Салат из одуванчиков
— Он мог его куда-нибудь положить и забыть, — добавил Сергеев. Он пил эспрессо. — В таком возрасте, тем более после инсульта, такое вполне возможно. Лена пнула беспардонного друга. Он вопросительно посмотрел, но продолжил: — Или не то нажал и заблокировал, старики плохо разбираются в гаджетах. — Получил второй пинок и замолчал.
— Я не знаю, я просто чувствую, что-то не так. Вот почитайте последнее сообщение. — Агата Тихоновна потыкала пальцем в телефон и передала его Лене.
«Здесь что-то происходит, я пока не понял что, но пытаюсь разобраться», — на этом переписка обрывалась.
— Это ещё не основание переживать, — Лена посмотрела на чашку зелёного чая, к которой так и не прикоснулась Агата Тихоновна. — Вы звонили туда?
— Звонила, мне сказали, что всё хорошо. Про телефон я сказать не могла, попросила свидание, но мне отказали.
— Почему?
— Сказали карантин, и никого не пускают, даже родственников.
— Ну вот, это всё объясняет. — Сергеев захрустел халявным круассаном.
— Нет. — Старушка отодвинула чашку с чаем. — Нет. Я не успокоюсь, пока не увижу, пока не узнаю, что с ним всё в порядке. Сент-Экзюпери сказал, что мы в ответе за тех, кого приручили. А я Ивану, можно сказать, жизнь спасла и теперь несу за это ответственность до конца жизни.
— Чьей? — ляпнул Сергеев и поперхнулся, получив очередной пинок под столом.
— Своей и его, — совершенно не смутившись, ответила старушка. — Леночка, помогите мне. Вы представитель органов, вас они обязаны пустить.
— Но… — Лена накрыла ладошкой руку Агаты Тихоновны. — Я… Я не могу вот так взять и… У меня нет на то оснований. В жизни я такой же человек, как и вы, и они вправе мне отказать… Что будет справедливо… Нарушить карантин без соответствующего разрешения я не могу, а такое разрешение мне никто не даст без особых на то оснований.
— Но человек пропал, не выходит на связь, разве это не основание?
— Нет.
Агата Тихоновна сгребла телефон и раскрыла ридикюль. Застыла. По расстроенному лицу пробежал лучик надежды.
— А если я напишу заявление, дадут разрешение?
Лена отрицательно покачала головой.
— Но почему?
— Потому что Сент-Экзюпери для милицейских чинов не авторитет, — очередная глупая шутка закончилась очередным пинком.
— Что же делать? — всхлипнула Агата Тихоновна и швырнула телефон в открытую пасть сумочки.
— Для начала свяжитесь с его дочерью, поделитесь с ней своими подозрениями, обсудите, что вам предпринять. Сотрудники интерната обязаны отреагировать на её беспокойства.
— Беспокойства? — Агата Тихоновна щёлкнула замком. — Не буду я ей звонить. Она живого отца в дом инвалида сдала, чтоб его квартиру продать. Я предлагала помощь, говорила, что буду ухаживать безвозмездно, только чтоб он дома остался. Так она меня обозвала последними словами. Ей отец не нужен. Она за всё время его ни разу не навестила. А теперь вдруг тревогу бить начнёт?
— Агата Тихоновна, я уверена, что ваше беспокойство напрасно. Всё-таки дом инвалида — государственная организация, она проверяется соответствующими органами. Если предположить самый худший вариант, что Иван Петрович умер, то зачем им скрывать? В таких случаях сразу ставят в известность близких. Никто не станет скрывать смерть, нужно ведь похоронить человека, а это стоит сейчас больших денег, оформляются бумаги, заключение врачей. В общем, смысла от кого-то что-то скрывать нет. Даже от вас.
Агата Тихоновна грустно посмотрела на Лену.
— Может, вы и правы, нет смысла скрывать смерть. Только если смерть не насильственная.
Почему-то проснулось и жутко захотелось чая. С сахаром. Не удивило. Так бывало и не раз. И каждый раз связано это было с внутренней неудовлетворенностью. А ещё страстно захотелось услышать, как «стригут на полных оборотах» ночную тишину сверчки. Убив проснувшуюся на лампе, залетевшую с вечера бабочку, она вышла на балкон.
