Зачем нам любовь. Том 1 (СИ)

Мне стало тяжело дышать. Удавка на шее стягивалась все сильнее и сильнее, вынуждая бороться за каждый глоток воздуха.
Жуткая мысль пробивалась сквозь кровавую пелену паники.
Обман? Все это обман?!
Дело не в деньгах, не в том, что я оказалась на старенькой квартирке без средств к существованию, а в страхе. В том самом страхе, который неотступно следовал за мной попятам каждый день с момента аварии. Страх сделать что-то не так, страх спровоцировать Матвея и навредить матери, страх, что он по моей вине откажется ее лечить и вышвырнет на улицу, как безродную дворняжку.
  
Ночами скулила от этого страха, прижимая к груди подушку и не смыкая глаз, потому что только так можно было избежать жутких сновидений. Превратилась в измученную, покорную тень, не смеющую и слова пикнуть против воли брата.
— Он не мог с этим смириться. Поэтому сделал то, что сделал. И по какой-то причине слепо уверовал в свою безнаказанность. Может это отбитость или слабоумие. Не знаю.
Зато я знала.
Все дело во мне.
Матвей был просто уверен, что у него самая никчемная сестра на свете. Что ей никогда в жизни не хватит ни мозгов, ни смелости во всем разобраться. Что ее, как всегда, можно запугать, прогнуть под свои нужды, что с детства вдалбливаемое «рядом с ябедами все мрут» будет и дальше безотказно работать.
Оно и работало!
Если бы Марат тогда не взял в руки мой телефон, я бы никогда и никому не призналась в происходящем! Я бы терпела это до скончания веков, уверенная, что выхода нет, что никто не в состоянии спасти нас из этой паутины.
Я бы терпела! Подыхала, выла ночами, но терпела, не допуская мысли, что можно что-то изменить.
По следам уже бежали неконтролируемые слезы, а Марат продолжал добивать:
— Он лечил ее за ее же счет, а не за свои деньги. А его угрозы навредить ей, отстранить от лечения — это способ держать тебя на коротком поводке. Фактически, Матвей — последний, кому была нужна ее смерть, потому что тогда бы снова началась возня с завещаниями и мог обнаружиться подлог. И ты бы стала наследницей практически всего. Все его россказни не стоили и выеденного яйца.
Как же чудовищно цинично.
И без того пугающий образ брата трансформировался в оскаленную пасть смеющейся гиены.
Как же ему весело было все это время. Как же он кайфовал, дергая за веревочки и вынуждая меня на пустом месте преклоняться перед ним. Как наслаждался украденной властью.
Меня затрясло еще сильнее.
— Сень, все закончилось. Он больше не тронет ни тебя, ни мать.
Я замотала головой, отказываясь принимать услышанное.
В груди расползался дикий жар. Боль, настолько невыносимая, что хотелось стечь по стене на пол, свернуться в клубочек и, обняв себя, выть.
— Есь, — муж встряхнул меня, так клацнули зубы, — ты слышишь меня? Все закончилось. Твоя мать в безопасности, к ней никто не сунется. Ты тоже с этого момента будешь под охраной, а Матвею придется отвечать перед законом за фальсификацию.
Вожделенное облегчение не приходило.
Вроде все, можно выдыхать, но вместо это меня наоборот накрыло.
Со всех сторон подступила удушающая темнота, железными крюками затаскивая меня все глубже и глубже в свое омерзительное нутро.
Воздух окончательно перестал поступать и, сколько бы я ни силилась, пытаясь сделать вдох, внутрь ничего не попадало. Легкие горели, словно в них плеснули кислоты. Пульс разогнался настолько, что я была уверена — не выдержу, что это моя последняя паническая атака, после которой уже ничего не будет.
И снова Марат стал единственным якорем, удерживающим меня отпадения:
— Еська, давай, дыши, — повторял он, растирая мои ледяные руки, — Я с тобой. И никому тебя не отдам. Дыши.
Я опять оказалась у него на руках. Скрюченными пальцами, цеплялась за рубашку, наверное, царапая через нее кожу. Но ничего не могла сделать. Если отпущу — умру.
