Вонгозеро. Живые люди (СИ)
— Все, все, уходим мы. — Пятясь, он начал осторожно отступать, скользя тулупом по забрызганному бамперу Паджеро, а за ним потянулись остальные трое — отпустив Сережу и все еще не произнося ни слова, они сделали несколько шагов назад, а потом повернулись и побежали, быстро сворачивая к лесу и проваливаясь в снег.
Мишка стоял на том же месте с карабином наперевес, и лицо у него было такое, что я даже не стала подниматься на ноги — подползла к нему прямо на четвереньках, пригибая голову, и выпрямилась, только убедившись в том, что страшный ствол, который он сжимает в руках, направлен совсем в другую от меня сторону.
— Ты молодец, — говорил папа ему на ухо, по-прежнему не решаясь положить руку ему на плечо, — все нормально, отпусти, давай я заберу, — но пальцы у Мишки были совсем белые и никак не хотели разжиматься, и тогда я сказала:
— Тшш-шш, малыш, все хорошо, — а он дернул головой, взглянул на меня, на карабин — и резко, одним движением, воткнул его прикладом в снег, прислонив к машине. Мне казалось, он обязательно должен сейчас заплакать, но он не заплакал, только дрожал — сильно, всем телом — все время пока я обнимала его, а подошедший Сережа хлопал его по спине и ерошил ему волосы.
Оказалось, что все уже здесь — Андрей помогал подняться плачущей Наташе, из-за деревьев показались Ира с Антошкой и Марина в белом комбинезоне, с девочкой на руках.
— Где этот?.. — произнес папа сквозь сжатые зубы — карабин уже снова был у него в руках. — Сказал же ему, идиоту, возьми ружье, Леня, твою мать, да где ты? — Он зашел за Лендкрузер и сразу замолчал, а мы с Сережей замерли, переглянулись и, бросив Мишку, поспешили за ним. Леня все так же сидел, прислонившись спиной к багажнику, — когда мы подбежали, он сделал попытку подняться:
— Я нормально, — сказал он, — куртка толстая у меня, куртка… как в кино, ну чего вы? — Он пытался встать, но не мог — ноги его не слушались — лицо у него было удивленное; подошли Андрей и Марина с девочкой — едва взглянув на него, она закричала, а он все упрямо возился, упираясь в снег, изъеденный и совсем черный под его рукой, и рука тоже вся была перепачкана.
— Лень, у тебя кровь, — сказала я.
— Ерунда, мне совсем не больно, — ответил он и только тогда тоже наконец посмотрел вниз.
* * *Такие сцены часто показывают в кино — кровь, лежащий на земле человек и рядом с ним — упавшая на колени, кричащая женщина, и все мы миллион раз уже видели такое — но все равно оказались к этому не готовы, может быть, потому еще, что, кроме этих трех составляющих — кровь, человек на земле и женщина рядом, — все остальное выглядело совершенно по-другому. Вскрикнув всего однажды, она тут же замолчала — и сразу же стало очень тихо, потому что ни один из нас, стоящих вокруг, не решился произнести ни слова, на самом деле никто из нас даже не шевельнулся, словно существовал какой-то заранее известный всем нам сценарий, который нельзя было нарушить, испортить каким-нибудь несвоевременным словом или жестом. Она не стала бросаться на землю рядом с мужем, прижимать к груди его голову — а вместо этого аккуратно опустила девочку, которую держала на руках, и легонько оттолкнула ее — ни к кому конкретно, просто подальше от себя, а потом медленно сделала несколько шагов вперед и осторожно села на снег — очень прямо, белые колени на белом снегу в том месте, где он не успел еще пропитаться Лениной кровью, — и замерла, все такая же безупречная и отстраненная, какой я привыкла ее видеть, и сидела так несколько бесконечных мгновений — не прикасаясь к нему и ничего не говоря, и смотрела на него, а мы, все мы, стояли вокруг и не знали, что именно нужно сейчас делать, так что когда она наконец подняла холеную тонкую руку, ухватила прядь своих длинных шелковых волос и дернула — сильно, и вырвала эту прядь, и снова подняла руку к волосам, — мы почувствовали огромное облегчение и заговорили все разом, и начали действовать.