Небо прекрасно даже ночью, или ночью особенно. Удивительно, сколько разных оттенков цвета на нём. Из всех созвездий она знала только Малую Медведицу. Но и её было достаточно для раздумий, для тишины, для покоя, для созерцания своих мыслей. Ночью здесь, на балконе девятого этажа, даже время идёт иначе. Медленнее. Тягучее сознание работает чётко, не отвлекаясь на шум города.
Ей не давал покоя утренний разговор. Весь день мысли крутились вокруг их встречи, несмотря на то, что Вадим всячески старался её отвлечь, мучая любовными домоганиями, шутками, пустой болтовнёй и фильмами. Но даже во время секса она не могла до конца расслабиться, перед глазами всплывало расстроенное лицо Агаты Тихоновны и последняя брошенная с упрёком фраза: «Если только смерть не насильственная».
Лена понимала, что в своих подозрениях старушка перебарщивает, и это вызванное фразой волнение беспокоит её саму, скорей всего, из-за специфики работы. Когда ты всё время имеешь дело с убийствами и трупами, поневоле начинаешь видеть во всём преступление и в каждом — маньяка. Понимая это, она старалась отогнать от себя навязчивые мысли. Старалась понять смысл фильма, который они смотрели, смеяться над глупыми шутками, отвечать на бессмысленные вопросы. Всё это она делала на автомате, только чтобы поддержать друга, а на самом деле не смотрела, не слушала, не понимала. Но и подумать над тем, что её беспокоит, тоже не получалось. Внешняя жизнь мешала внутренней. И вот только сейчас, в одиночестве, в ночи, попытка разобраться в происходящем, в том, что беспокоит, наконец, имела шанс увенчаться успехом. Она понимала, с чем связаны её переживания. В их утреннем разговоре осталась незавершенность. Не была поставлена точка. И ещё… Её просили о помощи, а она вроде как отмахнулась. Отмахнулась от человека, пожилого, нуждающегося в ней.
Она представила себя старенькой и сразу почувствовала, как жизнь давит прессом уходящего времени, давит ежесекундно. Старость — время, когда ты отчётливо осознаёшь, что каждый новый день сокращает твой срок на сутки. Когда каждая минутка, использованная в молодости без толку, теперь оборачивается упущенной возможностью. Когда страшно спать, страшно что-то упустить, страшно смотреть на часы, потому что времени всё меньше и меньше. Жизнь убегает сквозь воронку песочных часов.
Сейчас она ещё молода, у неё ещё столько песка. Тонна. И она не обращает внимания на струящееся в колбе жизни время. Она ещё столько успеет сделать перед тем, как исчезнуть навсегда.
Глава седьмая
Обычно к лету привыкаешь быстро. Стабильно ясное небо и жара… Жарюнь, Жарюль и Жаравгуст… Привыкаешь к такому ритму солнцестояния. Но в этом году что-то особенное. Пекло. Ад. Смог. Привыкнуть к такому невозможно. Определённо, 2010 войдёт в историю метеонаблюдений как апокалиптический.
Ей не хотелось вовлекать Вадима в своё расследование. Тем более что это и не расследование как таковое, а просто сбор информации для успокоения собственной совести. Но трястись в автобусе в такой зной и смрад — подобно самоубийству. Теперь, сидя в машине, она благодарила себя за верно принятое решение.
Солнце уже не казалось таким изнуряюще-садистским. Подумалось даже: «Раз солнце — значит, всё в порядке. Живём дальше». Фильтры кондиционера очищают воздух от смога. Внутри салона прохладно, комфортно, приятно. И да… автомобиль — всё-таки роскошь, а не средство передвижения. Когда-нибудь она сдаст на права и тоже купит себе машину. Пусть даже подержанную, но обязательно с автоматической коробкой передач.
Они ползли в пробке уже минут двадцать, Сергеев психовал, перестраивался из ряда в ряд, пытался просунуть автомобиль во внезапно образовавшиеся между рядами пространства. Водители, не успевшие занять более выгодное положение, возмущённо сигналили ему, махали руками и ругались сквозь плотно закрытые окна. По их губам отчётливо читалось: «Куда лезешь, козёл?». Вадим не обращал внимания, хотя было заметно, как нервно перемещались желваки на его лице.