Салат из одуванчиков
Твари! Она бесстрашно бросалась на них, на всех троих. Рвала когтями, толкала, пинала, лягалась, кусалась, делая всё возможное и невозможное, чтобы отбиться. Атаковать — лучший способ справиться с противником. Даже если их трое. Так решил её «миниатюрный» мозг. Теперь они знают, какой он у неё миниатюрный. Надеюсь, шрамы от коготков не скоро сойдут с их лиц.
Глаша посмотрела на испорченный маникюр. Оглядела себя, и протяжный, пронзительный, полный отчаяния и тоски вой раздался над озером, заглушая все остальные звуки. В изнеможении она присела на корточки, так как это могут делать только «истинные леди» и опытные арестанты: максимально низко, широко раздвинув колени, с упором на всю стопу и чуть подав вперёд плечи для равновесия. Со стороны дороги послышался шум и резкое торможение тяжеловесной фуры.
— Эй, ты орала? — В свете фар был виден лишь силуэт водилы.
— Ну я. — Глаша приподнялась. — И что?
— Фьюить, — присвистнул мужчина. — Настоящая кикимора. — Заржал и осёкся. — Что-то случилось? — подошёл ближе.
— Случилось, — зло бросила Глаша.
— Ты откуда такая?
— С выпускного!
— Вот это да! Хорошо, видать, погуляли!
— Для кого как.
Водила достал пачку сигарет, тряхнул и протянул Глаше.
— Будешь?
— Не курю. Хотя… — Подцепила обломком ноготка торчащую сигарету, вытянула.
Водила нащупал в заднем кармане зажигалку, протянул.
— Кто тебя так? Звери?
— Ага. — Глаша щёлкнула зажигалкой и на миг в свете огонька увидела лицо мужчины. Обычное симпатичное лицо с трёхдневной щетиной. — Животные.
— Понятно. — Мужчина закурил.
Они молчали, и было слышно, как стрекочет неподалёку сверчок.
— Ты где живёшь? — Мужчина отбросил недокуренную сигарету. — Поехали, отвезу. — Повернулся и, не оглядываясь, пошёл к машине.
Её сморило сразу. Пережитое за вечер словно истощило все её жизненные ресурсы, руки и ноги болели, голова кружилась, слабость навалилась бетонной плитой. Она стала клевать носом.
— Лезь за шторку, поспи.
— Да тут до города десять минут езды.
— Это если по прямой, я по окружной поеду, нам через город нельзя, а это как минимум полчаса. Отдохни пока, только платье сними, а то всю постель мне измажешь. И вон бутылка с водой под сиденьем, а в бардачке полотенце, смочи и оботрись.
Она застыла.
— Не бойся, я не смотрю, мне от дороги ночью отвлекаться нельзя.
Глаша стянула грязные лохмотья, кое-как обтерла грязь с ног и рук и полезла за шторку. Уснула мгновенно, провалилась в сон, как в чёрную дыру.
Проснулась от резкой боли внизу живота. Она не сразу поняла, что происходит. Откуда эта боль.
Он насиловал так, словно для него это было привычным делом. Одной рукой держал её скрещенные над головой руки, другой упирался в матрас, царапая застёжкой наручных часов ей щёку.
— Пикнешь, убью, — предупредил сразу. — Выброшу у дороги, никто и искать тебя, шалаву, не будет.
И она молчала, не плакала, терпела. Похоже, Ангел-хранитель совсем от неё отвернулся, и то, что не удалось тем, троим, её одноклассникам, удалось случайному шоферюге.
— А… а… а… — вытаращив глаза, прокричал водила, ослабил захват и плюхнулся на неё всей своей массой.
Она не шевелилась, даже когда он слез с неё. Лежала молча уставившись в железный квадрат потолка, который нависал так низко, что невольно подумалось про цинковый гроб.
— Чего разлеглась? — Водила дёргал застрявший на ширинке бегунок. — Давай, проваливай. — Пнул кулаком в тюфяк и выдавил нарочито смачно: — Шалава!
Она сползла с шофёрской кровати на сиденье, огляделась в поисках своих лохмотьев.
— А это что? — заорал разъярённый водила, заметив красное пятно на затёртом до дыр тюфяке. — Откуда это?
Он даже не понял, что изнасиловал девственницу. Объяснять она не стала, толкнула ногой дверь и выпрыгнула в чёрное месиво ночи.
Она долго ещё брела наугад. Просто шла по дороге вперёд, не надеясь дойти живой. Ей было всё равно. Она больше не нуждается в Ангеле-хранителе.
