину руку, как вынужден отпустить её! Сделать это было почти физически больно.
— Ты слышал о том, что Иван Шаховской опять стрелялся?
— Правда? Нет, не слышал.
Дмитрий в упор смотрел на Столыпина, так пристально, словно запоминал для написания портрета.
— Ты не умеешь лгать, Петя. Ты не был удивлён.
— Голова занята другим, мне не до какого-то Шаховского!
— Наш дядюшка, Пётр Александрович, служит на Кавказе. Я пытался через него узнать какие-то подробности, но никто ничего не знает! Второй дуэлянт будто растворился. Рана у Шаховского есть, а стрелявшего — нет.
— Что ты от меня хочешь?
— Я помню, как ты искал его, как грезил мщением. Не говори, что это был не ты! — прошептал Дмитрий.
— Я не могу признаться в том, чего не делал, — выжал из себя Петя, но Нейдгард был прав, врать он не любил так сильно, что и не умел этого. Допрашивающий оттащил его в угол зала потихоньку и ещё понизил голос:
— Я никому не скажу, Петя, я прекрасно понимаю, какие ждут неприятности за подобную выходку! Ты не оповестил инспектора[2], где был летом, ты стрелялся — тебя выгонят из университета. Но как, ради бога, ты заставил молчать обо всём Шаховского?
Заключая «сделку» с князем, Столыпин переживал за свою учёбу и боялся, как бы не вляпаться в неприятности по возвращении. Но потом вылез наружу вопрос с разрешением на женитьбу, и с тех пор, как Пётр решил для себя, что брак с Ольгой важней ему, чем университет, не так страшно стало оказаться выгнанным.
— Шаховской сам предложил, — пробормотал под нос Петя, — не знаю, совесть в нём проснулась или стыд, что проиграл неопытному стрелку…
— Он в тебя не попал⁈
— Едва зацепило.
— Господи, ты ведь мог погибнуть! — Дмитрий смотрел на него восхищённо. Обнял за плечи, а потом, отпустив, протянул ладонь. — Дай пожать твою храбрую, не дрогнувшую руку! Как я рад, что именно ты станешь моим родственником и женишься на Оле! — Они обменялись рукопожатием. Дмитрий сходил за двумя бокалами шампанского и дал один Пете. — А Оле? Оле ты рассказал об этом?
— Нет.
— Почему?
— Я никому об этом не рассказывал, кроме отца и брата, и тебя прошу хранить тайну.
— Безусловно, во мне можешь не сомневаться, но… на твоём месте Оле бы я поведал.
— К чему напоминать ей о пережитой трагедии, возвращать к драматичным дням годовалой давности и волновать нервы? Не хочу быть причиной никакой её печали, — сделав пару глотков, Петя отставил бокал, — а теперь, с твоего позволения, я вернусь к своей невесте.
Дмитрий отметил, с каким довольством и значимостью Столыпин произнёс последние слова и, успокоенный тем, что разобрался в мучавшем его секрете, не стал задерживать того.
Оля стояла с матерью и сестрой. Те, видимо, подготовляли её к выбору даты венчания, поскольку он подошёл на словах: «Ну да это по весне будет понятнее…».
— Позволите мне забрать ненадолго Олю?
— Петя, кто же тебе запретит? — хохотнула Мария Александровна. — Ты теперь в праве.
— Но не надо забывать спрашивать меня, — напомнила о себе помолвленная.
— Простите, Ольга Борисовна, — поклонился Пётр, не растерявшись, — могу ли я занять немного вашего времени?
— Но только немного, — остро улыбнулась та, помешкав, прежде чем снова подать ему руку.
Они отошли в сторону от посторонних ушей.
— О чём будем говорить? — Нейдгард не давала поймать свой взгляд, бегая им по гостям. — Опять расписывать будущую семейную жизнь?
— До неё у нас дни и недели. Я хотел бы как-нибудь пригласить тебя куда-нибудь, в театр или на прогулку, пока погода позволяет. Что ты предпочитаешь?
— На прогулку. Завтра.
— Завтра я учусь… — Ольга резко перевела на него глаза, блестящие не то азартно, не то свирепо, но явно о чём-то кричащие. — Что?
— Ты хочешь со мной проводить время или нет? Если да, то это нужно делать, когда мне удобно, а не когда тебе угодно. У меня при дворе тоже пока ещё есть обязанности, и если я свободна завтра, значит — завтра.
Столыпин не забывал об их условии, что помолвку Оля может разорвать, если пожелает. Но что делать с завтрашними лекциями? Они до трёх часов будут идти, и две последние, как назло, очень важные, у профессора Меншуткина, по химии.
— Хорошо, завтра так завтра, — сдался он. Оля улыбнулась, сумев скрыть выражение победительницы.
Примечания:
[1] Молодость — это недостаток, который исправляется каждый день (перевод с французского)
[2] За студентами по правилам осуществлялся надзор, они должны были в каждый свой отпуск подавать прошение в университетскую инспекцию с указанием места, где будут находиться
  
Глава XVII
 
Когда-то купец Анисим Палкин открыл трактир, прозванный по его фамилии «Палкинъ». Семейное дело передавалось из поколения в поколение, расширяясь, пока очередной Палкин не открыл второе заведение, и в Петербурге оказалось две ресторации: «Старопалкин» и «Новопалкин». Последнее стало модным и популярным, благодаря красивым интерьерам и оригинальному меню, расположенной на последнем этаже кухне, избавляющей посетителей от лишних запахов, приемлемым ценам и известным завсегдатаям. Сюда, на угол Невского и Литейного проспектов, привёл Пётр Олю в один из их совместных выходов. За месяц это был третий раз, когда ему приходилось прогуливать лекции. И если в первый и второй он чувствовал беспокойство, то и дело отвлекался мыслями туда, к университету и знаниям, то сейчас примирился с пропусками, осознав, насколько приятнее проводить ему время с Ольгой, а не в огромных аудиториях, наполненных пёстрой студенческой массой, в которой попадаются и хамы, и недотёпы, и неопрятные, не знающие гигиены типы. А знания — они что? Останутся в книгах, никуда не убегут. Он наверстает.