— Ты в безопасности. Мама твоя в безопасности. Все закончилось.
Кажется, его самого трясло. Голос то и дело срывался. Он прижал меня к себе, зарывшись пальцами в волосы и качал, как маленького ребенка.
— Все, Есь. Все. Тсссс. Больше ничего не бойся.
А потом я почувствовала, как в попытке утешить к виску прикасаются горячие губы. И сама не понимая, что делаю, потянулась за поцелуем.
***
Не знаю, чем объяснить это безумие, но мне отчаянно захотелось ощутить его тепло. Казалось, что я просто умру без него. Растворюсь в этом болоте, потеряв саму себя.
Плевать, что любит другую. Плевать, что я для него всего лишь прикрытие, фиговый листик на причинном месте, заплатка со сроком годности. Пусть. Мне все равно.
Когда наши губы столкнулись, Марат замер, будто его парализовало.
Я чувствовала, как гудит сильное тело, как в груди неистово бьется мужское сердце.
Сейчас оттолкнет! Скажет, что я дурочка, принявшая банальную вежливость и желание утешить за что-то большее.
Но кто сказал, что дурочкам не нужно хоть немного тепла и счастья?
Пусть всего несколько секунд. Пусть потом станет еще хуже. Путь…
Из-за моих слез, вкус поцелуя был соленый.
Да и не поцелуй это. Скорее просто прикосновение. Легкое, едва уловимое, полное щемящей нежности, тоски, и готовности принять любые последствия.
Да. Я дурочка. И с этим уже ничего не сделать.
В какой-то момент, Марат надсадно выдохнул и поцеловал в ответ.
Так же аккуратно, как будто пробовал, сомневался.
А у меня внутри закипели и оплавились ошметки измученного сердца. Волна мучительно колючих мурашек прошлась снизу вверх, поднимая волоски на руках. На ногах поджались пальчики…
Если это сон, то я не хочу просыпаться. Пусть это длиться вечно. Вот так сидеть у него на руках, в кольце крепких рук, чувствовать дыхание на своей коже.
И все же сквозь розовую пелену пробивалась горькая реальность.
Он не мой.
Он любит другую.
Он просто меня пожалел.
К соли примешалась горечь неправильности.
Зря я это сделала. Так нельзя.
Рвано втянув воздух, я отстранилась:
— Прости.
Его взгляд, внимательный, пронизывающий насквозь скользил по моему лицу.
— За что извиняешься?
За слабость. За то, что не смогла удержать чувства под контролем. За то, что полюбила.
— За вот это вот все, — неопределенно дернула плечом, — Я просто… это стресс. Обещаю, такого больше не повторится…
Я не договорила, потому что Ремизов рывком притянул меня к себе, впиваясь в губы совсем другим поцелуем — жестким, требовательным. Таким, что голова кругом, и все остальные мысли словно ветром сдуло.
Да и к черту эти мысли.
Я подалась навстречу, жадно отвечая на этот неправильный, но столько желанный поцелуй.
В этот момент для меня не существовало ни правил приличия, ни голоса совести, ни стеснения. Был только Ремизов и моя отчаянная потребность в нем.
Я хочу быть с ним, даже если потом мы оба пожалеем и поймем, что это лишнее. Даже если от стыда я не смогу смотреть ему в глаза. Даже если…
— Вы что тут устроили?
Твою мать…
Кажется смотреть в глаза я теперь не смогу и своему начальнику.
Седов стоял на пороге и, сложив руки на груди, небрежно подпирал плечом косяк.
Какой позор. Позорище.
— Обеденный перерыв. Делаем, что хотим, — невозмутимо ответил муж, не отводя от меня обжигающего взгляда.
Кажется, его вообще ничего не смущало, в отличие от покрасневшей меня, готовой провалиться сквозь землю.
Седов демонстративно отогнул рукав и посмотрел на часы:
— Дверь хотя бы прикрыли.
— Не до этого было.
— Ну-ну, — как-то слишком многозначительно хмыкнул Роман, — Ну-ну.
И ушел.
А я аккуратно сползла с колен у мужа, едва справляясь со своими ватными, пластилиновыми конечностями.
  
Голова шла кругом и отчаянно не хватало воздуха, а глупое тело, рвалось обратно в кольцо надежных рук:
— У него полно камер по офисам, — я прошлась подрагивающими пальцами по растрепавшимся волосам, — так что лучше не надо.