Домой пришла под утро. Само провидение вывело её в нужном направлении. На звук скрипнувшей двери мать оторвала тяжёлую голову от стола.
— О! Явилась, не запылилась, — прошипела и громко отрыгнула. — Мить! — толкнула голову отца, которая покоилась между двумя пустыми бутылками водки и консервной банкой, доверху набитой бычками от папирос.
— Ммм, — промычал отец, но голову не поднял.
— Шлюха! — неожиданно резко взвизгнула мать. Так громко, что скомканный пучок волос на макушке взметнулся вверх и шлёпнулся назад, растеряв по дороге гнутые шпильки.
Глаша прошла в свою комнату, надела спортивный костюм, сложила в спортивную сумку носки, трусы и бюстгальтер, в задний карман сунула документы. Достала из шкатулки несколько купюр, её личные сбережения, и, ни с кем не попрощавшись, вышла из дома.
Глава восьмая
Вокзал — самое отвратительное место в городе. Грязь, вонь, вечно снующая туда-сюда толпа людей, слоняющиеся на первый взгляд без дела маргинальные личности, которые бродят в поисках добычи. Добычей обычно служат зазевавшиеся клуши с большими бесформенными сумками. Там всегда есть чем поживиться.
Глаша вошла в привокзальное кафе и поморщилась. Неопрятной внешности мужчина громко спорил с буфетчицей, что-то выпрашивая.
— Пошёл отсюдова, говорю, — замахнулась серой тряпкой буфетчица, но не зло, словно от назойливой мухи.
Мужичок, бледный, помятый, в дырявой футболке, подранных джинсах и сланцах обижено отскочил, задев плечом Глашу.
— Здрасте, — отвесил поклон. — Как ваша жизнь?
— Эй, князь Мышкин в шлёпанцах, не приставай к людям, не отпугивай мне клиентов. — Буфетчица грозно сверкнула чёрными стрелками.
— Прощай, Клеопатра. — «Князь» отправил ей воздушный поцелуй и вышел.
— Вы не сердитесь, он безобидный, хотя доставучий. Просто несчастный бездомный человек. Что-то будете?
Глаша расстегнула боковую молнию на сумке и вынула кошелёк.
— А вот деньги я бы вам так носить не советовала. Здесь братия такая — вмиг вытащат.
В кафе вошла высокая, стройная женщина в элегантном летнем костюме с небольшой сумочкой в форме «клатча».
— Здравствуйте, Екатерина Валентиновна! — засуетилась буфетчица, тут же позабыв про Глашу.
— Анечка, сделай мне кофеёк. — Дама прошла к столику с табличкой «заказан» и присела на краешек стула. Красивая и недосягаемая.
«Эта-то тут что делает?» — Глаша измерила женщину завистливым взглядом. — «У этой всё в жизни хорошо, сразу видно».
Пока буфетчица заваривала кофе, Глаша терпеливо стояла у стойки, обдумывая, что делать дальше. В школе все говорили: Москва — город возможностей. Но никто не говорил, каких. И как эти возможности реализовывать, когда нет ни денег, ни связей. Вообще ничего нет.
Буфетчица поставила перед дамой чашку с кофе.
— Может, слоечку? Или сочник? Свеженькие, только что привезли.
При этих словах Глаша сглотнула, а желудок требовательно заурчал.
— Не надо, — дама перекинула красивую ногу, изящно уложив её на другую.
— Можно мне сочник, — напомнила о себе Глаша. — И чай, пожалуйста, без сахара.
Надо отдать должное, обслужила её Анечка быстро, после чего вновь вернулась к даме с кофе. Та делала мелкие глотки, при каждом прищуривая зелёные глаза.
— Значит, всё-таки покидаете нас? — Буфетчица присела на соседний стульчик.
Дама, прищурившись, сделала глоток и промолчала.
— Уволюсь я, — продолжила беседовать сама с собой буфетчица. — Не нравится мне этот Аганесян, смотрит так плотоядно, как будто изнасиловать хочет.
При слове «изнасиловать» Глаша почувствовала боль внизу живота.
— Завидую я вам, — продолжила Анечка, — тоже бы вышла замуж за какого-нибудь иностранца и уехала к нему в чужеземию. Вот ни минуточки бы не раздумывала.
— Так ты же замужем? — откликнулась дама.
— Эх! — сокрушённо махнула рукой Анечка. — Это я так… Мечтаю…