Все происходило очень быстро — словно в течение паузы, пока мы наблюдали за этой сценой, каждый успел подумать о том, что именно следует сейчас предпринять, не прошло и секунды, как Ира уже сидела на снегу рядом с Мариной и крепко держала ее за руки, Андрей и Сережа расстегивали Ленину куртку и задирали свитер, а Наташа бежала от пикапа, на ходу пытаясь открыть пластмассовый ящичек с красным крестом на крышке. Было уже слишком темно, и папа принес из Витары автомобильный фонарь, в холодном голубом свете которого Ленин живот был какого-то совсем уже неестественного цвета; с места, где я стояла, рану было почти не видно — она не выглядела страшной, недлинная, правда, какая-то вздутая и неровная, но крови было немного — точнее, не так много, как я ожидала, она продолжала медленно вытекать, оставляя на бледном Ленином животе и боках темные блестящие полоски. Наташа справилась наконец с аптечкой, и теперь, сев на корточки, рылась в ней, лицо у нее было отчаянное:
— Черт, черт, я не знаю, что тут нужно, салфетки какие-то, повязки, бинты — вот какая-то, написано — кровоостанавливающая, только она маленькая совсем, да посветите мне кто-нибудь! — Аптечка выскочила у нее из рук и рассыпалась, и Наташа бросилась подбирать валяющиеся теперь на снегу упаковки — бумага и целлофан, все маленькое и какое-то несерьезное, она поднимала их и пыталась отряхнуть и складывала назад, в коробку, откуда они выпадали снова — папа направил фонарь в нашу сторону и сказал громко:
— Аня, ну помоги ты ей, надо перевязать его — и в машину, нам пора уезжать отсюда, они могут вернуться!
Одной салфетки оказалось мало, пришлось приложить сразу две — Наташа зубами разорвала упаковки и прижимала их к ране, пока я обматывала Ленин живот бинтами; получалось у меня плохо, сидеть он почти уже не мог и все пытался завалиться на бок, Андрей и Сережа держали его, но он был тяжелый, а места возле раскрытого Лендкрузерова багажника было совсем мало, и мы очень мешали друг другу. Когда наконец мне удалось кое-как закрепить концы последнего бинта, Леню подняли — еле справившись втроем, и втащили на заднее сиденье Лендкрузера, а папа подошел к Марине, все еще сидевшей на снегу, и, нагнувшись, проговорил отчетливо:
— Я поведу, а ты залезай к нему назад и держи повязку — крепко держи, ты поняла меня? — и тогда она подняла на него глаза и кивнула, а затем встала и пошла к машине, по-прежнему молча, как робот, даже не оглянувшись на девочку, неподвижно стоявшую в нескольких шагах — маленький красный столбик в надвинутом на глаза капюшоне. Ира взяла девочку за руку и потянула за собой к Паджеро, в котором уже сидел мальчик, и та послушно пошла за ней, аккуратно переставляя короткие толстые ножки. Папа повернулся ко мне:
— Аня, справишься сама?
— Справлюсь, — ответила я, — только с чем? Что мы будем теперь делать?
— Не знаю, — ответил он и выругался. — Главное — уехать подальше отсюда.
— Ты же понимаешь, пап, что далеко мы его не довезем, — сказал Сережа, кладя руку сзади мне на шею — на секунду я даже прикрыла глаза, так мне нужно было ощутить сейчас его прикосновение, — ему там даже ноги не вытянуть. Надо искать место для ночлега.
— Вот и ищите, — отозвался папа тут же, — в Лендкрузере нет рации, мы поедем следом, а вы смотрите по сторонам, и смотрите как следует. Мы не можем себе позволить нарваться на кого-нибудь еще, даже если это означает, что ему придется… в общем, вы поняли.
По пути нам попалось два переезда — оба, к счастью, заброшенные и пустые, с поднятыми шлагбаумами и мертвыми светофорами; всякий раз Андрей заранее успевал предупредить нас по рации о том, что они приближаются — «сейчас будет переезд», говорил он, или «деревня справа, хорошо бы побыстрее», и я думала о том, что в бардачке у меня тоже лежит навигатор — Сережин подарок, бесполезная здесь игрушка с картой Москвы и Московской области; никому из нас и в голову не могло прийти, что когда-нибудь от маленькой пластмассовой коробочки будет зависеть что-то по-настоящему важное, а теперь нам оставалось только послушно следовать за пикапом, полагаясь на его предупреждения. Он искал место, подходящее для того, чтобы остановиться, — безопасное и пустое, где мы сможем спрятать машины так, чтобы их не было видно с дороги, долить топлива, накормить детей и поесть самим, и, главное — разобраться наконец с тем, что случилось с одним из нас — чем бы это в конце концов ни кончилось. Мишка теперь сидел рядом со мной, держа в руке микрофон и напряженно глядя в окно; с момента, как он выпустил из рук карабин, мы не успели сказать друг другу ни слова, ничего, малыш, это не страшно, это подождет, нам сейчас главное — найти это чертово место, думала я, а потом я поговорю с тобой обо всем, что произошло только что на дороге, обязательно поговорю.